Журнал Наш Современник №1 (2002) - Журнал Наш Современник

23 декабря, поколесив на машине изрядное время по переулкам и тупикам Арбата и не найдя нужного адреса, я отправился на розыски пешком. Наконец в одном из тупичков я нашел небольшой четырехэтажный дом с нужным мне адресом. Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, с некоторой робостью позвонил в квартиру. Интересно, как же через пятьдесят с лишним лет выглядит мой школьный товарищ? Узнаю ли я его, а он меня?

Когда дверь открылась и передо мной предстал худощавый мужчина в очках и с морщинистым лицом, то я вначале не смог узнать Вадима. Только сверкающие за очками озорные глаза напомнили мне неугомонного “школьного историка”. Он, видимо, тоже не сразу узнал меня. Время беспощадно...

Мы обнялись и расцеловались. Прямо с лестничной площадки я попал в просторный холл с высокими потолками, стены которого до самого верха были заставлены стеллажами с книгами.

Вадим усадил меня на уютный деревянный диванчик, и мы начали наши школьные воспоминания. Я рассказал о цели моего прихода к нему, о том, что хочу собрать выпускников нашего класса. Вадим горячо поддержал меня и сказал, что и он думал о том, чтобы написать историю наших судеб. Тут он, как всегда, преподнес очередной сюрприз: достал с полки одну из своих папок и вынул из нее рисунок с изображением моей головы в профиль (я вспомнил, что рисовал меня в школе А. Кузищин). Он протянул этот рисунок мне и сказал: “Возьми себе на память о нашей встрече”. Я был несказанно обрадован такому подарку.

Затем он вынул из этой же папки еще один листок, на котором была нарисована схема расположения нашего выпускного класса и фамилии учеников, кто за какой партой сидел, а также их адреса и телефоны. Это вообще была бесценная информация для установления контактов. Я хотел взять себе этот листок с адресами, но Вадим сказал, что отдаст его мне при следующей встрече. Но смерть Вадима нарушила все наши дальнейшие планы.

Вспоминая одноклассников, Вадим отметил, что из нашего класса вышли еще два известных писателя — Алешковский, проживающий в настоящее время в США, а другой — Георгий Семенов. Одного из этих “инженеров человеческих душ” я хорошо помню по школьным событиям.

Алешковский был маленького роста, очень юркий и хулиганистый паренек. Он всегда водился со старшими уличными ребятами, некоторые из них за свои “подвиги” состояли на учете в милиции. Ссориться с ним было опасно, так как его приятели — “огольцы” — могли устроить кровавую разборку. Сама же будущая знаменитость особыми способностями к учебе не отличалась, но была злопамятна и даже жестока.

Став писателем, Алешковский часто контактировал с Вадимом, в частности в том смысле, что резко критиковал его книги и статьи, направленные против сионизма. Сам же в своих сочинениях, ныне благополучно здравствующий в США, Алешковский активно защищает и восхваляет сионистские взгляды.

Вспомнили мы с Вадимом и нашего единственного золотого медалиста, сына дворничихи, брошенного своим отцом, Бориса Скотникова. Воспитываясь в тяжелых материальных условиях, он прекрасно учился. За все время учебы он получал по всем предметам только пятерки, а по своему характеру вовсе не был мальчиком-паинькой. После окончания школы он закончил физико-технический факультет МГУ, защитил докторскую, стал профессором. Работал по созданию систем ориентации искусственных спутников Земли в ОКБ Королева. Здесь мы с ним тоже встречались, когда я занимался вопросами управления космическими объектами. К сожалению, в 1999 г. он ушел из жизни.

Во время нашей с Вадимом беседы он попросил меня показать статью о наркоме продовольствия Скрынникове. Прочитав заметку, быстро схватил телефонную трубку и, набрав номер нашего одноклассника Скрынникова, громко закричал: “Женя! тут у меня сидит Гелий Протасов, он принес заметку в газете о твоем отце”. Затем он передал мне телефонную трубку, и я услышал еще один голос из прошлого... Женя тут же пригласил меня на свой вокальный концерт в Дом славянской дружбы. Я был несказанно удивлен. Евгений считается в Москве известным художником, но что он выступает как исполнитель русских романсов и итальянских песен, меня очень поразило. Оказывается, что он в свое время окончил не только художественное училище, но и музыкальное училище им. Гнесиных.

