За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева

– Да как вы смеете! – мужчина попытался было сопротивляться, но тот, кого Белоглазый назвал Робом, тощий, длинный, с кукольным розовощеким лицом, вышвырнул его в переднюю дверь вагона. На улице под конвоем троих вооруженных автоматами «коричневых» уже стояли двое солдат, молодой парень в слишком большой для него мешковатой дубленке и мужчина лет сорока, небритый и, судя по всему, нетрезвый. Узнавшую Белоглазого тетку тот почему-то из трамвая выводить не стал.

Поправив ржавого цвета нарукавную повязку командира патруля, Белоглазый прицепился к мальчишке с обмороженными щеками.

– А тебе что, особое приглашение нужно? Показывай свои документы!

Мальчишка молчал и не двигался и только неловкие от холода пальцы его нервно дергали клапаны карманов на куртке.

– Ты что, немой? Ну так мы тебя быстро разговорим сейчас. Документы, я говорю.

Отвердевшие мальчишкины губы вдруг дрогнули и обмякли.

– Я забыл, дома у меня остались, – почти прошептал он. На вид он казался годами двумя-тремя старше меня, лет пятнадцати, а голос был совсем детский, лишь чуть сипловатый. Но даже в этом невнятном шепоте отчетливо звучал русский акцент. Как большинство тех русских, кто владеет государственным языком, пусть и прилично, но не в совершенстве, он слишком смягчал «л» и «м» перед гласными, а звук «о» произносил чересчур кратко и отчетливо.

Страшные глаза сержанта загорелись безумным огнем. Еще бы! Поймать русского без документов – это не парочку загулявших в увольнении солдат прищучить.

– Попался, мерзавец, мразь московская!

В этот момент что-то произошло. Над моей головой хрустнуло стекло трамвайного окна и вокруг маленькой дырочки, меньше пятачка, что продышал Александр, зазмеились неровные трещины. Через секунду жутко на одной ноте закричала женщина. Потом что-то зазвенело, в женский крик вплелись новые голоса.

– Убили, убили! – выл женский голос.

– Падай, снайпер! – крикнул Александр и бросил меня на пол.

Я больно стукнулась локтем о сидение, подогнула руки и попыталась перевернуться на спину. Как ни странно, мне это удалось. Вокруг, прямо друг на друге, вповалку, лежали люди. В нос мне лез бордовый отворот куртки брата, Александр старался прикрыть меня собой. Рядом таращилась страшная рожа Белоглазого. Он уже поднимался, облизывая растрескавшиеся губы и усмехаясь чему-то.

Трамваи иногда обстреливают снайперы, хотя этот участок, у казино, всегда считался безопасным. Говорят, что делают это русские, чтобы дестабилизировать обстановку в Городе, а сигналы им подают свои, оставшиеся в Городе, тайком, или нанятые за деньги коренные жители. Три недели назад в таком обстрелянном трамвае по дороге из школы погиб Роберт, парнишка из параллельного седьмого «С».

Люди, постанывая и вскрикивая, вставали с пола. Могла бы начаться давка, поскольку одни хотели выбраться из трамвая, другие, попавшие на линию огня на улице, наоборот, забраться в него, как в укрытие. Однако «коричневые» быстро навели порядок, приказав всем оставаться на своих местах. Наповал убило одного из солдат на улице и старуху в трамвае. Ее грузное тело с трудом вытащили из вагона и положили на мерзлый асфальт рядом с мертвым солдатом.

После криков, стонов, звона и скрежета вдруг воцарилась странная тишина. Казалось, кто-то прикрутил звук и обессилевшие люди беспомощно и немо шевелили губами. Белоглазый оттолкнул меня от треснувшего окна и легко выбил его ногой в тяжелом ботинке. Потом схватил мальчишку с обмороженными щеками подмышки и, грязно ругаясь, начал стягивать с него куртку, – и это были первые звуки, нарушившие тишину.

– Сволочь, сигнал своим русским свиньям подал. Все, конец тебе, падла.

Мальчишка не сопротивлялся. Белоглазый тряс его синюю куртку, чтобы найти мобильник, с помощью которого он мог просигналить. Но никакого мобильника не оказалось. Тогда он швырнул куртку на пол и буквально вытолкнул мальчишку в разбитое окно. Тот нелепо упал на четвереньки, потом встал на подгибающиеся ноги. В этот момент Белоглазый выстрелил. Автомата у него не было, зато был пистолет в маленькой коричневой кобуре, – его он вытащил, видимо, сразу после снайперского огня.

Мальчишка упал мгновенно, без единого звука, лицом вниз, подогнув одну руку и вытянув вперед другую. Так и лежал он неподвижно, в черных джинсах, синем гимназическом свитерке, из-под которого выбился ворот клетчатой, тоже школьной рубашки. Наверно, в этой форме ходил он весной в городскую гимназию. Тогда там еще учились русские. Он лежал рядом с молоденьким солдатом и толстой старухой в съехавшем набок мохеровом берете, ее седые длинные волосы путал и трепал ветер.

