Жизнь, нарисованная небом - Влад Потёмкин

– Да, – согласилась с ним Ай.

– Может, ты, услышишь его, – предложил он, слыша, как Вожак старается, изливая воем свою одинокую грусть.

Волчица продолжала хранить молчание в адрес намёков гостя.

– Ты, подумай, – предложил он на прощание и улетел.

Глава IV

О правителе Хальве Ирвинге можно сказать следующее – человек он был ветряный и не далёкий, думая лишь о пирушках, викинг набегах и женщинах. Когда-то, ещё в детскую пору, он мечтал жениться на красавице Идэн и с сыновьями покорять новые земли! И страны!! И даже сам Рим!!! Всё возможно бы – так и было, по крайней мере, всё к этому шло. Но, из-за несусветной бедности – по настоянию отца, ему пришлось жениться на Изольде – старой долговязой женщине по прозвищу «Верста Из», дочери богатого бонда Филиппа по прозвищу «Скряга». Но, все в округе его звали – Филипп «Богатый», во избежание неприятностей. «Из» ни кто не хотел брать замуж – из-за её не складности и ужасного характера. Жизнь обделила её заботой и нежностью, зато с избытком наделила скупостью и ненавистью к окружающим. Жили Хальв и Изольдой, сжав зубы, в атмосфере взаимного призрения, обид и не понимания. Она осыпала мужа таким порывом ненависти, причём без причинной ненависти, с добавлением зубного скрежета и вулканической ярости, что казалось – вот-вот запахнет жареным, как у последней черты. Властная «Из», не желающая ни с кем и ни с чем считаться, жила по своим убеждениям и правилам, порою даже ей самой не понятным.

Младший Ирвинг, во избежание конфликтов пропадал на охоте и пирушках и не заметил, как превратился в нервного, вечно пьющего и разгуливающего по ночам лунатика, где-нибудь у себя, на затерянной в глуши охотничьей избушке. После свадьбы, Хальву казалось, что все ярлы подтрунивают над ним – за глаза конечно, но он думал об этом беспрестанно, эти мысли переросли в ярость на всех женщин, какие только встречались на его пути. Чтобы, хоть как-то – компенсировать свою, как ему казалось ущербность – он, при дележе военной добычи, брал ни драгоценностями и прочими богатствами, а персонами женского пола, которых и расселял по своим резиденциям. Отчего и был прозван «Штаны Нараспашку». Пиры, походы и утехи любви – эти три столпа и стали составляющими его жизни. Порою перебор милых дам был настолько велик, что охватить всех ему было не под силу. Помимо основного своего предназначения, захваченные на войне особы, трудились на тяжёлых сельскохозяйственных работах, без каких бы на то привилегий. Редчайший случай, когда кто-то из наложниц выделялся в приближенную тиру, на которую помимо всего прочего – возлагались ещё и обязанность ключницы – смотрительницы дома.

О морально-нравственной стороне конунга говорить не приходится, её как таковой, и не было – это был обычный образ жизни древнего скандинава – яма, в которую Хальв свалился благодаря времени. Смалодушничав тогда, он так и не нашёл в себе сил, прийти к Идэн и извиниться за содеянный обман, пусть даже совершённый им по принуждению. Волнения, которые бушевали в нем, он подавил брагой и пивом, погружаясь в покой забвения, как состояние равновесия, превратившиеся для него в пытку жизни. Он катился по наклонной, деградируя и теряя свой облик. И, что удивительно, даже не желал этому противиться и что-то менять – он летел в пропасть, им самим же уготованную.

Всё своё время, Ирвинг проводил в ничегонеделание. Это бездействие он удачно совмещал с бессмысленным пьянством и заполняя свою, никчёмную жизнь, лишь только этим. Застолье стало его единственным центром событий, ничего не оставляющее – после себя, кроме головной боли. Время от времени, он пытался размышлять. Размышлять, конечно, о не возвышенном, а хотя бы, о думах приземлённых – не отправиться ли ему в поход. Но, все эти потуги – по лабиринтам разума, замыкались на собственной персоне – и сводились всё к тому же застолью. И пока Хальв приходил в обычную, уже привычную для него кондицию, он продолжал рассуждать, блуждая по развалинам своих планов, обозревая туманную даль, когда то торной дороги, а теперь зарастающую бурьяном и всё больше и больше погружающуюся в океан безмолвия. Он, уже даже, не осознавал – что для поднятия духа – необходимо, что-нибудь сделать полезное, но он уповал на то, что жизнь—злодейка, сломала его целеустремлённость и благодаря, её не мысленным путам, связала его и теперь, ему не выбраться из её зловещего мешка.

