Обыкновенное дело - Федор Залата

— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер

— Как?

— Батрак. Кажется, так говорят русские.

— Да ты кто — немец?

— Герман.

— Покажи руки.

Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.

— Откуда знаешь по-русски?..

— В плену был.

— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?

Немец, видимо, не совсем понял последнее слово “драпанул” и растерянно пожал плечами.

— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?

— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.

— Ого-о, Карпаты… Долгонько ты цел был. Значит, туда и обратно топтал нашу землю?

Немец опять отрицательно покачал головой.

— Плен попал в шестнадцатом году. Три года жил Сибирь. Работал у крестьянка. О, хороший женщина был солдатка Мария… Революция освободил, приехал Германия.

Зименко смотрел на мешки под глазами немца, на его длинные, натруженные руки и, к своему удивлению, убедился, что не чувствует вражды к этому человеку. Это было новое ощущение, потому что до сих пор в каждом немце сержант Зименко видел врага и только врага.

— Значит, освободила тебя революция, вернулся додому …батрайтен?

— Арбайтен.

— Один ворочаешь? — кивнул Зименко на коровник.

— Теперь остался один. Были русские, сербы, поляки. Все ушел.

— Трудно?

— Отшень. Короф много, один шеловек — трудно.

— Угу, — сказал Зименко. — Был и я колысь арбайтеном. До коллективизации. Знаешь, что такое колхоз?

— Слыхал. Русски комрад говорил. По радио Москва слыхал.

— Ты Москву слушаешь?

Немец кивнул.

Зименко еще раз окинул его взглядом, одобрительно крякнул и полез в карман за кисетом. Сегодня он был благодушно настроен, и ему хотелось запросто поговорить с собратом по крестьянскому пруду, расспросить, как всё же тут живут простые люди, в этой распроклятой фашистской Германии.

— Закурим, комрад?.. Тебя как зовут?

— Генрих Кипке, Генрих… В России звали — Гриша…

— Закуривай, комрад Гриша, русского табачку, — протянул Зименко кисет. — Меня Максимом кличут.

…Когда минут через двадцать майор Ярута в поисках Зименко забрел на хозяйственный двор, он нашел его сидящим на бревне возле конюшни рядом с пожилым, рабочего вида немцем. Оба неторопливо, смачно сосали скрутки, мирно о чем-то рассуждали и даже не сразу заметили появление майора.

— Вы меня? — вскочил старший сержант, заметив, наконец, приближающегося Яруту. — Так что виноват, товарищ майор. Затрымався тут трошки с комрадом Гришей. Разъясняю суть да дело и что почему. С понятиями человек. И кумекает по-нашему.

IV. НА СБОРНОМ ПУНКТЕ

Ночь и полдня прошли для Вощина безрезультатно.

На сборном пункте скопилось столько народу, что канцелярия коменданта не успевала брать всех на учет. Люди всё прибывали — в одиночку, группами и целыми толпами. Шли пешком, ехали на подводах, велосипедах и на попутных военных машинах.

Если даже предположить, что интересовавшие лейтенанта двое находились здесь, то всё равно быстро разыскать их в этой многотысячной массе было практически почти невозможно, если принять во внимание, что лейтенант только и знал об этих людях, что девушку зовут Наташей, а парня Ваней, и что работали они у лесника Вульфа. Но лейтенант не терял надежды. Он уже успел найти в списках более семидесяти Наташ и около ста Иванов, но всё это были не те…

В обед, когда лейтенант, изрядно уже устав от бесконечного чтения фамилий, сидел в канцелярии и устало перелистывал списки вновь прибывших, к нему подошел связной.

— Вас просит подполковник Югов, — сказал он.

Комендант был в кабинете не один. За столом сидела девушка в солдатской гимнастерке, без погон, в кирзовых сапогах. С первого же взгляда можно было видеть, что военное обмундирование еще не стало ей привычным.

— Лейтенант, познакомьтесь, — Наташа Шумилова, — сказал подполковник. — Не та ли это Наташа, которую вы так упорно разыскиваете?

Вощин живо обернулся к девушке.

— В таком случае вы, товарищ подполковник, чародей. То, чего я не мог сделать за двадцать часов, вы совершили так легко, — пошутил он.

Наташа теребила пальцами кончик лежавшей на груди черной косы и в упор, строго смотрела на лейтенанта. Она собиралась что-то сказать, но уголок ее рта задергался, задрожали полные губы, а черные, как лесная ягода, глаза наполнились слезой.

