Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

Историческая справка:

Ревельская Анна, она же Клара Изельгоф, она же Катрин Изельман впервые была упомянута в исследовании Гектора Байуотера “Морская разведка и шпионаж 1914–1918 гг.” переведенном на русский язык в 1939 году.

Григорий смотрел на торопливо уходящую вниз по переулку невесомую ладную фигурку, кляня последними словами собственную неловкость и нерешительность, нетренированное тело, не обладающее нужной мышечной памятью. Он подвернул ногу, прыгая на спины группе прикрытия, разбил голову и чуть не потерял сознание, не сгруппировавшись в кувырке, крайне неловко провёл приём против ножа, позволив острому, как бритва, клинку полоснуть по груди. Но самое неприятное — швыряя через себя здоровяка, потерял концентрацию, а тот, падая, ткнул Григория в бок своей навахой.

Обидно и непрофессионально. Кровь расплывается широким пятном по одежде, в ушах стоит колокольный звон, а в глазах роятся мушки, заставляя мотать головой и прищуриваться. “Ну, давай же, давай, вали! — шептал про себя Григорий, провожая взглядом Анну, — тут скоро столько народа набежит — не протолкнёшься!” Мозг послушно отщёлкивал секунды с начала схватки — 40, 41, 42… Через полминуты надо исчезнуть, не оставив свидетелей, а Анна идет так медленно и всё время оглядывается, опасаясь или желая что-то сказать. Завозился здоровяк, поднялся на четвереньки, намереваясь встать. Сделав несколько шагов, Григорий от души зарядил с носка по его пунцовому уху, отправляя потомка нибелунгов в Вальхаллу. 47,48, 49… Анна, наконец, дошла до угла… Повернула… Слава Богу! Григорий еще раз критично оглянулся вокруг. Никто из германской группы захвата не шевелился, и даже Рудольф Гесс перестал скрести носками снег. Пора! Распутин облегченно вздохнул, покрепче зажал рану на боку, поднял воротник пальто… И вдруг всё поплыло….

— Я не поняла, какая опергруппа?

На Распутина смотрели огромные, удивлённые глаза, перевёрнутые, словно в студийном фотоаппарате.

122, 123 — отстукивали секунды в глубине сознания.

— Я говорил про опергруппу?

— Да, вы сказали, что есть две-три минуты до её прибытия.

— Полиция, Анна. Я имел в виду полицию. Надо уходить!

Распутин сообразил, что его голова лежит у женщины на коленях, а она сидит на мостовой, положив на его лоб холодную ладошку с длинными, тонкими пальцами, и дрожит, как осиновый листок.

— Анна, простите, за фамильярность, помогите подняться…

— Не беспокойтесь, Григорий, — глаза женщины смешливо сузились и от них к вискам разлетелись весёлые морщинки, — я обещаю не падать в обморок от возмущения и не кричать “Это нескромно! Мы даже не представлены!”. Ваша крайне деятельная забота о моей чести и жизни оправдывает некоторую вынужденную “la vulgarité” в обращении. К тому же, вы ранены, и вам нужна помощь…

Распутин, стараясь как можно легче опираться на заботливо подставленное худенькое плечо, осторожно встал на ноги и сделал пробный шаг. Штормило прилично, но передвигаться он мог. Анна уверенно взяла на себя роль штурмана и тащила его в центр.

— Куда мы идём? — спросил Григорий, с трудом сглотнув вязкую слюну и тщетно подавляя подступающую к горлу тошноту.

— Вам срочно надо к доктору, тут недалеко…

— Отставить, — перебил Распутин женщину, — сейчас меньше всего требуется светить перед кем-то следы уличной драки. Я сам — доктор и авторитетно заявляю — угрозы жизни нет, если остановить кровь.

— Тогда ко мне…

Распутин остановился и внимательно посмотрел на Анну.

— Вы собирались возвращаться к себе домой?

Анна недоуменно пожала плечами.

— Да, а что?

Распутин покачал головой.

— Вы ведь предусмотрительный человек. С бОльшей долей вероятности у Вас засада.

Анна прикусила губу.

— Тут ведь нет войны… Швеция — нейтральная страна.

