Рим или смерть - Лев Вершинин

Прошло шесть месяцев. Весь экипаж шхуны отпустили по домам, его же по-прежнему держали пленником. Не судили, но и не освобождали, – ждали ответа из Монтевидео, как с ним поступить. Власти Монтевидео молчали. Тогда Гарибальди задумал бежать, благо за это время у него среди местных жителей завелось немало друзей, готовых ему помочь. Главное, добраться до реки Парана, а там его будет ждать корабль.

Губернатор Гуалегая дон Эчагуэ перед своим отъездом разрешил Гарибальди удаляться от дома не более чем на три мили. Гарибальди так и поступил – как раз в милях трех от него, в маленьком домике, жил его надежный друг. В рощице у дома Гарибальди встретил проводник с лошадьми. Едва стемнело, они пустились в путь. Скакали всю ночь и к утру одолели пятьдесят миль. До реки оставалась всего миля, но от бешеной скачки кони вконец выбились из сил. Гарибальди решил дать им с часок передохнуть. Опасности тут никакой – ведь если преследователи и спохватились, его все равно не догнать.

Проводник отправился разведать удобный путь к реке. Гарибальди остался один, привязал коня к дереву, а сам лег в траву. Он и не заметил, как задремал. Внезапно его с двух сторон окружили вооруженные всадники, люди дона Миллана. Один из них наклонился и крикнул Гарибальди:

– Лежать, ни с места! Малейшее движение – и зарублю как собаку.

Сопротивляться было бесполезно. Всадники соскочили с коней, ремнями связали Гарибальди руки и ноги, ремнем же привязали к подпруге коня и повезли назад, в Гуалегай. Избитого, полуживого привели к дону Миллану.

– Имена сообщников – и вы свободны, – сказал ему граф Миллан. Человек внешне воспитанный, он обращался к пленнику на «вы».

– Я сам задумал побег и сам его осуществил, – твердо ответил Гарибальди.

– Ну а кто дал вам коней?

– Поймал дикого скакуна, – сказал Гарибальди, глядя дону Миллану в глаза.

– Ах вот как, поймали и сразу приручили! Силою, да? – воскликнул дон Миллан. – Может, и с вами надо поступить так же? – Он со зловещей усмешкой подошел к связанному Гарибальди и стал хлестать его кожаной плеткой по лицу.

– Надеюсь, это освежит вашу память, – сказал он. – Так кто вам помог бежать, друг мой?

– Никто, – прохрипел Гарибальди. По лицу его стекали струйки крови.

– Что ж, пеняйте на себя. – Дон Миллан подозвал начальника стражи и что-то прошептал ему на ухо. Затем громко приказал: – В тюрьму! – И направился к выходу.

Стражники, не развязав Гарибальди руки, отвели его в тюрьму и втолкнули в грязную, сырую камеру. Длинной веревкой они туго связали Гарибальди еще и запястья. Все это они проделали спокойно, обстоятельно. Потом подергали веревку, проверяя ее крепость, намотали ее на огромное бревно и поставили это бревно стоймя. Гарибальди повис в полуметре от земли. Очень скоро запястья рук набухли и начали кровоточить, а плечи и грудь разрывала адская боль. Гарибальди молчал.

Отворилась дверь, и вошел дон Миллан.

– Вспомнили, кто вам помогал?

В ответ Гарибальди плюнул ему в лицо. Дон Миллан отшатнулся, быстро вытер плевок и, словно ни к кому не обращаясь, сказал:

– Вам нравится изображать из себя героя, не так ли? Прекрасно, герой обычно и умирает геройской смертью. Но если вы все-таки решите назвать имена сообщников, скажете стражникам. У вас еще есть время одуматься.

С этими словами он удалился.

Гарибальди висел так два часа. Жажда была нестерпимой, и наконец, не выдержав, он простонал: «Пи-ить».

Тюремщики, все же более милосердные, чем их хозяин, дали Гарибальди кружку с водой. Он разлепил спекшиеся губы и стал жадно пить солоноватую воду. Каждый глоток обжигал горло, словно раскаленное железо. Он застонал и потерял сознание.

Спустя час стражники подошли и развязали пленного, решив, что он испустил дух. Гарибальди рухнул на земляной пол. Один из стражников наклонился над узником – тот не шевелился.

Начальник стражи ушел доложить, что заключенный умер. Когда он вернулся вместе с доном Милланом, то увидел, что Гарибальди еще дышит, чему оба немало удивились.

– Привяжите его цепью к столбу, – приказал дон Миллан. – После обеда продолжим допрос. Оставляю заключенному выбор между признанием и смертью. Но терпение мое не бесконечно.