— Ну, ну, Шумилова, что вы, — положил ей руку на плечо Югов. — Так мы не договаривались. Вы лучше сообщите лейтенанту всё, что вы мне рассказывали, это по его части. Видите ли, лейтенант, Наташа Шумилова два с лишним года работала здесь неподалеку у одного лесника и утверждает, что он причастен к расстрелу военнопленных и советских граждан.

— У лесника? — переспросил Вощин, сдерживая охватившее его волнение.

— Он здесь, недалеко, — заговорила наконец Наташа. — Но вы не подумайте, что я у него работала и потому наговариваю… И даже не потому, что… — она не договорила и вдруг заплакала.

— Лесник. Это интересно, — сказал лейтенант, ожидая, пока девушка успокоится. — Очень интересно. Кажется, именно вас, Наташа, я ищу почти сутки.

— Меня? Откуда вы меня знаете? — удивилась Шумилова, по-детски вытирая глаза кулаками. — Вы меня извините, что я такая плакса. Вот… Извините. Но я не могу. Если бы вы знали…

— Тяжело было?

— Ох, как тяжело…

— Как фамилия лесника?

— Вульф, Отто Вульф.

Лейтенант Вощин весь насторожился. Им овладело чувство охотника, после долгих поисков, наконец, напавшего на след.

— Вы одна работали у него?

— Сперва одна, а потом лесник взял еще одного. Ваню Щукина.

— Ваня тоже здесь?

Девушка замолчала и снова всхлипнула:

— Нету Вани…

— С ним что-нибудь случилось?

— Его убили… Впрочем, точно не знаю, но думаю, что убили. Расстреляли.

— Вот что, Наташа, расскажите мне всё подробно, всю свою жизнь у этого лесника. Хорошо? Разрешите, товарищ подполковник?

V. НАТАША ШУМИЛОВА

Какими путями-дорогами шел поезд — трудно, почти невозможно было узнать. К тому же, Наташа и не интересовалась этим. Куда он придет, где остановится — разве не всё равно? Куда бы он ни привез — везде неволя. Всё близкое, дорогое осталось где-то там, далеко-далеко, в шумных певучих лесах Смоленщины. И неизвестно, придется ли еще когда-нибудь свидеться с Родиной, полной грудью вдохнуть свободу, почувствовать себя живым, живущим на земле человеком.

Наташа лежала на полу пульмана, закутавшись в пальто, ни с кем не разговаривала и поднималась лишь тогда, когда гитлеровцы выгоняли всех на перекличку или в очередь за чаем и твердыми, как камень, черными сухарями.

Какой-то паренек, с утра до вечера торчавший у решетчатого окошка, иногда сообщал:

— Едем Белоруссией… Пошла Литва… По-моему, в Польшу уже заехали.

Кто-то грустно поправил:

— В бывшую Польшу.

— Котелок у тебя большой, а ума нехватка ощущается, — сердито откликнулся паренек. — Польша была, есть и будет! Советский Союз, Польшу, Францию, в общем всю Европу в вагон, как нас, не загонишь. Эх, хлопцы, не танцевать нам, конечно, камаринскую, но и не киснуть — увидим мы еще солнце в нашем краю! Раз есть туда дорога, есть она и обратно. И вообще…

Слова неугомонного парнишки весенним лучиком прошлись по заледеневшей душе Наташи. Может, и в самом деле еще не конец? Может, доведется еще походить по родной земле, вдохнуть смолистый запах лесов? Может, мечта стать лесоводом еще сбудется?

Наташа смотрела на светлорусого парнишку с непослушным петушиным хохолком, и ей хотелось, чтобы он еще сказал что-нибудь такое хорошее, утешительное, ободряющее. Но тот уже уткнулся в окошко и тихо запел:

“Бродяга к Байкалу подходит…”.

В щель вагона врывался студеный ветер, стыла спина, коченели ноги, но Наташе не хотелось даже встать, чтобы погреться у железной печки, стоявшей посередине вагона. Впрочем, туда и не протиснешься. “Простудиться бы, захворать — и всё, — думала она. — Для чего жить? Зачем?..”

В вагоне было уже совсем темно, когда она услышала:

— Ты что — всё спишь? Не пролежала еще бока?

Возле нее с цыганкой во рту стоял тот же говорливый парнишка.

— Задувает тут. Встань, погрейся. Простудишься и дашь дуба.

— Ну и пусть, — равнодушно сказала она, не шевелясь.

— Ну, знаешь, глупое дело — не хитрое, — буркнул он и отошел к печке.

Наташа уже засыпала, когда ее толкнули в спину.

— Подвинься.

Парнишка заботливо отодвинул ее, позатыкал соломой щели и лег у стенки:

— Прижимайся спиной. Плотней, плотней, не стесняйся. Простудишься — какой толк? А няньчиться с тобой не станут.