— Мировая война называется так именно потому, что вовлечены в неё все. Нейтралитет — это отсутствие окопов. Всё остальное — в наличии.

— Что же делать?

— Простите за нескромность, но сегодня самый безопасный дом в Стокгольме для вас — мой. Я снял его вчера по случаю у одной милой тётушки, с которой мне довелось путешествовать намедни из Мальмё. Его точно не успели вычислить.

— Моя служба открывается всё новыми гранями, — грустно усмехнулась Анна. — Я признаю вашу правоту. Но Вы должны мне рассказать, что здесь происходит, откуда вы меня знаете и кто вы такой.

Глава 3. Этой же ночью в одном из пригородов Стокгольма.

Распутин очнулся, когда окружающая его действительность погрузилась в сон. Арендованный им крошечный деревянный домик на три комнаты, обычно пустующий в холодное время года и наполняющийся жизнью летом, притулился возле елей в пригороде Стокгольма. Тётушка Хельга — соседка по купе, очарованная галантностью попутчика, после добровольной переноски коробок со шляпками с удовольствием согласилась пустить на постой солидного коммерсанта, оплатившего исполинский счёт на два месяца вперед и взявшего на себя обязательство не давать дому промерзать, дабы не погубить внутреннюю отделку и главное сокровище — пианино Schiedmayer.

Звуки, извлекаемые из музыкального инструмента, ненавязчивые и волнующие, донеслись из гостиной и стали причиной пробуждения Григория

На крошечном столике у изголовья горела полуфунтовая свеча, тени от неё плясали по стенам, словно живые, и причудливо изгибались в такт музыке. Чёрное пятно окна отражало неровный, мерцающий свет, и казалось, что в конце тоннеля мечется, бьётся о стены одинокий светлячок, не находя выхода.

Распутин торопливо перебрал в голове все события этого бурного вечера. Схватка, бегство по опустевшим, тёмным улицам, извозчик… Почему так трудно дышать? Ах, вот оно что — на груди тугая, плотная повязка… “А перевязку я уже не помню, как впрочем и растопку печки, от которой струится по всей комнате обволакивающее, ласкающее тепло…”

Собираясь приподняться, Григорий передумал и откинулся на подушку. В этой чужой стране и чужом времени он вдруг нашел давно потерянное чувство покоя и уюта, когда совершенно неожиданно обнаружишь на антресолях детскую игрушку, и тут же нахлынут воспоминания счастливого, беззаботного детства, далёкого и почти забытого. Ни события той поры, ни визуальные образы, а именно внутреннее состояние, ощущение свободы и защищенности, недоступное большинству взрослых.

Он обнаружил, что находится в тепле, в относительной безопасности, и у него есть время полежать, подумать, отдохнуть, пока за стеной тихо звучит Шопен.

«Как всё это удивительно… — подумал он, — и божественно». Поток его мыслей, соблазненный и вдохновленный магией вечера, музыкой и светом свечи, лился сам собой. Так иногда происходит, когда клонит ко сну, и дрёма уже где-то рядом. Вы будто хватаете её за хвост, но она играет с вами, не даётся в руки, тянет время… Григорий поймал себя на мысли, что ему в этом месте, в этом теле, в этой «жизни» стало немного привычнее, как в старом дворике у дальних родственников, куда часто наведываешься в гости, выучил, что где находится, не теряешься и не чувствуешь себя абсолютно чужим. Дивная музыка… Огонёк исполняет свой танец на свечке… Всё покрывается ночью, и в ней рождается мерцание множества звёзд, перемигивающихся друг с другом, свет полумесяца посреди кем-то созданного пространства… Гарцует энергия абсолюта. Появилась улыбка, радость души и благополучие материи…

“Что ж это меня так развезло? — прикрыв глаза, задал себе вопрос Распутин, утопая в давно забытом уютном блаженстве или… блаженном уюте. — Неужели присутствие в доме самой обычной женщины превратилось для меня во вселенское событие? Или всё дело в том, что она не совсем обычная? Или совсем необычная?” Распутин вспомнил, с какой холодной яростью он убивал боевиков, пытавшихся захватить Анну, и честно себе признался — это уже не работа… Нечто личное…