За секунду до взрыва - Екатерина Польгуева

В сером приземистом здании гимназии, кажется, еще горел свет. Но красное солнце, отражаясь в окнах, делало их непрозрачными. До начала уроков оставалось почти двадцать минут, и безалаберная мелкота каталась не на коньках, а так, по льду прямоугольного прудика, где каждую зиму, если позволяла погода, заливали каток. В этом году погода позволяла, и каток залили, несмотря на все трудности и опасности блокады.

Но мы с Александром сегодня свое откатали, да и не на глазах же у всей гимназии!

У больших дубовых дверей (за них тоже очень боялись, что унесут на дрова) нас встретил Черный Иосиф – огромный старик, с седыми усами и густой шевелюрой, бессменный гимназический сторож. Встретил вполне приветливо – мы же не опаздывали.

Почему его боятся малята-первогодки, спрашивать не приходилось. Но и двенадцатиклассники стараются лишний раз на глаза ему не попадаться. Иосифу чуть ли не девяносто лет, во время Второй мировой он добровольцем пошел служить к эсэсовцам. Ну а во времена оккупации, понятное дело, угодил в Сибирь. Потом вернулся, устроился сторожем в нашу гимназию, хотя тогда она была еще просто школа, и никто о его прошлом не знал.

Когда наступила независимость и всех борцов с оккупантами реабилитировали, он однажды пришел в гимназию при полном эсэсовском параде. Удалось ли ему сохранить свое обмундирование или пошил новое по специальному заказу, осталось тайной, но он целый год приветствовал ребят у школьных дверей именно в таком виде. А потом директором гимназии стал господин Силик и попросил Иосифа приходить в гражданской одежде, сославшись на политическую целесообразность. Мол, гимназия – лучшая в городе, в нее часто иностранные делегации привозят, а европейцы на его форму неадекватно реагируют, поскольку специфику истории Республики понять не в силах.

Иосиф директору подчинился, он всегда подчинялся силе и власти, но, как утверждают, обиду на Силика все же затаил. А мы нашего директора любим за справедливость и понимание. Он, кстати, преподает математику. Эх, кабы и нас учил директор Силик, а не отвратительный Золис! Я снова вспомнила о контрольной по алгебре и расстроилась. Чтоб он провалился, этот Золис!

Александр уже убежал со своими ребятами, а я, раздевшись, отправилась на третий этаж, где был кабинет литературы. Предстояло пережить еще один мучительный момент. С сентября в школе появился заместитель директора по режиму господин Бак. Мы и раньше его хорошо знали: он работал в языковой полиции и курировал соседнюю с нами русскоязычную школу. Когда школу в позапрошлом году закрыли, некоторые ее ученики перешли к нам. Они рассказывали, что Бак этот – страшная сволочь. Он начал являться и в нашу образцово-показательную гимназию, дабы проверить, не действуют ли разлагающе русские нелояльные смутьяны на умы юных граждан Североморской Республики. Оказался отвратительным крикливым толстяком, к которому сразу прилипла данная еще русскими школьниками кличка Помойный Бак. Или просто Помойка.

В нашем классе тоже учились трое из закрытой русской школы: Алекс, Костик и Наташа. С Алексом я даже почти дружила, потому что он, как и я, любил читать и писал стихи. Костик был активистом движения русских школьников, хотя и знал государственный язык Республики получше многих коренных. Видно, у него имелся, как выражался отец, талант общественного деятеля. К нему, двенадцатилетнему пацану, прислушивались даже взрослые. Но этот самый талант до добра его не довел. Костик погиб в июне, когда власти разогнали их митинг.

Что случилось с Алексом и Наташей я не знаю. После июльской бойни на празднике поэзии русских выселили из Города – для их же собственной безопасности. Потом начались обстрелы и блокада. А в Город потянулись беженцы из Синереченска. Там всегда жило больше русских, чем коренных. Когда русских стали высылать из столицы, они изгнали коренных из Синереченска. В США это назвали «этнической чисткой», Евросоюз обещал приложить все возможности, чтобы «не допустить балканизации конфликта». Зато в нашем классе появился беженец из Синереченска Александр. И вот он мне стал настоящим другом.

Конечно, Помойка никакой роли в этих событиях не играл. Но первого сентября он велел повесить на стенах вдоль парадной лестницы портреты всех учеников, выпускников и служащих школы, погибших во время событий, которые называли то войной, то блокадой, то просто этим словом – «события». Портретов с каждым месяцем становилось все больше: гибли при артобстрелах, от снайперского огня, призывники на позициях. Помойка говорил, что сделано это для поддержания патриотического чувства, чтобы все помнили ради чего и кого мы сражаемся.

Ему-то, Помойке, хорошо! Его сынок, когда-то закончивший нашу гимназию, сейчас в Париже, вроде как учится. А такая же толстая, как он, жена уехала из Города еще летом. А мне каждый раз приходится смотреть на смеющиеся зеленые глаза Дина, его щербатую беззаботную улыбку. Если бы все было как раньше, он учился бы сейчас во втором классе.

Его фотография появилась на стене одна из первых. Но так как портретов становилось все больше и больше, лицо Динки затерялось среди других, детских и взрослых, серьезных и улыбающихся. И от этого, как ни странно, немного легче.

Мой одноклассник и друг Александр был уже на месте, сидел на широком мраморном подоконнике, подобрав ноги. Живет Александр в Старом городе, добираться через десять кварталов пешком или в простреливаемых трамваях ему не приходится. Однако опаздывает он часто. Но на сей раз он с нетерпением поджидал меня.

– Принесла? – вместо «здравствуй» спросил он.

Я молча достала два бутерброда с ветчиной и покупной клюквенный морс. Александр набросился на бутерброды, будто три дня не ел. Хотя, может, и не ел. Бабка моя не зря трудными временами меня попрекает. С едой у большинства плохо, потому что цены в блокадном городе – до небес. А уж откуда деньги у беженки с сыном-школьником, снимающей угол в подвале древней развалюхи в Старом городе? Вот я Александра и подкармливала.

Вообще-то, его никто не называл по имени. С давних времен, еще до того, как он появился в нашем городе, прилипло к нему прозвище Дед. Может, из-за абсолютно белой прядки в темно-русых растрепанных волосах, а скорее из-за чуть ворчливой, нарочито-рассудительной манеры разговаривать. Прозвище это я услышала от тети Марины, его мамы, а одноклассники – от меня. И оно так подходило Деду, что многие уже и не помнили, что он – Александр.

У Деда длинное лошадиное лицо с редкими веснушками, большие кривоватые зубы, он курнос и желтоглаз. Ему и волосы бы подошли рыжие или медные, но тут уж ничего не поделаешь. Не перекрашивать же! Ему, как и мне, в мае будет тринадцать, но если с другими мальчишками, даже старше меня, я чувствую себя взрослой, то с Дедом – ничего подобного! Недаром же – Дед.

В кармане задребезжал мобильник. Вообще-то связь в городе плохо работает: то из-за обстрелов пропадает, то из-за поисков наводчиков и шпионов, но сейчас работала. Оказалось, мама. Услышала по телевизору об обстреле трамвая, решила узнать, как мы добрались до школы.

– Нормально все, – успокоила я. – Не знаю, почему у Александра телефон выключен… Да не в том мы были, а в следующем… Потом трамваи встали, так что от казино пешком добирались.

Не знаю, поверила ли мама, но Дед точно не поверил.

– То-то, я смотрю, ты дерганая такая. Что случилось-то?

Но в этот момент позвали в класс. Школьный звонок почему-то не работал. Дед спрыгнул с подоконника, и мы поплелись. В общем, переживать особенно нечего. Алгебра – вторым уроком. Да Деду и из-за алгебры переживать не стоит. Наоборот, на него одна надежда.

– Молодой человек! Вернитесь и заберите, что забыли, – голос густой и вовсе не старческий. Хотя сомнений в том, что он принадлежал Черному Иосифу, не было никаких. Сторож (или консьерж, или надсмотрщик) и без того далеко не дряхлый, с началом блокады как-то еще больше взбодрился и помолодел.

– Господин Извид, это ведь ваше? – Иосиф протягивал Деду брошенную им на подоконник пластиковую бутылку из-под морса. Для гимназистов загадка, как сторож помнит по именам и фамилиям всех учеников школы, включая мелочь пузатую. Вот и Дедову фамилию – Извид – он запомнил, хотя тот учится в нашей гимназии только четвертый месяц.

Дед, ссутулившись, подошел к Иосифу, ухватил бутылку. Сторож почему-то не отпускал ее, пристально уставившись на Деда мышиными, непрозрачными и не отражающими (наверно, от старости) свет глазами.

– Да, молодой человек, правила надо соблюдать, в противном случае можно поплатиться.

– Давайте, давайте сюда, раз мое! – Дед практически выхватил из его покрытой старческими пятнами, но цепкой и сильной руки бутылку и сунул ее в карман.

В класс мы вошли последними. Была литература. Хоть чего-то можно не бояться. Через четыре дня начинаются рождественские каникулы, а по литературе и родному языку оценки мне уже выставлены, и ко всему – очень даже высокие. Ну, госпожа Анна, молодая, немного восторженная и романтичная, вообще ни к кому особенно не придирается. Тем более, сейчас, в «трудные времена». Ах-ах-ах, бедные дети. Сколько на вашу долю испытаний выпало, а я вас еще своими опросами, диктантами да отметками мучить буду. Нас это вполне устраивает. По крайней мере, меня. Ко мне она вообще относится с особым почтением: как же, дочь знаменитого национального поэта и автора популярных во всем мире детективных романов. К тому же так трагически и героически погибшего! Я же, как утверждает учительница, унаследовала его литературный дар. Что ж, может, и унаследовала: я всегда была папиной дочкой. А братья, Динка и особенно Александр, – больше мамины дети…