Весна сорок пятого - Илья Туричин

– Недоразумения? - переспросил лейтенант удивленно.

– Так точно. Лагерник принял рядового Лужина за немецкого шпиона.

– Ясно, - кивнул лейтенант, хотя по лицу его было видно, что ничего ему не ясно. - Вы, товарищ рядовой, побудьте в коридоре до подполковника. А вы пройдите пока вниз. - Он показал пальцем на лестницу в подвал.

Вайсман отшатнулся и съежился, словно от внезапного удара.

– Чего это он? - спросил Яковлев, обращаясь к Петру.

– Ты чего? - спросил Петр по-немецки.

– Там… Там господин комендант пытал…

Петр перевел.

Лейтенант нахмурился.

– Ясно. Пусть посидит в другом конце коридора. - Он махнул рукой.

– Иди туда, в тот конец, - сказал Петр по-немецки.

Вайсман кивнул и побрел по коридору, по-стариковски подволакивая ноги. Сидеть там было не на чем, он пристроился на полу у стены.

– По-немецки говорите? - спросил лейтенант хмуро. - Дайте-ка ваш автомат.

Петр посмотрел на Яковлева и отдал автомат лейтенанту.

– Вам его вернут, - сказал лейтенант и ушел.

– Разберутся. - Яковлев похлопал Петра по плечу. - Догоняй роту.

– Есть, товарищ гвардии сержант!

В коридоре под потолком плавал синий махорочный дым. Сквозняк от двери к окну не успевал вытягивать его. Приходили и уходили заключенные, с потемневшими худыми лицами, в разбитой разномастной обуви, а то и босые, в полосатых лагерных куртках, некоторые успели разжиться солдатскими гимнастерками. Все были возбуждены, еще не верили, что пришла Красная Армия, что они свободны, что кончились пытки и перестала дымить труба крематория. Стоял разноголосый, разноязыкий шум. Хлопали двери. Петр давно не спал по-человечески, от махорочного дыма, шума и мелькания полосатых курток закружилась голова, он закрыл глаза и задремал, прислонясь к стене.

Когда его встряхнули за плечо, он не сразу смог понять, где находится, сознание возвращалось медленно. Подполковник сердито глядел на него. Откуда подполковник? Ах, да…

– Простите, товарищ подполковник. Заснул.

– Подходящее местечко. Идемте.

Петр пошел за подполковником наверх, на второй этаж. Здесь было потише, часовой у лестницы не пускал посторонних. Подполковник открыл одну из дверей и пропустил Петра вперед. В тесной комнатенке стоял канцелярский стол и несколько стульев.

– Садитесь, - сказал подполковник, указывая на стул возле стола.

Петр сел, сняв пилотку.

Подполковник сел напротив, достал из полевой сумки лист бумаги, тонкую желтую ручку с металлическим перышком. Заглянул в чернильницу.

– Ваша фамилия, имя и отчество?

– Лужин Петр Иванович.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот двадцать седьмой.

– Как же вы в армию попали?

– Из партизанского отряда "Смерть фашизму". Был подрывником.

– Но вам же всего семнадцать.

– Фашисты убивают, не спрашивают, сколько лет.

– Родители есть?

– Мама. Она сейчас в Москве.

– А отец?

– Отец погиб в сорок первом. Герой Советского Союза младший лейтенант Лужин Иван Александрович.

Подполковник посмотрел на Петра внимательно.

– Вы что ж, извещение о его гибели получили?

– В газете было написано - "посмертно".

– Как маму зовут?

– Лужина Гертруда Иоганновна.

Подполковник все записывал. Буковки были маленькие, строчки ложились ровно, словно чистый лист разлинован.

– Откуда вы этого немца знаете?

– Я его не знаю.

– А он вас знает. Называет Паулем Копф.

– Копф - это девичья фамилия мамы. А Пауль - это Павлик, мой брат. Мы - близнецы. Его увез доктор Доппель, еще когда мама была владелицей гостиницы для офицеров в Гронске.

– Для советских офицеров?

– Для немецких. Если бы для советских, то была бы не владелицей, а заведующей гостиницы. Или директором.

– Послушайте, Лужин, вы утверждаете, что ваша мать была владелицей гостиницы для офицеров во время оккупации?

– Да.

– А вы в это время были в партизанском отряде?

– Нет. Мы с Павликом были при маме. Помогали ей.

– А как же вы попали в отряд?

– Это уже после того, как Павлика увезли. Меня вместе с мамой захватили партизаны.

– И маму тоже?

– Да. Она была переводчицей. В штабе бригады.

– И фамилия ее Копф?

– Лужина.

– Только что вы сказали, что фамилия мамы Копф.

– Это девичья ее фамилия. А когда она вышла замуж за отца, она стала Лужиной.

Ну и непонятливый этот подполковник!

