Художники в Удомельском крае - Лия Кац

И.И. Левитан. Хмурый день. 1895 г.

Государственный Русский музей

Последний раз Левитан приезжал в Удомлю в 1896 году, писал этюды для картины «Весна — большая вода», прожил здесь недолго и вскоре вернулся в Москву.

Картина «Весна — большая вода» (1897 г., Государственная Третьяковская галерея) — последнее произведение Левитана по удомельским мотивам, одна из наиболее проникновенных картин, передающих сложное чувство, пробуждаемое в человеке ранней весной и разливом реки, тонкими хрупкими березками «по колено» в воде, ясной и еще неяркой голубизной неба. Этой картиной художник как бы прощается с местами, связанными для него с большим глубоким чувством и многими переживаниями.

И. И. Левитан. Весна — большая вода. 1897 г.

Государственная Третьяковская галерея

О Левитане написано много книг, еще больше будет написано, и хотелось бы, чтобы в них исследователи не забывали отразить факт, что многие свои лучшие произведения он создал в мало кому известном в то время глухом озерном краю Тверской губернии, где сумел почувствовать и показать суровую, величественную красоту этого края и какую-то особую хрупкость и нежность его природы.

Их было пятеро

Прошло всего несколько лет после смерти Левитана, и вновь на берегах Удомельского озера и в его окрестностях появились зонты и мольберты художников. Все это произошло случайно, стихийно, но в самой этой случайности была своя закономерность. Ведь здешнее место — одно из немногих, где можно «слушать тишину».

...Они подружились еще в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, пятеро художников:

А. С. Степанов, Н. П. Богданов-Бельский, В. К. Бялыницкий-Бируля, С. Ю. Жуковский и А. В. Моравов. Любовь к природе, увлечение охотой, стремление познать жизнь народа во многом явились тем общим (при разности взглядов, темпераментов, характеров), что сблизило их на долгие годы. После окончания училища все они были приняты в Товарищество передвижных художественных выставок. Впоследствии А. С. Степанов и С. Ю. Жуковский входили в «Союз русских художников». Каждый из этих пяти художников по-своему продолжал и развивал традиции реалистической живописи.

О том, как начиналась их жизнь в Тверской губернии, живо и увлекательно рассказал В. К. Бялыницкий-Бируля в письме к А. А. Моравову:

«Все мы бывшие ученики уч. живописи Алексей Степанович Степанов, Николай Петрович Богданов- Бельский, Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля, Станислав Юлианович Жуковский, Александр Викторович Моравов... и вот судьбе угодно было соединить, сблизить нас сначала в Училище живописи и ваяния. После училища, где преподавателями были художники-передвижники... мы все поименованные были приняты в Товарищество передвижников — членами товарищества...

Началась наша жизнь, указанных пятерых друзей, в Тверской губернии, Вышневолоцком уезде. В девятисотом году я с покойной моей женой Ольгой Ивановной, как-то летом посмотрев на карту, избрали самое близкое расстояние от Москвы до Волги, и увидели на линии Москва — Савелово, на той стороне Волги, село Кимры. Недолго думая, забрав ящик с красками, холсты, охотничью собаку, чудесную — пойнтер, мы тронулись в путь. Приехав в Савелово, на пароме переехал я с женой Ольгой Ивановной на другой берег в село Кимры со старинными церквями и соборами. Поместились мы в номерах. На следующий день пошли гулять вдоль берега Волги, взяв с собой собаку и ящик с красками... Когда мы подходили к своим номерам гостиницы, нас встретил приятный, высокий человек, сказав, что издали любовался, как я с собакой охотился и набивал сумку дичью. Он отрекомендовался Николаем Ильичом Колокольцовым, рассказав, что служит податным инспектором в Кимрах, а на станции Троица Вышневолоцкого уезда Тверской губернии (ныне Удомля), на озере Кезадра, находится его имение.

— Вот куда вам собраться как художнику и охотнику. Дом у нас громаднейший, близ озера, и охота сказочная.