Глава V

– Надо же, как я переборщил??? Попал в покои к Клеопатре?? – изрёк «Смотритель Душ». Резко развернувшись, он поспешил обратно.

Евдокия вошла и молча села, на края огромного царского ложе – Клеопатра спала. Кот, желая известить хозяйку о гостье, подошёл к ней и стал будить её, своими длинными кошачьими усами, щекоча ей лицо. Царица, не открывая глаз, погладила его рукой, он тут же заурчал и тысячи маленьких, быстрых искр-зарядов побежали по его ворсу. Она не любила египетских кошек, из-за отсутствия шерсти – все любили и обожали их, а она нет. Антонио, зная её слабость, подарил ей «Болю» и она была неимоверно счастлива.

– Ты, хочешь, есть? – спросила она. – Или скучаешь по мне?

Кот выгнулся всем телом, потёрся о её щеку и, описав разворот на сто восемьдесят градусов, стал топтаться на её груди, и так, отвоёвывая пространство, он спустился до самых ног.

Клеопатра считала, что таким методом «Боля» изгоняет болезни, забирая их себе. Это был его еже утренний ритуал.

Совершив своё врачевание, он лёг у подножия постели, намереваясь заснуть, но, в спальню вошёл огромный дог. Кот вскочил, выгнул спину и, ощетинившись, зашипел. Взгорбленный загривок, угрожающе вздыбился, после чего кот, тут же – выпрыгнул в окно.

Евдокия проснулась, не понимая – почему, так рано?

– Должно быть, сон разбудил, – подумала она. – Странный, какой-то сон?

– Ты выглядишь крайне озабоченной? – услышала она чей—то голос.

От услышанного звука, ей пришлось вздрогнуть – испуг побежал по её бренной оболочке мелкой дрожью, покрывая все тело сыпью, в особенности спину и руки.

– Может я, все-таки сплю? – подумала она. И ей, очень, захотелось в это поверить. Но голос звучал отчётливо, магически-завораживающе и тем самым – пугал, ещё больше. Невзирая на страх, ей хотелось увидеть говорящего незнакомца. Но голова, как назло, продолжала, не слушалось её, не говоря уже о развороте, хотя бы полу-телом – оно онемело и похолодело.

– Должно быть от страха? – рассудила Евдокия. – Но, почему – мне, так тревожно???

– Боишься потерять его? – продолжил тот же голос.

Наконец-то, совершив медленный разворот головы, она увидела, сквозь заросли бурных, цветущих ветвей, чьи-то глаза. Они показались ей до боли знакомы, не смотря, на то, что были посажены в проёмы глазниц какого-то животного. Она напрягла свой взор, слегка сощурившись – очертание приобрело некую чёткость – это был лик, но, почему-то в контурах газели.

– Что за наваждение?? – возмутилась она. – Мистика, какая-то?

– Ты так считаешь? – послышалось тоже звучание, однако, теперь она поняла, что голос исходит не от газели, а откуда-то из-за неё – из глубины зарослей и он в одинаковой мере пугает и её тоже и судя по испуганным, встревоженным глазам животного не меньше, чем саму Евдокию.

Какое-то блестящее металлическое свечение исходило из-за животного и, нельзя было понять – «ЧТО ЭТО». И было оно загадочно, притягательно и пугающее одновременно, как бы давая понять, что существо – это не земное, а какое-то далёкое-далёкое и много видевшее и столько же знающее. Оно время от времени затухало – прекратив сиять – как бы замерев в засаде ожидания, но постоянно видя и всё контролируя.

Императрица продолжала лежать на своём ложе с открытыми глазами и, напряжённо всматриваясь, в таинственный сумерек просыпающегося раннего утра. В особенности – в этот силуэт – он теперь пропал – оставаясь лишь, в виде трёх-четырёх еле заметных линии – размазанных полу—границ, полутеней, но присутствие его было настолько ощутимо, что ни каких сомнений не возникало – «ЗДЕСЬ ЛИ ОН?..» – «ОН» был здесь.

Евдокии не хотелось верить в его существовании, но она боялась этому противоречить.

– Кто, ВЫ? – наконец-то отважилась женщина.

– Я страх твой, – пользуясь своим превосходством, изрёк призрак.

– Страх? – удивилась императрица, напрягая память.

– Да… Страх.

– Но, у страха – не такое удушающее воздействие, – хотела сообщить она, но голоса не последовало – от волнения пересохшее горло сжалось, точно попало в клещи. С трудом, глотая слюну, императрица смочила пересохшую гортань. Сердце её гулко билось, прыгая вверх-вниз, дыхание по долгу, застревало в сжатом горле, а колотящиеся удары сердца – гулко отдавались в воцарившейся тишине, пульсирующими ударами в висках, как отголоски – то возникающего, то утихающего эха.