Спасите наши туши! - Станислав Васильевич Пестов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бывают такие собаки умные, — начал он нудить, ковыряя в зубах. Три четверти курцхара в организме Федутто каким-то образом стали проникать в его сознание, настраивая на собачью тему, — бывают даже умнее хозяина. Чего? Не верите? Да у меня у самого была такая псина, Диком звали!
— А у меня собака дура-дурой! — чуть не пустил пьяную слезу сиделец Лева. — Послал ее на кухню за тапочками, а она взяла и кофе сварила!
Развитие собачьей темы сильно встревожило Елистратова, тем более что орлиный нос сына гор брезгливо и подозрительно обнюхивал кусок псевдобаранины.
— Давай рванем, пока солнце не село, — начал сладострастно Семен, — а то рыбу не найдем в темноте…
Запалить шнур и бросить пакет вызвался Федутто, который подарил компании очередной шедевр плотоядного искусства:
— Помнится, на Чукотке никак не могли лося завалить — ни карабином, ни базукой — ничем не проймешь. Так я четыре шашки толовых ему под каждую ногу заложил, да ка-ак жахну! А чтобы сподручней было, потом костер у него прямо в брюхе развел и там же палатку поставил. Так изнутри его жарил и ел — целую неделю, пока до шкуры не проел…
Распаленный утробными воспоминаниями, Федутто перешел к своему коронному рассказу о поедании кита, выброшенного на берег Кольского полуострова, совсем позабыв обо всем на свете, в том числе и о подожженном шнуре, по которому огонь подбирался к взрывчатке. Только когда сиделец Лева рухнул наземь и мелко засучил ногами, до пожирателя Федутто дошло наконец понимание обстановки.
С перепугу он метнул пакет так далеко, что, описав дымную дугу, взрывчатка шлепнулась на мелководье противоположного берега. Еще толком не понимая, чем это грозит, вся шайка инстинктивно рванулась на крутой склон оврага…
Взрыв в своем развитии прошел несколько стадий. Первая — звуковая — слегка парализовала слуховые органы удиравших от эпицентра потребителей, во время второй стадии многочисленные коряги, мотки колючей проволоки вместе с комьями грязи поднялись на положенную высоту. Часть этих предметов накрыла затем различные участки туловищ и конечностей потребителей, соприкосновения эти сопровождались высказыванием ряда слов и непарламентских выражений.
И только последняя, третья стадия не только не принесла новых травм, но даже явилась своеобразным эстетическим подарком — на фонтане поднявшейся воды в заходящих лучах солнца заиграла семицветная радуга.
Первым выбравшись из оврага, добытчик Елистратов глянул в сторону деревни и похолодел. По пыльной дороге к пруду неслась воинственная толпа односельчан во главе с Перепоевым. В руках каждого воина были предметы, вызывавшие в памяти ощущения боли и страдания, — палки, лопаты и ухваты. Егерь Прокофьич одной рукой сжимал двустволку, второй — пачку протоколов. Красный и потный Перепоев прижимал к телу вещественное доказательство — раскопанную щенком в огороде Елистратова шкуру курцхара Тимки, на лице Перепоена была написана вся программа мстительных мероприятий — вплоть до похорон Елистратова.
Семен понял, что бить его будут дважды, сначала деревенские, потом городские, хотя твердой уверенности, что городским что-нибудь еще достанется, у Семена не было.
— Все прошел: огонь, воду, а вот медные трубы нам ни к чему! — завопил «санитар» хриплым от страха голосом. — Давайте оврагом до леса, иначе ребра переломают!
Спринтерский бег возглавлял едок Федутто. Если на положительном полюсе эмоций у него находилось блаженное чувство неограниченного поедания, то на противоположном полюсе теснились болезненные реакции от битья за съеденное. А били его часто, как в детстве, так и после.
Сиделец Лева, условно освобожденный от сидения, бежал ради спасения условности расчетливо и экономно. Блудный сын гор старался не бежать, а быстро идти, ухитряясь как-то сохранять кавказское достоинство и презрение к врагу.
В обнаженном осеннем лесу стало ясно, что шансы уйти от крупного разговора у шайки подрывников значительно уменьшились. От основного массива леса их отрезала мобильная часть мстителей во главе с собственником Перепоевым, другая часть блокировала выход из оврага. Оставался один шанс — попытаться через кусты и болото уйти в глухой сосновый бор. В топком болоте стало понятно, что спринт перешел в основательный марафон и что противник, не злоупотреблявший нарушениями режима, становится все ближе и ближе к намеченным мероприятиям. Хорошо знавший это болото Елистратов решился на последнее средство — по его команде все залезли в грязный и смрадный бочажок, где, сидя по горло в болотной жиже, ожидали, когда преследователи пройдут мимо.
Все так и случилось бы, наверное, если б на сидельца Леву вдруг не напал внезапный чих. Трясущимися руками Семен сломал медвежью дудку и сунул каждому в рот пустотельный стебель. Без лишних слов шайка опустилась на дно, только немного гудела трубка Федутто, он, как всегда некстати, пытался рассказать, что его жена — директор столовой — однажды оставила его наедине с котлом борща, и он — Федутто — съел весь борщ за один вечер…
Темной ночью выбившаяся из сил компания достигла заветного бора, где Семен Елистратов первобытным способом запалил костер. Грязные, всклокоченные и оборванные, они прыгали вокруг костра, выдирая из глубин одежды и волос пласты засохшей болотной корки. Заблудшие ягодницы из соседней деревни — баба Груня и тетка Марфа — шли на огонь костра и, когда выбрались на поляну, просто остолбенели.
Шайка голых мужиков бесовского вида с диким вытьем рвала на себе волосы и со скрипом чесала ногтями покрытую коростой кожу. Срамной вид и нечеловеческие проклятия еще, может, не так сильно потрясли бы ягодниц, но в довершение всего Федутто уронил в костер свою куртку, в кармане которой оставался неиспользованный аммонал, с детонатором.
Взлетевшие вверх головешки и столб черного дыма превратились потом в рассказах Марфы в стартовую площадку дьявольской ступы, отправившейся на ведьмин шабаш. Самыми страшными клятвами божилась Марфа, что самолично видела, как грызлась нечистая сила и волосатый сатана плясал около костра лезгинку. Баба Груня ничего не рассказывала, а только начинала мелко трястись, когда ее спрашивали об этой истории. Заметили только, что она усердней стала посещать церковь и горячо отмаливать грехи молодости.
ПОСЛЕДНЕЕ МОКРОЕ ДЕЛО
Старый дед Макар, сидя на завалинке, задумчиво ковырял в зубах. Эта привычка осталась у него еще с поры батрачьей молодости, когда сытый и потный мироед Мандросов после своих кулацких щей с убоинкой выходил на мир хвастать застрявшим мясом в «лошадиных» зубах. Макар тогда садился