Граф Миллан наверняка выполнил бы свою угрозу и расстрелял Гарибальди, если бы не вернулся губернатор Гуалегая дон Эчагуэ. Человек благородный и добрый, он уважал Гарибальди за его прямоту и отвагу, и действия своего помощника не одобрил. Гарибальди он, правда, на свободу не выпустил, однако позволил его перевязать, лечить и кормить. Причем – не тюремной похлебкой, а мясом и фруктами. Он продержал Гарибальди в тюрьме еще два месяца, а потом на свой страх и риск даровал Гарибальди свободу. В обмен он потребовал от Гарибальди одного – клятвы, что тот больше не будет сражаться против Бразильской империи. Пленник дать клятву отказался – он волонтер республики Риу Гранди и до конца выполнит свой воинский долг.

Пораженный бесстрашием пленника, Эчагуэ приказал освободить его, не ставя больше условий.

Обо всем этом Гарибальди напомнили сейчас неосторожно вырвавшиеся у Сакки слова. Он сидел молча, неотрывно глядя в одну точку. Остальные тоже молчали, боясь громким словом или неосторожным движением нарушить тишину. Внезапно Гарибальди сказал, обращаясь к Сакки:

– Нет, я вовсе не ангел. И чувство мести мне не чуждо.

Сакки хотел ему возразить, но Гарибальди не дал.

– Ведь когда через месяц дон Миллан попал ко мне в плен, первым моим порывом было убить его. А он стоял передо мной съежившийся, с трясущейся бородкой и выпученными глазами. И столько в его глазах было страха, до того он был жалок, что мой гнев пропал.

– Уж я бы его не пощадил, – сказал Биксио.

– На поле боя я бы его пристрелил не раздумывая, но безоружного, дрожащего от ужаса, – Гарибальди развел руками, – не смог.

Он тряхнул головой, точно отгоняя мрачные виденья, и заключил:

– Пора, друзья; спать. Мы с Агуяром будем вас охранять, а вы ложитесь. Только вот куда? На диванчике и одному тесно будет… Ничего, спать можно и на полу.

Но тут со свечой в руке явился дворецкий. Весь излучая доброжелательство, он попросил гостей следовать за ним в спальню.

– В случае надобности зовите слуг, они будут рядом, совсем близко.

– Не слишком ли близко? – не удержался Сакки.

Вышколенный дворецкий даже глазом не моргнул, пожелал им спокойной ночи и удалился.

Ночь они проспали спокойно, на широких удобных постелях с балдахинами, а утром граф Ринальди даже прислал им на дорогу провизию.

– Видишь, никто на нас не напал, – поддел Гарибальди седлавшего коня Сакки.

– Просто не по зубам мы господину графу оказались. Побоялся, – ответил Сакки.

Свежий ветер разогнал облака, и заснеженные вершины гор сверкали и серебрились в лучах солнца. Розовая полоска вдали словно говорила путникам: потерпите, там, за горами, теплое море. К вечеру Гарибальди и его товарищи добрались до селения Риводи, владения все того же графа Ринальди. Гарибальди удивился – во всем селении светилось одно-единственное окно.

Подошли, постучали в дверь. Свеча сразу потухла, хозяева затаились, точно мыши под полом. Постучали в соседний дом, откуда доносились шорохи, – все мгновенно смолкло. Испытывать удачу в других домах не стали – без толку. Пришлось бы им ночевать на морозе, если б не заметили они на самом краю селения пустую хижину, крытую соломой. В ней путники и остановились на ночлег. Пол в лачуге был земляной, снизу тянуло сыростью, в щели свободно задувал ветер.

Хорошо еще, что запасливый Биксио прихватил с собой свечу. Вино у них было, хлеб тоже – графская провизия оказалась как нельзя кстати. Понемногу они согрелись, и жалкое пристанище больше не казалось им таким убогим.

Они расстелили шинели и, не раздеваясь, легли спать, подложив под голову седла. Постепенно, когда схлынуло тепло от выпитого вина, а мороз и ветер набрали силу, они начали коченеть. Гарибальди встал и принялся расхаживать по хижине, потом снова лег. Так до рассвета и не сомкнул глаз – мучительно ныли суставы. Пытки, страшный путь по болотам и дни в сырой камере гуалегайской тюрьмы давали о себе знать.

Еле дождались утра. Повеселев, стали собираться в путь. Гарибальди никак не удавалось натянуть сапог – до того распухла нога. Тогда Агуяр бережно надел на нее толстый шерстяной носок. Так Гарибальди и сидел на коне – одна нога в стремени, другая свисает; левая, словно онемевшая, рука подвязана шелковым платком. Но столько истинного величия было во всем его облике, что никому из спутников не приходило в голову его жалеть.

Уже на окраине селения к ним подбежал вихрастый пастушок, за которым с громким лаем неслась огромная собака. Теребя в руках меховую шапку, он спросил у Гарибальди: