Повесть о том, как - Владимир Крупин

- А чего мы тогда глотку дерем?

Но не зря мы драли глотку, баба Маня, плохо видевшая, нашла вас по звуку. Повела домой. Я рвался за реку, она не пустила.

Евланя надменно говорил:

- Баба Маня, а лодки у причала. Баба Маня! А мы знаем, что ничего не знаем.

- У него этих пригоножек,- сказала баба Маня,- до Москвы пешком дойдут.

- Баба Маня,- говорил уже с кухни Евланя,- а я скажу тебе под тупым углом: гуд бай.

- А ты бы так все валиком и катился. Сколько уж с утра обернул?

Я полез в сумку, надеясь, что хоть немного пряников осталось и конфет, и... глазам предстала. Стыдясь бабы Мани, я хотел спрятать посудину, но вдруг она сама сказала:

- Вот бы и выпили, а то как бы не простыть. Додуматься только - на земле лежать, ведь враз прохватит. Я сижу, пирогов напекла, гость приехал, козы давно пришли, нет и нет. Прямо вся испереживалась, мучилась, будто не молилась с утра.

Епланя тем временем разлил по двум стопкам.

- Шахматы расставлены,- объявил он.

- А бабе Мане?

- Не пью, нисколь не пью.

- Не пьет, а лечится,- подтвердил Евланя. Отлил водки в аптечный пузырек. Не пролил мимо ни капли.

Баба Маня взяла пузырек, и я поднял глаза к красному углу, зная, что лекарства стоят за иконами на божнице. Икон не было. Красный угол был пуст.

- А почему икон нет?

Откуда я знал, что этот вопрос так тронет бабу Маню. Она заплакала.

- Вот,- говорила она, утираясь белым платком.- Пришел человек и сразу спросил: "Где иконы?" Иконы-то есть, есть они, и хорошие, в пустом доме, но он же не дает.

- Почему? - спросил я.

- Выдохнется,- напомнил Евланя.

- Не буду, пока не ответите.

- Рука отсохнет.

- Отвечайте.

- Электрический свет уничтожил предрассудки, у нас не лучина, а керосин.

Но я решительно встал за бабу Маню. Она перестала плакать и слушала.

- ...а в Москве была выставка северной иконы. При электричестве. Народу было больше, чем в базарный день. В очередь становились с вечера. Номер писали на руке. Дипломатических машин больше, чем собак!

- Там искусство.

- А здесь что?.. Хотите, чтобы любители старины выкрали, протерли мокрой ватой и продали на валюту? Могут! Дождетесь. Продадут и над нами посмеются. Конечно, в будущем они плохо кончат, но воруют-то они в настоящем.

- Лев Толстой был отлучен от церкви.

- Ты сколько учился? Хотя бы семилетку прошел? Не важно! Лермонтова читал? Ты говоришь! А "по небу полуночи ангел летел"? Ведь несут душу новому ребенку, ребенок взрослеет, и душа его тяготится земной жизнью, земными песнями, "ей песни небес заменить не могли грубые песни земли". Когда человек умирает, что говорят? Говорят - отмучился. Как же без веры? Ты что, некрещеный человек? Где изба? Идемте. Дойдем при луне.

Баба Маня крестилась и крестила меня. Пошли. Но через порог Евланя не переступил.

- А выпить на дорогу?

- Нельзя!

- А Кирсеич?

- Плевать!

- Вот кого боится,- говорила баба Маня, держась за меня рукой, а другой доставая из кофты висящие на шее ключи.- Кирсеича боится, он ведь кто такой, Кирсеич? Бога надо бояться.

6

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - - - - - - -- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - -

7

Утром Евланя проснулся в красном углу. Над ним мерцало голубое пятнышко лампады.

- Скоро Варфоломей,- говорила баба Маня с кухни,- и Наталья. Сразу обои родители мои, отец и мать.

Евланя протер глаза. Из центра угла на него, то ли осуждая, то ли прощая, смотрел лик Николая-чудотворца.

Я вошел, приветствуя Евланю стихами Некрасова:

- "Я видел светлый сон: в России нет раба".

- А в самом деле, чего видел? - спросил Евланя.

- Пчел видел, будто такие большие, размером с человека, несут и огромному улью стаканы с кровью. А вообще так хорошо! Проснулся- рябина в окне, калитка, сломанный забор, лес шумит.

Баба Маня несла с кухни самовар. Я побежал навстречу.

- Чем займемся? - спросил я после завтрака.

- Разрешите ответить словами Суворова,- ответил Евланя.- "Если б моя шляпа знала мои планы, я бы бросил ее в печь".

- Какими-то все подскакушками говорит,- осудила баба Маня, а сама, довольная, поглядывала на угол и разливала чай.

- Баба Маня,- отвечал на это Евланя,- выдумали глобус, появилась земля. Где моя стахановская рюмка?

- Ты хоть поешь. Ведь есть-то вино не дает. Уж пьют-то, пьют-то, что и не высказать. Вином сыт, видано ли. А ведь сытых-то нет, знаешь ли?