Уже сигналили сирены гражданской полиции и «Скорой помощи», но некому было помогать. Белоглазый ловко выпрыгнул в то же окно, в которое две минуты назад вытолкнул еще живого мальчишку.

– А ну поезжай! – заорал он водителю трамвая.

Тот, видимо, хотел возразить: как же, мол, а полиция, а разбирательство, а свидетели… Но не рискнул перечить Белоглазому и тронулся.

– Это же расправа без суда и следствия, преступление. Он же совсем ребенок, – всхлипывала какая-то женщина.

– Те, в Заречье, на Рыбной, куда с Круглого холма в понедельник палили, тоже были детьми, – возразила другая.

– Говорят, русские с чердаков сигналы подают для снайперов.

– Да какие тут сигналы, в трамвае. А у него даже и мобильника не было.

Тоненько заплакала маленькая девочка с надорванной, вероятно, в недавней суматохе лямкой яркого рюкзачка. Она ткнулась личиком в мамину дубленку и запричитала:

– Мамочка, я хочу домой, пожалуйста, поехали домой. И пусть ничего не будет, пусть ничего не было…

Вынести это было невозможно. От разбитого окна, рядом с которым мы с Александром по-прежнему сидели, шел нестерпимый холод. Около нас образовалась пустота, люди толпились поодаль, стараясь не приближаться к тому месту, где сидел убитый мальчишка. От ветра его куртка, как живая, дергалась на полу. Александр поднял ее и положил на пустое оранжевое сиденье. Но прежде едва заметными движениями ощупал внутренние карманы и достал из одного компакт-диск. Конечно, Белоглазый же искал мобильник или что-то в этом роде, на что ему диск с какой-нибудь подростковой попсой или компьютерной игрой? Александр аккуратно спрятал его за отворот рукава своей куртки.

3. Уроки

На следующей остановке водитель заявил, что по техническим причинам вагон дальше не пойдет, и мы с толпой выбрались на улицу. До гимназии было уже недалеко, и оставалось немного времени до начала уроков. Казалось, прошла целая жизнь, а мы даже еще не опаздывали. Я не спросила Александра про диск, мне вообще не хотелось разговаривать. Он заговорил сам:

– Теперь ты понимаешь, почему я волосы отращиваю? Ненавижу этот мужественный стиль «а-ля гер ком а-ля гер», к черту! Детей убивают.

– На Рыбной тоже были дети, по которым с Круглого холма, – сама не зная почему, я повторила слова женщины из трамвая.

– Дался всем этот Круглый холм! – вскипел Александр. – Здесь-то не с Круглого холма. Надо быть полным идиотом, чтобы поверить, будто у казино на Возрождения русские снайперы. Ты ведь не идиотка? Зачем чужую чушь повторяешь?

Брат так сильно разозлился, что сделался похож на мальчишку – отчаявшегося, обиженного, одинокого. Мне стало жалко его. И все же, если не русские снайперы, то кто же стрелял по нашему трамваю? Я хотела спросить об этом, но передумала. Еще успею.

Мы подходили к Бастионному мостику через канал. Прокатимся по горбатой его спине, как делаем всегда, когда ходим этой дорогой, – и в Старом городе. А через пять минут уже и в гимназическом парке.

Осторожно добравшись по скользким булыжникам до верхней точки моста, повеселевший вдруг Александр вытащил из пакета с учебниками картонку, подложил под задницу и крикнул:

– Давай, сестренка!

Я толкнула его в спину, и он медленно, но все набирая скорость, поехал, подпрыгивая на неровных булыжниках. За ним, используя вместо санок собственный рюкзак, съехала я. Пожилой мужчина, неловко поднимавшийся по крутой пешеходной улочке, где в мирные времена даже зимой торговали картинами и разными безделушками, а теперь было совершенно пустынно, обернулся на наш смех и крики и покачал головой. Не то с осуждением, не то с завистью.

– Да уж, мне как бы и не по возрасту, – потирая ушибленную спину, оправдывался передо мной Александр. А чего оправдываться? Я-то все понимаю!

Рассвело. День нас ожидал, судя по всему, морозный и ясный. По крайней мере, красное холодное солнце уже висело над древней крепостной стеной, и черепичные крыши домов Старого города горели на солнце, а башни колоколен казались черными и тонкими, будто это не башни, а их тени. В Старый город нам углубляться не нужно. Мы поспешили вдоль промерзшего до дна канала (говорят, четверть века такого не случалось) и, протиснувшись между редкими чугунными прутьями решетки, попали в гимназический парк. Теперь уже совсем близко. В парке пахло сосной, мерзлой землей и сухой травой. Когда много снега, зимой здесь бывает таинственно и уютно. Тяжелые сосны в синем снегу, извилистые тропинки в пухлых сугробах, спрятанные в заснеженных кустах фонари. В общем, рождественская сказка, хоть стихи пиши. А сейчас сосны и ели смотрелись какими-то облысевшими, сиротливыми. К тому же появилось много пеньков и проплешин: жители Старого города втихаря спиливали деревья на дрова.