– Значит, вы утверждаете, что не были в Берлине, не учились там в школе и не знаете Курта Вайсмана.

– Утверждаю.

– А мать была владелицей гостиницы для офицеров в оккупированном гитлеровцами городе Гронске.

– Да.

– Темно, темно, Лужин.

– Чего ж тут темного, товарищ подполковник? Мы выполняли задание.

– Чье задание?

А верно, чье задание они выполняли? "Дяди Васи"? Алексея Павловича?

– Советской власти, - неуверенно сказал Петр.

– Как, говорите, зовут вашего отца?

– Иван Александрович Лужин. Он погиб в сорок первом.

– Вот именно. А что делал ваш брат в Берлине?

– Учился в школе.

– Откуда вы знаете?

– Он писал нам.

– Кому "нам"?

– Маме и мне.

– Из Берлина?

– Да.

– А еще что он писал?

– Что жив и здоров. Что скоро мы победим. Хайль Гитлер.

– Как?

– Хайль Гитлер. Для камуфляжа. Он ведь из Берлина писал.

– Так.

– Еще передавал приветы Фличу.

– Кому?

– Фличу. Настоящая его фамилия Фличевский. Фокусник.

– Фокусник?

– Мы же в цирке работали. На лошадях. До войны. А Флич - это наш старый друг, фокусник.

– Значит, в Берлине был Павел?

– Павел.

– Вот Вайсман и утверждает, что вы - Павел.

Петр засмеялся.

– Ничего удивительного. Мы ж близнецы. Нас всегда путали.

– Прямо шекспировский сюжет! - усмехнулся подполковник. - А я вам не верю!

– Почему?

– Путаете много… Фокусника приплели… Мамина фамилия то Копф, то Лужина…

– А как ваша фамилия, товарищ подполковник?

– Боровский.

– А я вам не верю! - четко сказал Петр и голос его сорвался по-петушиному.

– То есть…

– Не верю и все. Может, вы не Боровский и не подполковник. И вообще вас нету.

Подполковник рассердился.

– Ну знаете, Лужин… Много себе позволяете. Мы здесь не шутки шутим! Вот прикажу вас арестовать.

– За что?

– За грубость. За то, что путаете тут, вместо того чтобы…

– Извините, товарищ подполковник. Обидно. Вы ж мне не верите!

– Подпишите.

– Что?

– Ваши показания, - подполковник протянул Петру ручку, макнув перо в чернильницу.

Петр аккуратно вывел: "Петр Лужин".

– Разрешите идти?

– Куда?

– В свой полк.

– Нет, Лужин. Побудете пока здесь. Поработаете на кухне. Вон народу сколько кормить надо!

– А как же…

– А так же. Приказания не обсуждаются, устава не знаете!

– Есть остаться работать на кухне!

– Найдете внизу дежурного лейтенанта. Он вас определит.

– Есть! Разрешите… Разрешите обратиться, товарищ подполковник?

– Обращайтесь.

– Можно мне с Вайсманом поговорить?

– О чем?

– Он же Павла видел!

– Успеете, Лужин. Идите.

– Есть.

Петр ушел, а подполковник Боровский перечитал его показания, сложил бумагу пополам и сунул в полевую сумку. До войны он был инструктором райкома партии, любил и понимал людей. В армию попал по партийному набору. Стал политработником. Потом его направили в Особый отдел. Нелегкая это работа, ох нелегкая. В бою враг вот он, целься, бей. А враг, с которым он борется сейчас, может принять любую личину, надеть любую форму, предъявить любые документы, враг - оборотень, перевертыш. Его надо найти, распознать, обезвредить. Очень много он вреда может принести, очень.

Работа на кухне начиналась затемно. Угрюмый ефрейтор Егги, не то латыш, не то эстонец, расталкивал Петра, который спал на тонком матраце возле остывшей кирпичной плиты. Плита сложена еще немцами, в нее вмазано несколько больших чугунных котлов с мятыми железными крышками. В них варили баланду из подгнивших овощей для заключенных. Теперь только кипятят воду. А пищу готовят в походных кухнях.

Петр был убежден, что в голове Егги спрятан часовой механизм: когда бы ни лег спать ефрейтор - просыпался ровно в пять утра. Быстро умывшись, они шли на дровяной склад. Дров немцы запасли, ведь круглые сутки работал крематорий. На складе они сбрасывали гимнастерки и брались за двуручную, отлично отточенную и разведенную пилу. Наточил и развел ее ефрейтор. Часа полтора, не останавливаясь, пилили они швырок на колобашки. Егги не любил остановок, не любил остывать. Петр был убежден, что руками ефрейтора тоже управляет какой-то скрытый механизм. Он считал себя крепким, тренированным парнем, привычным к нагрузкам. Но руки у него деревенели, а ефрейтору хоть бы хны!