Протест - Вацлав Гавел

Ванек. Спасибо... Сердечно благодарю от имени всех...

Станек. Мы должны помогать друг другу! То, что это от меня, говорить не надо. Речь ведь не о том, чтоб воздвигнуть памятник самому себе... На сей счет, впрочем, вы уже могли убедиться...

Ванек. Да, еще раз благодарю...

Станек. Ну. как — вы не хотите посмотреть на мой сад?

Ванек. Пан Станек?

Станек. Да?

Ванек. Завтра мы хотим это отправить. Я имею в виду протест по поводу ареста Явурека.

Станек. Замечательно! Чем раньше, тем лучше.

Ванек. Так что еще сегодня...

Станек. Сегодня вам прежде всего надо как следует выспаться! Не забывайте, что вы с перепоя, а завтра у вас — трудный день.

Ванек. Я знаю... Я только хотел сказать...

Станек. Лучше идите прямо домой и отключите телефон. Не то вам снова позвонит Ландовский, и бог знает чем всё это кончится.

Ванек. Да, мне осталось только кое к кому забежать... А потом— сразу домой. Я только хотел сказать... Если вы, конечно, сочтете это целесообразным... было бы, конечно, замечательно... ведь ваш «Крах» прочитал практически каждый грамотный человек...

Станек. Боже мой, Фердинанд! Ведь с тех пор прошло уже пятнадцать лет!

Ванек. Но люди об этом не забыли...

Станек. Так что было бы замечательно?..

Ванек. У меня создалось впечатление, что вы бы тоже охотно...

Станек. Что?

Ванек. Присоединились.

Станек. Вы думаете... (Показывает рукой на бумагу.)... к этому?

Ванек. Гм...

Станек. Я?

Ванек. Простите, но мне показалось...

Станек допивает свой коньяк, направляется к бару, достает бутылку, наливает себе снова, ставит бутылку обратно в бар, снова пьет, потом задумчиво подходит к окну, некоторое время смотрит в сад, после чего с улыбкой поворачивается к Ванеку.

Станек. Вот это здорово!

Ванек. Что здорово?

Станек. Разве вы не чувствуете всю абсурдность ситуации? Я приглашаю вас, чтобы попросить написать что-нибудь в защиту Явурека... Вы показываете мне готовый текст, под которым — замечу! — уже пятьдесят подписей!.. Я не верю ни глазам своим, ни ушам... Радуюсь, как дитя... Мучаю себя вопросом, что бы такое предпринять, чтоб вам никто не помешал... и при этом мне даже в голову не приходит мысль, которая сама собой должна была бы возникнуть, в именно: что я тоже должен это подписать! Ну, скажите, разве это не абсурдно?

Ванек. Гм...

Станек. Ведь это же, Фердинанд, красноречивейшим образом свидетельствует, в какой ситуации мы все оказались! Вы только вдумайтесь: я, прекрасно все понимая, тем не менее уже привык к тому, что для подписания таких бумаг существуют специалисты — профессионалы в области солидарности, диссиденты, правозащитники, и когда нам, то есть всем остальным, нужно, чтобы кто-то выступил в защиту порядочности, мы уже автоматически обращаемся к вам — как в какую-то коммунальную контору по делам нравственности! — а сами мы существуем только для того, чтобы держать рот на замке и иметь за это относительный покой, вы же существуете для того, чтобы говорить за нас и получать в награду пинки при жизни и славу на небесах... Понимаете, насколько все извращено?

Ванек. Гм...

Станек. И до чего же дело далеко зашло, если даже сравнительно интеллигентный и порядочный человек, каким я, с вашего позволения, все еще себя считаю, воспринимает всю эту ситуацию как нечто нормальное и естественное. Гнусность, да и только! Ну, что вы скажете?..

Ванек. Конечно...

Станек. Вы думаете, наш народ когда-нибудь еще придет в себя? Воспрянет духом?

Ванек. Трудно сказать...

Станек. Что делать? Что делать? Теоретически ясно: каждый должен начать с себя. Но разве здесь живут одни только Ванеки? Очевидно, не каждый может быть борцом за права человека.

Ванек. Конечно нет.

Станек берет с письменного стола очки и подходит к Ванеку.

Станек. Где это у вас?

Ванек. Что?

Станек. Эти листы с подписями.

Неловкая пауза.

Ванек. Пан Станек...

Станек. Что?

Ванек. Не сердитесь, пожалуйста, но у меня вдруг возникло такое ощущение...

Станек. Какое ощущение?

Ванек. Я не знаю... Мне ужасно неприятно... Но мне кажется, что, с моей стороны, это было не совсем корректно...

Станек. Что — не совсем корректно?

Ванек. Получается, я вас, как бы это сказать, вынудил...

Станек. Вынудил?

Ванек. Сначала я дал вам высказаться и только потом предложил подписаться... И вы вроде как бы были уже обязаны... после того, что вы сейчас говорили...

Станек. Вы хотите дать мне понять, что, если бы я знал о том, что вы собираете подписи в защиту Явурека, я бы вообще о нем не заговорил?

Ванек. Нет, не это.

Станек. А что?

Ванек. Как бы сказать...

Станек. Может, вам не нравится, что мне самому это не пришло сразу в голову?

Ванек. Не в том дело...

Станек. А в чем же тогда?

Ванек. Просто мне кажется, что, приди я к вам непосредственно за подписью, все выглядело бы по-другому. У вас была бы возможность выбора.

Станек. А почему вы, собственно, не пришли ко мне за подписью? Заранее исключили возможность, что я подпишу?

Ванек. Я думал, что... в вашем положении...

Станек. Вот мы наконец и выяснили, какого вы обо мне мнения. Вы думаете, ради того, чтобы у меня время от времени появлялась какая-нибудь ерунда на телевидении, я откажусь от себя, откажусь от проявления элементарной человеческой солидарности.

Ванек. Вы не поняли меня. Я хотел только сказать...

Станек садится в кресло, отпивает коньяк.

Станек. Я вам кое-что скажу, Фердинанд... Если я, сам того не замечая, привык к мысли, что на вопросах морали у нас специализируются диссиденты, то и вы незаметно для себя тоже к ней привыкли! И вы нисколько не задумываетесь над тем, что и для меня — да-да, и для меня — некоторые вещи могут представлять большую ценность, чем теперешнее мое положение. А что, если и я хочу наконец стать свободным человеком?! Что, если и я хочу вернуть себе внутреннюю цельность и мечтаю сбросить с себя этот камень унижения! Вам, очевидно, трудно понять, что этого момента я, быть может, ждал уже много лет! А вы взяли да и списали меня! Я для вас «безнадежный случай». С такими и связываться не стоит. А теперь, когда вы убедились, что и мне небезразлична судьба другого человека, когда вам стало ясно, что и я мог бы поставить свою подпись,— а прежде вы и мысли такой не допускали! — вы тут же, спохватившись, начали передо мной извиняться... Неужели вы не понимаете, как вы меня этим унизили! А вдруг и я долгие годы надеялся, что представится случай действовать, что надо будет принимать решение, которое вернет мне мужество, уверенность в себе, фантазию, жизнерадостность, юмор и, наконец, избавит от необходимости бежать от этой жизни к моим абрикосам и магнолиям. Что, если и я хочу предпочесть всем благам жизнь по совести и вернуться в мир искусства, которое никому не должно служить?!

Ванек. Простите, я не хотел вас обидеть.

Ванек открывает свой портфель, с минуту в нем что-то ищет, наконец медленно вынимает подписной лист и подает его Станеку. Станек не спеша встает и с листом в руках идет к письменному столу. Садится, надевает очки и внимательно изучает подписи; дойдя до определенной фамилии, покачивает головой. Потом он снимает очки, встает, некоторое время в задумчивости расхаживает по комнате и наконец поворачивается к Ванеку.

Станек. Вы позволите мне порассуждать вслух?

Ванек. Конечно.

Станек отпивает коньяк, потом опять начинает расхаживать по комнате, произнося при этом свой монолог.

Станек. Что касается субъективной стороны дела, мне кажется, самое существенное я уже сказал. Подписав вот это, я после многолетней тошнотворной лжи вновь обретаю уважение к самому себе. Обретаю свою утраченную свободу и достоинство, а возможно, и некоторое признание со стороны нескольких близких мне людей. Кроме того, я избавлюсь от неразрешимых дилемм, в которые меня ввергает постоянный конфликт между беспокойством за свое положение и совестью. Анче, себе и тому молодому человеку, когда он оттуда вернется, я смогу без стыда и страха посмотреть прямо в глаза. Чем я за это заплачу? Потерей работы, которая не только меня не удовлетворяет, но даже и наоборот — унижает, однако, вне всякого сомнения, кормит лучше, чем... если бы я служил, скажем, ночным сторожем. Моего сына, очевидно, не примут в институт, но зато он будет уважать меня куда больше, чем если бы он попал в него ценой моего отказа подписать письмо в защиту Явурека, которого он, кстати сказать, боготворит. Такова субъективная сторона дела...