Журнал «Если» 2008 № 12 - Алексей КАЛУГИН

—    От этого места мурашки бегут по коже, – заметила я. – Фальшивые семейные фото и безделушки. Словно здесь все раз и навсегда забальзамировано, вернее, законсервировано. Атмосфера, как в мавзолее.

—    Думаешь, все офисы выглядят одинаково? Одинаковые безделушки?

—    Имена меняются, – пожала я плечами. – Главный в Фейрфил-де – Х.Е.Андеррайтерс, или кто-то в этом роде.

—    Мы, по крайней мере, можем быть горды величием моря, – заметил Рой, когда мы вышли в ледяную ночь. И мы бодро зашагали к своим машинам эконом-класса.

Когда я приехала в детский сад, Генри был мрачнее тучи.

—    Что на этот раз?

—    Педагог считает, что я лгу.

—    Почему?

Вместо ответа Генри попытался сунуть мне в лицо раскрашенный альбомный лист, но я зловеще прищурилась:

– Стоп! Погоди, Генри, погоди!

Остановившись на светофоре, я при красном свете попыталась рассмотреть лежавший у него на коленях рисунок. И ощутила, как все мои внутренние органы слиплись и склеились, будто груда только что высушенных носков. На бумаге красовался робот, любовно переданный во всех оттенках металлика, какие только можно было найти в коллекции фломастеров детского сада. Рядом стояла фигурка с каштановыми волосами, явно долженствующая изображать меня. Если бы не ингибиторный чип, Генри мог бы значительно расширить свой словарь. Я свернула на ближайшую парковку и остановилась.

Повернувшись к Генри и подняв листок, я спросила тем омерзительным, псевдоспокойным голосом, который искренне презираю, особенно когда слышу от других родителей:

—    Что ты хотел нарисовать, Генри? Он странновато поглядел на меня:

—    Учитель велел нарисовать, что делают родители на работе.

—    Что ты нарисовал, милый? – осведомилась я все тем же отвратительно паточным голосом.

—    Ну… ты никогда не говорила, что делаешь, вот я и решил, что работаешь с роботами. Поэтому я сказал, что ты моешь роботов. Они ведь иногда пачкаются, верно? И не могут принимать ванну, иначе заржавеют.

Меня разобрал смех. Теперь, когда он все объяснил, стало ясно, что крошечная пышноволосая «ма» подступает к роботу с розовой губкой. Да, снаряд упал слишком близко. Если бы руководству «Бургердроида» стал известен этот случай, меня оштрафовали бы на дневное жалованье.

– Ма, а что ты делаешь на работе? – спросил Генри, которому не нравилось, когда над ним смеются.

– Я… служу в страховой компании.

Остаток пути я объясняла, что такое страхование и, впуская Генри в дом, сочиняла байки о роли, которую играла в несуществующей компании.

– Что у нас на ужин, ма? – завопил он снизу.

Наверное, девять тридцать вечера – совсем не детское время для ужина.

– Мини-пиццы. Пожалуйста, будь немного более сострадательным к соседям, – ответила я.

– Что-о-о?!

Я на время отрешилась от воспитательного процесса и встала у плиты. Разложила на аккуратных рядах булочек ломтики помидора и сыра, после чего сунула поднос в духовку. Духовка тикала и жужжала, а я, опустошенная и измученная, была не в силах пошевелиться. Попыталась вспомнить цвет цифр на корабельном хронометре: зеленый, но почти выцветший. Цвет халатов в старом сериале о больнице.

– Ма! Ма!

Генри недоуменно хмурился, г-г Э-э-э… что, дорогой?

—    Ты просто стоишь здесь и молчишь.

—    Прости. Наверное, задумалась. Что случилось?

—    Что у нас на ужин? Я сто лет назад спрашивал!

—    А я сто лет назад ответила: мини-пиццы… черт.

Я не установила таймер. Пиццы немного подсохли и стали коричневыми, но я выкладываю их на тарелки, и мы принимаемся за еду. Генри не жалуется и, когда от последних пицц остаются одни крошки, начинает широко зевать. Я несу его наверх на закорках, сметаю с кровати все игрушки, кроме плюшевого мишки, и желаю Генри спокойной ночи.

Я на цыпочках спускаюсь вниз. Цифры часов на духовке перепрыгнули с десяти девятнадцати на десять двадцать, фигурки-символы без малейшей паузы сменились с одной функции на другую. Я поймала себя на том, что стараюсь запомнить этот перескок, чтобы назавтра двигаться, подобно цифровым часам.

Из горла вырвался полусмех, полувсхлип, прежде чем я успела судорожно зажать рот ладонью. Оглядела свою маленькую комнатку и принялась раздвигать мебель к стенам. Включила очень тихую музыку. Подняла руки и стала танцевать, пытаясь пальцами ног выписывать полукружья на ковре, но то и дело спотыкалась о ворс или двигалась слишком резко, дергаными рывками. Я наблюдала отражение своих рук в стекле эстампа. Локти казались слишком острыми, и я никак не могла округлить сгиб. Не могла придать рукам грации. Я двигалась экономно. Эффективно.

Я все еще слышала обрывки музыки, чувствовала, как бьется сердце, но тело не желало двигаться в такт. Я чувствовала себя танцовщицей в музыкальной шкатулке, которая была у меня в детстве: навсегда замерзшей в фарфоре,-такими же рывками вращающейся по часовой стрелке.

Приехав в «Бургердроид», я принялась задело: вставляла новые канистры в дозаторы соусов, заправляла автомат игрушками, пополняла запасы приправ на стойке и приносила пачки с салфетками. Иногда, когда ведешь машину, внезапно «просыпаешься» и обнаруживаешь, что проехала много миль – в полном сознании, но без единой мысли.

Я очнулась, когда на входной двери щелкнули замки и вывеска «Бургердроида» погасла. Пенни и Викрам ушли в заднюю комнату, а я принялась ставить стулья на блестящие столы. И слышала, как Рой чистит жаровню, выключает оборудование.

– Рой, – окликнула я голосом робота, когда мы тоже ретировались в заднюю комнату, – не считаешь, что эта работа нас калечит?

Он снял маску и насмешливо уставился на меня:

– Больше, чем любой другой способ менять жизнь на деньги?

Я засмеялась жестяным смехом робота и пошаркала в свою раздевалку. Стащила шлем, панцирь и наголенники.

—   Да, – приглушенно сказал Рой через перегородку.

—   Что именно?

—   Она нас калечит.

Я прошла мимо ряда женских шкафчиков и через маленький лабиринт ворвалась на мужскую территорию. Рой сидел на скамье, положив рядом панцирь и сжав голову закованными в перчатки руками.

– Я разучилась танцевать. Пробовала вчера.

Я опустила глаза и принялась стягивать свои латные рукавицы.

– Позволь судить мне.

Я подняла глаза. Он успел встать. Костюм цвета металлик, которые мы носили под доспехами, местами лип к его потному телу. Он взял мою ладонь, охлаждая кожу металлическими пластинками на пальцах. Выставил вперед правую ногу и закружил меня в сдержанном, элегантном вальсе. В заключение он перегнул меня через скамью, прежде чем поднять. Его наголенники скрипнули.