В тот год нам не пришлось использовать это предложение, так как близилась осень... Весной следующего года мы с женой отправились туда... На следующий день приезда в Ворониху — имение Колокольцовых, я понял, что это не во сне, а все я вижу наяву. Жили они в чудесном обширном доме, срубленном из вековых сосен казенного леса. Я словно сейчас слышу этот смолистый запах от стен дома, а главное — громадные высокие комнаты и старенькая уютная мебель... Чудесный сад и парк кругом окаймляли казенные леса, из озера вытекала река Устье... У реки было имение Пожинки петербургского художника Галкина, очень веселого и милого человека... Когда наступало лето, то расстояние в 4 версты от имения Галкина Пожинки до Воронихи, как для нас, так и для них, перестало существовать. Наша коммуна художников часто бывала в Пожинках, и, наоборот, обитатели Пожинок мчались к нам в Ворониху. Все мы были преступно молоды, здоровы, веселы, а главное, как много мы работали! Ну и пошли в творческой работе всех нас пятерых плодотворные годы и целые десятилетия. Вполне понятно и естественно, что каждый из нас пятерых именовался сокращенно: Степанов — Степаша, Богданов-Бельский — Богдаша, Жуковский — Жуковини, Моравов — Моравец, Бялыницкий-Бируля — Бирулец, или ласково Бирулька, и эти присвоенные каждому имена остались за нами до последнего дня нашего.

Ну, об этом я много написал и еще больше буду писать. И есть что писать о каждом из пяти... Каждый из этих художников отдал всю жизнь искусству».

Действительно, Бялыницкий-Бируля не ошибся: каждый из этих художников отдал всю жизнь искусству. И в их жизни, и в их искусстве Тверская губерния сыграла далеко не последнюю роль.

Слушать тишину...

Дольше всех прожил в Удомле и больше всех там сделал Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля (1872—1957).

В бытность учеником Московского училища живописи, ваяния и зодчества ему посчастливилось пользоваться советами и указаниями Левитана. «Трогательна была любовь Левитана к нам, молодым художникам. Он горел энтузиазмом вдохновить нас и помочь»,— вспоминал Бялыницкий-Бируля.

Необыкновенно чуткий, Левитан первый почувствовал в этюдах Бялыницкого-Бирули умение молодого художника не только вглядываться в природу, но и прислушиваться к ней. Вот отзыв Левитана о конкурсной картине Бялыницкого-Бирули: «А где ваш слух? Вот в этюдах именно то, что я привык всегда у вас видеть,— слух. А на картине он у вас пропал». Не отсюда ли пошло любимое выражение Бялыницкого-Бирули: «Слушать тишину»? И он умел ее слушать и передавать это ощущение тишины в своих произведениях.

В. К. Бялыницкий-Бируля приехал в Удомлю в 1901 году, приглашенный Николаем Ильичом Колокольцовым, владельцем имения Ворониха на берегу озера Кезадра. Сначала художник жил в Воронихе, потом в Островне, Сигове, Гарусове. В 1912 году на высоком берегу Удомельского озера он построил дачу «Чайка», где прожил более четырех десятилетий.

В. К. Бялыницкий-Бируля.  Осенний ветер. 1902 г.

Орловская областная картинная галерея

«Чайка» стала своеобразным культурным центром, куда тянулись «на огонек» художники, музыканты, артисты. Радушные хозяева — сам Витольд Каэтанович, его вторая жена Нина Александровна и дочь от первого брака Любовь Витольдовна — всегда приветливо встречали своих гостей. «Все знавшие Витольда Каэтановича искренно его любили, любили местные крестьяне, любили и люди искусства,— писал А. А. Моравов.— Это был в самом глубоком и точном смысле обаятельный человек. Его сердечное отношение к людям, его гостеприимство и доброту, наверное, и сейчас еще помнят на Удомле. Нередко за его столом в «Чайке» собирались художники, артисты, музыканты и местные жители — крестьяне, рыбаки, охотники. И здесь проявлялся совершенно исключительный дар Витольда Каэтановича сделать так, чтобы всем было легко и приятно. Не отпускал он никого из своих гостей, чтобы не напоить чаем, пусть, за неимением лучшего, с черными сухарями, но и они, предложенные им с трогательной сердечностью, казались вкуснее многих яств. Не было, наверное, случая, чтобы он не послал что-нибудь детям своих деревенских друзей, а ведь в двадцатые годы и кусок сахара был большой радостью для ребятишек... Эта его доброта была так неподдельно искренна, что глубоко трогала людей».

Человек широкой натуры, Бялыницкий-Бируля любил радости жизни, отдал дань многим увлечениям, среди которых одно из первых мест занимала охота.

Об отношении его к природе во время охоты рассказывал А. А. Моравов: «Охотой он увлекался, но совсем иначе, чем большинство современных охотников, видящих в ней лишь спортивную забаву. В охоте всегда проявлялось его чуткое понимание природы, он точно знал, где в то или иное время года или дня, при той или иной погоде, находится дичь. Вероятно, в этом он никогда не ошибался, и, когда другие охотники возвращались домой, даже не повидав дичи, ягдташ его был всегда полон... Вспоминая и рассказывая об охоте, он всегда говорил о природе, о ее состоянии, а сам процесс охоты и ее трофеи отступали на второй план».