Полет Стрижа - Евгений Сартинов

Вернулся он уже после суда, и десять лет, десять лет Стриж жил ненавистью, копил ее, старался не растратить по пустякам. Он все удлинял свой длинный счет, и именно поэтому Мурай, а по паспорту Александр Муравьев, три года державшийся, снова сел на иглу. Он гасил в себе страх. Надежды на то, что Стриж не выйдет из зоны, сгинет там, пошли прахом. Сколько за это время он перевел денег, пытаясь издалека, чужими руками убрать Стрижа, но все оказалось напрасным.

А в спортзале тренер и ученик продолжали пить чай.

— Большой у него кодляк? — спросил Стриж Васильича.

— Кто их считал. Человек тридцать. Кентаврами себя кличут. Как увидишь двоих на «хонде» или «кавасаки», в черной коже, в красных шлемах, ну как там, около зоны, значит, его шакалы. Слушай, Толя, я вот что подумал — тебе, наверное, деньги нужны?

— Да есть немного, заработал честным трудом. — Стриж невесело усмехнулся. — Я уже отвык от всего этого, тем более тысячные, десятитысячные. Дурдом! Да, а Абрамчик здесь?

— Здесь! Коммерсант. Брат его давно уж в Америку укатил, а он все что-то тянет. Он теперь хозяин центрального универмага, важный такой стал, растолстел.

— Ну, значит, я с деньгами! — весело засмеялся Анатолий. Увидев суровый взгляд наставника, успокоил его:

— Не бойся, Васильич, зря трясти его я не буду. Должок за ним, и крупный. Ладно, пойду я. В милицию надо, в больницу схожу к Ваньке, посмотрю, как он там.

— Приходи вечером.

— Не ручаюсь, Васильич. По бабам соскучился, невмоготу! Сейчас шел, а они косяком навстречу, хоть руками гни! Может, найду какую-нибудь ласковую вдовушку.

Тренер покачал головой. Стриж засмеялся, глядя на расплывшееся в улыбке лицо Васильича.

— Неисправимый ты! — крякнул тот. — Кого в девятом классе с учительницей физкультуры ловили?

— Ну вспомнил! Там шпингалет на соплях держался. Да, и вообще, Николаевна ненасытная была. Эх у нее и фигурка!

Смеясь, вошли в зал. Здесь Васильич остановил Стрижа.

— Я в последнее время радости не испытываю от своей работы. Растишь, душу вкладываешь, а они чуть оперятся и к Мураю под крылышко. Вон, посмотри, в углу, видишь, здоровый такой, удары отрабатывает.

Плечистый детина бил и бил методично по раскачивающемуся мешку.

— Из его «кентавров». Над техникой совсем не работает, один удар.

— Сейчас посмотрим.

Стриж попросил у одного из «мухачей» перчатки на липучках, надел их, подошел к «бычку».

— Ну-ка, покажи на что способен.

Тот оживился, рванулся в атаку. Раз, другой кулаки со свистом рассекли воздух. Но Стриж, не сделав даже шага назад, уклонился и резко, в разрез рук ударил совсем открывшегося соперника апперкотом снизу. Голова у верзилы дернулась, он качнулся назад и грохнулся на пол, хорошо приложившись затылком к жестким немилосердным доскам. Пока Анатолий сдирал перчатки, тренер колдовал над телом.

— Тяжелый нокаут. На год ему про бокс забыть придется.

— Это не боксер, это вышибала, — поморщился Стриж.

"Почти не вспотел, дыхание ровное. Для своих тридцати трех он в великолепной форме, мог бы еще выступать", — вздохнув, подумал тренер.

— Васильич, шмотки мои пусть пока у тебя полежат, я сумку только возьму.

— Оставляй.

— Ну давай, пошел я.

— Поберегись там!

— Ладно!

7

Выйдя из зала, Стриж сразу приметил метрах в тридцати, около киоска с импортной чепухой двоих в черном, на красивом мотоцикле. Он усмехнулся, здесь они его не тронут, милиция была как раз напротив.

Целый час он убил на то, чтобы зарегистрироваться и сменить справку об освобождении на паспорт. Он уже шел к выходу, когда здоровенный мент с торчащими, под Чарли Чаплина, усами и глазами навыкате перегородил ему путь.

— Стиш? Высел?

Анатолий же, увидев его, невольно развеселился.

— О, товарищ лейтенант! Я-то думал, вы уже полковник. Как же так?

История их отношений была комична до фарса. Десять лет назад новоиспеченный лейтенант Голома вышел в свой первый обход вверенного ему участка. Погоны со звездочками дались бедняге с громадным трудом.

Природа щедро одарила его физически — рост, вес, но чего-то не донесла до головы. Он был недалек, простоват, что в сочетании с амбициозностью и обидчивостью делало его просто глупым. И звание-то дали ему с отсрочкой на полгода, пожалели парня. Все-таки со своей школой милиции объездил пол-Союза, во всех горячих точках затычка.

В тот злосчастный для себя день он не шел — шествовал, надвигался на свой участок, неотвратимый, как статуя Командора. Усы топорщились, глаза навыкате горели жарким огнем собственного величия и чудовищного рвения. На нем были необъятных размеров галифе, синий парадный необмятый еще китель с новенькой, остро пахнущей кожей портупеей. Под мышкой покоилась папочка со стопкой белоснежных листов, по боку стучала кобура с приятной тяжестью пистолета. Все это благолепие было нарушено выбежавшим из-за угла парнем, буквально врезавшимся в лейтенанта. Тот только кхекнул от неожиданности, но на ногах устоял. Парень же, поняв, что перед ним не кто иной, как представитель власти, упал на колени и, задыхаясь от долгого бега, взмолился:

— Товарищ милиционер… спасите… он убьет меня!

В глазах его стоял неподдельный ужас, и Голома почувствовал себя еще более ответственным человеком.

Когда из-за угла выбежал Стриж, он уверенно шагнул вперед и, выставив вперед свою папочку, скомандовал:

— Стойте, гражданин!

Воспользовавшись случаем, отдышавшийся Вовуля, один из троих, кого искал в тот день Стриж, снова рванул вперед.

Анатолий затратил на разговор с ментом ровно две секунды: левой отбил руку с папочкой, а правой ударил прямым в челюсть. Сила этого удара была страшна. Вряд ли за свою боксерскую карьеру Стриж так бил.

Накопленная ярость предназначалась не Голоме, просто тому не повезло. Он еще услышал хруст собственной сминаемой челюсти, свет дневной померк, и синим мешком лейтенант навзничь грохнулся на асфальт. Стриж было бросился вперед, но Вовуля был довольно далеко, и ему пришла в голову другая мысль. Перевернув тяжелую тушу мента, он расстегнул кобуру и позаимствовал табельное оружие Голомы. Передернув затвор, прицелился и выстрелил, потом еще раз. Только на третьем выстреле Вовуля нелепо подпрыгнул и упал. Пуля раздробила коленную чашечку. Он хотел вскочить, но дикая боль снова опрокинула его на землю. Увидев, что Стриж бежит к нему, Вовуля попробовал отползти. Поняв же, что все напрасно, обернулся и, задыхаясь от боли и страха, начал кричать:

— Это не я, это все Мурай, это он. Я пьяный был, это он все предложил, Толян, прости, не хотел! Это Мурай, Мурай, он трезвый был, наколотый только!

Лицо Вовули побагровело от ужаса, он что-то подвывал, пробовал целовать ноги Стрижа. Откинув его пинком от себя, Анатолий сказал с ненавистью и презреньем:

— Сука, умри хоть как мужик!

И выстрелил.

Перевернув тогда Голому, Стриж этим невольно спас ему жизнь, иначе тот просто захлебнулся бы собственной кровью, осколками костей и выбитыми зубами. Милиционер пришел в себя только на следующий день. Полгода кудесники из травматологии колдовали над его челюстью. Даже на суде он не мог говорить, зато очень веселил публику своей пламенной жестикуляцией, с такой энергией кивая головой, соглашаясь с судьей или противореча ему, мыча что-то или размахивая руками, что присутствующие в зале еле сдерживались от смеха. "Прямо Чаплин!" — шепнул один заседатель другому.

Челюсть лейтенанту все-таки собрали, хотя дикция пострадала навсегда. Что поделать — все-таки пятнадцать вставных зубов. Хуже было с репутацией Голомы. Над ним смеялись, он обижался, ерепенился, лез из кожи вон, но никто не воспринимал его всерьез. Время от времени он проявлял инициативу и творил такое, что все покатывались со смеху, а начальство хваталось за голову и как можно дальше засовывала рапорты о присвоении ему очередного звания.

— Стиш! — снова начал Голома со своей изумительной дикцией. — Ты у меня по штунке ходить будес! Яшно?

— Вы бы лучше, гражданин лейтенант, в сторону отходили, если меня еще увидите, а то знаете, — Анатолий перешел на доверительный тон, — второй раз точно не соберут. Уж поберегите себя.

И, обойдя лейтенанта, Стриж пошел дальше, хохоча над собственными словами и покачивая головой.

— Стремно!

8

Из милиции он прямиком направился в центр города. Собственно, городом его родной населенный пункт назвать можно было скорее по числу населения, а так, вообще-то, огромная деревня, несуразно длинная, зажатая с одной стороны Волгой, а с другой — магистральной железной дорогой. В наличии имелись три бесконечные улицы и множество коротких переулков и тупичков. За железной дорогой, на холмах, начали строить лет тридцать назад, и там был вполне приличный микрорайон из пятиэтажек. Но вся жизнь Стрижа прошла в старом городе, он знал его как свои пять пальцев, знал и любил.