Пока мы рядом (сборник) - Ольга Литаврина

Из десяти проведенных в школе лет мне запомнилось довольно мало. В пятом классе, когда нашу троицу только-только влили в класс, где училась Майка, я украл у учительницы английского игрушку – пупса размером с ладонь в детских одежонках – и собирался подарить Майке, как вдруг пропажа пупса обнаружилась, и мы, все трое, вдохновенно врали, что видели в коридоре какого-то таинственного незнакомца. А когда мне со скандалом пришлось-таки вернуть пупса, Майкина тетка запретила ей даже приближаться к нам.

В седьмом классе мы на спор все втроем сократили окольный путь до дома, пройдя по Москве-реке напрямик по еще слабому льду поздней осени. Стас провалился, и хотя мы с Венькой не только вытащили его, но и самостоятельно добрались до противоположной пристани и выиграли спор, дома нас ожидал большой скандал, Стас долго болел воспалением легких, а моя мать впервые сама ходила к маме Стаса, умоляя не писать заявление в милицию. В восьмом мы, уже вчетвером, вначале даже с одобрения родителей, увлеклись книгами Брет Гарта и Фенимора Купера, а с ними и североамериканскими индейцами, впервые начали блистать свободными пересказами по-английски «Песни о Гайавате» и с гордостью делали надрезы на руках для братания кровью, даже придумали себе звучные имена. Я назывался Брэйвхарт – Отважное Сердце, Долбин – Вайтмастэнг – Белый Мустанг, а Майке досталось мелодичное имя невесты Чингачгука – Уа-та-Уа – Тише – о, тише! Правда, в итоге в конце восьмого класса все предметы, кроме английского и литературы, мы сдали на позорные тройки, и это окончательно переполнило чашу терпения Майкиной тетки, которая забрала ее из нашей школы и запретила общение с нами окончательно.

Глава 4

Сердца четырех

Было где-то около половины пятого. Я так и сидел у стола, сервированного коньяком и фруктами, не замечая времени, когда из спальни раздался резкий телефонный звонок. Я кинулся к телефону, ударился коленом о вычурную тумбу, схватил трубку, но услышал голос не Майкиной дочери, а дежурной с ресепшена:

– Господин Сотников? Вас просили подождать еще часа три-четыре.

– Кто?! Кто просил? Почему не позвонили мне напрямую?

– Не волнуйтесь. Вас как раз и просили не волноваться. Передали, что мисс Сименс вернется или свяжется с вами в течение указанных часов.

– Благодарю, – хмуро ответил я, понимая, что ничего сверх этого не узнаю. Судя по всему, Бесс звонила не сама. Тогда почему звонивший не представился? Почему она не назвала ему номер моего мобильного телефона? А если полного доверия он не заслуживал, тогда как она могла уйти с ним, не дождавшись меня? При этом не зная никого в Москве? Хотя почему – никого. Кроме меня, она знала и Долбина – ведь она упомянула на ресепшен о его «досье». А раз знала его, значит, знала, как это опасно, ведь Стас давно уже широко известен в особых, узких авторитетных кругах!

Я открыл бутылку коньяка и плеснул на дно одного из двух бокалов. В любом случае Бесс сейчас вряд ли есть на кого надеяться в Москве, кроме меня. По крайне мере, в связи со Стасом. А значит, в оставшиеся три часа мне необходимо взять себя в руки, сосредоточиться и попытаться пройти путь, которым мы пришли к позавчерашней встрече, с самого начала. Пройти для того, чтобы в дальнейшем не совершить никакой ошибки. Ведь искать здесь эту девочку некому. Пока там ее папаша Ричард поинтересуется ею, пока заработает наша неповоротливая правоохранительная система, время будет безнадежно упущено. Поэтому-то, Брэйвхарт, любая мелочь в твоих воспоминаниях поможет понять, кто мог опередить тебя в «страшно важном», как сказала эта девочка, деле. Надо еще понять, как включиться в эту гонку, если не победителем, то хотя бы на равных.

И я продолжил разматывать свой «горестный свиток», который все равно уже не в силах был оставить на полпути.

Итак, я был Отважным Сердцем, Долбин – Белым Мустангом, Майка – красавицей Уа-та-Уа, а Ерохин, конечно же, Зверобоем и Верной Рукой, другом индейцев. Такими мы были в нашей тайной от взрослых самостоятельной жизни.

Я уже упоминал, что нас сближала с самого знакомства известная «неправильность» наших семей. «Неправильными», непривычными были и мы сами.

Недаром я с детства не могу слышать любимое выражение моей матери – «человек не нашего круга». Да, мы были не «их» круга, мы отторгали этот узколобый ханжеский «круг» так же, как и он нас, и мы создали свое собственное нерушимое братство – братство чистых сердец, верности и чести, братство единственной любви и единственной, неповторимой дружбы – таких, о которых мы только читали в любимых книгах и тогда еще наивно надеялись сохранить…

Не удивляйся, читатель, что я замучил тебя отвлеченными материями, так пока и не приступая к главному – к этим фотографиям и бумагам на столе, возле хрустальной вазочки с фруктами, от которых мне даже почудился знакомый Майкин запах – золотисто-зеленой свежескошенной луговой травы.

Не удивляйся и сразу приготовься к тому, что за оставшиеся три часа я так и не притронусь к этим щемящим сердце бумагам. Причину ты узнаешь позже. А пока пройдемся еще немного путями нашей юности – возможно, узнав нас, действующих лиц этого невыдуманного детектива, ты сумеешь быстрее и лучше меня ответить на все запутанные вопросы…

Люди привлекали мое неутомимое внимание с самого детства. Когда мне только исполнилось шесть, в конце лета мы дольше всех задержались с возвращением в Москву из Краскова. Вот тогда мне и взбрело в голову втайне от бабушки попробовать силу своей детской харизмы и самостоятельно найти попутчиков, чтобы вернуться в Москву одному и без денег.

На мой взгляд, предприятие это удалось лучше некуда. Я совершенно беспрепятственно прокрался мимо комендантского домика за ворота, успешно дошел до станции и мгновенно обаял в ожидании электрички маму с дочкой моего возраста, которые довезли меня до самого нашего дома на улице Серафимовича и всю дорогу усердно потчевали очень вкусными крупными вишнями. Я с удовольствием рассказывал душераздирающую историю о том, как преданно ухаживаю за больной бабушкой на даче и самостоятельно доставляю из Москвы нужные лекарства. Возможно, они купили бы даже и сами лекарства, но я соврал, что рецепты хранятся дома, и с благодарностью распрощался с ними. Поздно вечером я явился к испуганной матери и продолжил свое вранье, уверяя, что приехал с бабушкой, что она задержалась и подойдет, но позже…

Правда, радость от собственной храбрости и находчивости продлилась недолго. На следующее же утро мать отпросилась с работы и отвезла меня обратно в Красково, под бдительное бабкино око. И запомнилось мне не сочувствие и жалость к старенькой сухонькой бабке и соседям, которые почти до утра искали меня возле станции и по берегам извилистой речки Пехорки, а довольно неприятное открытие, которое пришлось мне сделать в конечном итоге. Открытие это я сделал чуть позже, когда вместо радости по поводу чудесного спасения мать и бабка принялись обсуждать варианты моего наказания – от запрета на встречи с друзьями до полной изоляции дома и перевода документов в другую школу. И даже не это особенно сразило меня, а то, как во время разговора мать и бабка толкали меня одна к другой, повторяя: «Это же твой сын, ты его и забирай, мне он не нужен!», «Это и твой внук, ты его так воспитала, забирай сама!».

Я, конечно, поверил в свою полную ненужность им и впервые понял, что человек на свете одинок. И что для близких я – только объект постоянных поучений и совсем не похож ни на кого из них, кроме, может быть, таинственного отца, так что имею все шансы вырасти таким же ни на что не способным изгоем. Видимо, поэтому отношение к родным, не исключая матери, так и осталось у меня отчужденным и недоверчивым, совсем не таким, каким оно было, к примеру, у Стаса.

Правда, природного моего интереса к людям это происшествие не убавило. Наоборот, постоянно и строго судимый в собственном семействе, я раз и навсегда избавился от привычки кого-то судить и наставлять. Слава богу, в моей профессии эта привычка совершенно излишняя. Люди не перестают притягивать меня такими, какие они есть, со всеми своими грехами и пороками, без которых они были бы пресны и безлики. Я не навязываю людям себя, напротив, я готов часами выслушивать их исповеди при условии полной искренности. Возможно, именно эта черта во мне и привлекает женщин – мое внимание к их внутреннему миру они принимают за другое чувство, а моя боязнь обидеть их заставляет бесконечно затягивать скучные, однообразные связи…

Что же до тех, кого я действительно любил, – они были со мной так недолго, что даже сейчас мне невыносима мысль, что в реку нашей юности никак нельзя окунуться дважды…

Ладно, пусть хотя бы этот коньяк оживит мою горькую память. Наш союз «сердец четырех» состоял из Стаса, жившего в нелепом домике напротив Дома на набережной, и нас – Веньки, Майки и меня, – отторгнутых узким кругом «правительственных детей», живущих в нашем доме.