В конце нашей встречи Вадим спросил меня, продолжаю ли писать что-нибудь, так как в школе меня одолевал “стихотворный зуд”. Я ответил, что моя тематика — не лирика, а стихотворная летопись происходящих в нашей стране и в моей личной жизни событий. Вадим попросил оставить ему некоторые написанные мною “летописи”. Более подробно мы решили поговорить о них при дальнейших наших встречах.

Прощаясь, Вадим сказал, что наша следующая встреча состоится после того, как он выйдет из больницы. Правда, в течение всего нашего разговора он ни разу не обмолвился о своей болезни и не пожаловался на здоровье. Это еще раз подчеркивало его энергичный дух и сильный характер.

На прощание он взял с полки одну из последних своих книг “Загадочные страницы истории ХХ века. Черносотенцы и Революция”. Сделав на ней дарственную надпись, он протянул ее мне со словами: “Хотя ты и был из хулиганов, но к тебе я относился с уважением. Ничего плохого о тебе за те школьные годы я не могу вспомнить”.

* * *

...Гражданская панихида состоялась в Институте мировой литературы им. Горького. Огромное количество народа, пришедшего с ним проститься, говорило само за себя: как много людей почитало его литературное творчество и его общественную деятельность.

Когда внесли гроб с телом Вадима, я заплакал. Слезы непроизвольно полились из моих глаз. Я плакал, может быть, еще и оттого, что навсегда уже прошли лучшие годы, что не удалось свершить задуманные с Вадимом планы по сбору наших “семидесятилетних школьников”. Может быть, плакал оттого, что так быстро проходит наша жизнь и все кончается — по воле Всевышнего.

Дальнейшее прощание с Вадимом — отпевание в церкви Симеона Столпника, что на углу Поварской и Нового Арбата, похороны на Введенском (немецком) кладбище в Москве, поминальное застолье в его доме — прошло как обычно при таких случаях. Единственно, при выходе с кладбища, у меня состоялся неожиданный разговор с женщиной моих лет. Как потом оказалось, первой любовью Вадима.

К своим воспоминаниям о Вадиме я хочу добавить некоторые воспоминания Евгения Скрынникова, с которым он на протяжении многих лет поддерживал отношения.

Скрынников вспоминает о Вадиме, как о глубоко романтической натуре и талантливом парне, который отлично пел, хорошо играл на гитаре, сочинял стихи. В нем было много светлого юношеского обаяния. Они даже были в отроческие годы влюблены в одну и ту же девушку, перед которой состязались в своих интеллектуальных способностях, стихах, исполнении романсов под аккомпанемент гитары.

Вадим, как вспоминает Скрынников, очень любил классическую музыку, особенно концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. Когда Вадим звонил Жене по телефону, то прежде чем начать “разговор за жизнь”, он частенько включал этот концерт и спрашивал его мнение о нем. “Кто не понимает этой музыки, тот не понимает ничего”, — обычно резюмировал Вадим. Возможно, тогда, под влиянием этой классической музыки, — замечает Скрынников, — формировалось его дарование как писателя-философа.

В начале 60-х годов, в эпоху посиделок на кухне, — вспоминает далее Скрынников, — Вадим не боялся устраивать у себя дома выставки запрещенных художников и чтение “недозволенных” литературных произведений. Эти выставки были как бы предшественниками тех, которые устраивались на Малой Грузинской под бдительным оком милиции. Однако, вспоминает Скрынников, главным в Вадиме была его любовь к России, любовь к русскому народу, любовь к русской истории. Привожу дословно сказанное о Вадиме Скрынниковым: “Меня всегда поражало в нем кипение какой-то нервной энергии, его быстрая реакция и немедленный отклик на явления современного искусства. Поэтические имена сменялись одно за другим — Передреев, Тряпкин, Рубцов... Однако везде и всюду чувствовалась его гражданская и человеческая позиция, в основе всегда оставались Россия, Русское искусство, Русское слово. Еще поражала его способность расставить все акценты точно и убедительно, опираясь на факты, и в исторической перспективе”.

Георгий Гачев

ВАДИМ — НЕОБХОДИМ

У поэта Владимира Соколова в стихотворении есть такая рифма: “с Вадимом — необходимым”. И это точно — даже научно точно сказано: думая и о жизнях наших, и о литературе, и о ситуации в культуре и идеях, — не обойти этого человека, явление значительное и знаменательное.