Я не слыхал, и она, помигивая близоруко, подливая в чай козье молоко, рассказала:

- Нету сытых, и никого досыта нельзя накормить. Значит, бедный говорит богатому: "Что ж ты детей плохо кормишь, все они у тебя голодные. Ну я, ладно, бедный, а тебе их не кормить от Бога грех, от людей смех". Богач прямо затрясся: "Как ты смеешь мне так говорить?"

Привел бедного к себе, при нем посадил детей за стол, стал кормить. Одно подает, другое. На передир едят. Наелись. Велит есть, еще едят. Больше не могут. Всякого сладкого наподавал, всего-всего. Пальцем в животы тычет, не продавливается. Вошь можно на животе убить. "Ну,- говорит бедному,видел?" А бедный взял из кармана горсть семянок и бросил. Дети - хвать. "Где же они наелись?" - говорит бедный. А чего-то на много чего спорили.

Посмеялись. Евланя хмыкнул и, все еще осмысливая появление в доме икон, провел по лысеющей голове.

- Истинно сказано нам, что все волосы на голове у нас сочтены. У меня так уж и считать нечего, это специально, чтоб легче считать.

Кончили самовар. Выпил чашку и Евланя. Пока баба Маня вздувала другой, вышли на крыльцо. Солнце светило, размаривало. Среди желтого поля, красноватой воды, зеленого еще ельника действительно странно выглядели удобрения, и я заметил:

- Вот за границей, там этого не увидишь. Пейзаж, кстати, у нас красивее, в нем меньше заборов, но удобрения...

- Да,- подтвердил Евланя,- это невозможно у западногерманского фермера.

- А у какого, как полагаете, возможно?

- Надо подумать о соответствии духа нации в пропорции к экономической конкуренции.

- Добавив сюда интеграцию и консолидацию базисной надстройки.

- Пожалуй что так,- согласился Евланя,- хотя и это не все значит.

- "Значит" не в смысле вводного слова "значит", но как значение, не так ли?

- О да!

И мы пошли, довольные, пить чай. За чаем вновь была беседа. Евланя искусно подводил к мысли о продолжении праздника жизни.

- Ну, куда еще,- отвлекал я.- Вовсе и от чая опузырели.

- Все туда же,- настаивал Евланя.

- Ты парню-то рассказывал о трактористе? - спросила баба Маня.

- Баба Маня, сначала ты молчать хотела,- отговорил Евланя,- чего ты можешь мне сказать?

- Опять замолол,- огорчилась баба Маня.- Не рассказывал?

- Нет.

- Тут ведь было кладбище на взгорье. И церковь. А разъехались, да как да стали редко хоронить, кому-то и показалось, что много земли пропадает. Церковь, как стали бороться с Богом-то, дак продавали любому, кто бы захотел, на дрова. Никто не обварился. Тогда, кто его знает как, подожгли. Приехали, обследовали, что не было на месте лопаты и печи не так топили. А кладбище велели запахать. А кто будет? Никто не хотел. И ведь нашли со стороны, чужого. Он попросил две поллитры. Одну вначале выпил, до того, как запахивать, другую после. Она помолчала, долила в блюдце молока.- Ничего же все равно тут расти не стало. Скирда как раз на месте церкви. А ведь тракторист-то так и пропал.

- Куда?

- Кто его знает.

- Баба Маня,- воскликнул Евланя,- не в твоей воле меня презреньем наказать. Баба Маня вздохнула.

- У вас правда семеро детей?

Трезвея, мы переходили на "вы".

- Да,- Евланя отсел, откинулся.- Семеро. Маленькие грудь сосали, подросли - воровать научились.

Он непонятно усмехнулся, показывая, что, может, пошутил, а может, нет.

- А вот, кстати,- пора было и мне что-то рассказать.- Баба Маня, вот слушайте. Печатали одну книгу, и там была строчка: "И сказал им: "Веруйте". Вот. А наборщик одну букву перепутал, корректор, ошибки проверяет, проверяла, а ей в это время лукаво подмигнули, и пропустила. Так и напечатали. Стали читать, читают: "Воруйте".

- Тут бесы, тут ангела,- сказала баба Маня,- тут Бог, тут черт. Так и давятся. Вот тоже расскажу. Это еще когда было, когда церковь стояла Благовещенья, и я слышала про первый грех. Бог Адаму и Еве наказывал: вы с этого дерева не вкушивайте - и ушел. А леший в образе говорит: не слушайтесь. Бог боится, что вы поедите и станете богами. Они и захотели стать богами. Бог вернулся, они уже - готово - согрешили и сидят, лопухами прикрылись. Бог тогда выселил их на землю. И туда же повалились и лешие, и ангела, и черти. Так много валилось, что три дня не было видно солнца. И стали везде лешие: овинник, карманушка, банник. Посуду мыть,- оборвала она себя.

- Давайте и мы займемся делом,- предложил я.

- Ты - гость.

- Вот и хочется оставить добрую память.

- Тогда займемся дровами.

Деревенская улица была вся в траве. Перебежавшие через речку козы паслись на ней. Мы шли вдоль пустырей на месте прежних усадеб. Одна заросла лебедой, другая белой, цветущей к осени, крапивой, третья иван-чаем.