Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

Крохотные ресторанчики, как правило, примыкающие к отелям — визитная карточка Стокгольма. Их больше всего в центре старого города на самой высокой части острова Стадсхольмен, на площади Стурторьет (Stortorget). С момента основания она превратилась в излюбленное для горожан место встреч, прогулок и неспешных разговоров за чашечкой шведского национального напитка глёга, приготовленного из подогретого фруктового сока с добавлением изюма, миндаля, сахара и специй. В центре площади — колодец — массивное невысокое сооружение в форме колокола, по периметру — эклектика времен и стилей. Рядом с квадратным королевским дворцом и башней Стокгольмской ратуши такой же формы — изящная фондовая биржа времён Густава III, напротив — яркое охристое здание с фигурным фронтоном и фасадом, знавшее ещё Кристиана II и устроенную им Stockholm Blodbath — Стокгольмскую «Кровавую Баню». “Всем хорош был Кристиан, — вздыхают шведы, — но слишком уж нервный.” Объединил под своей рукой Данию, Швецию и Норвегию. Шведская знать присягнула ему последней в 1552 году в обмен на железобетонные гарантии амнистии для местной фронды. Амнистия случилась фееричная. На третий день празднования после коронации, ворота Стокгольма закрылись, и ни один из приглашенных шведов за пределы города не вышел. Все они были схвачены, обвинены королем в подготовке заговора и казнены. За одну ночь, не заморачиваясь данным ранее словом, Кристиан II ликвидировал знати больше, чем Иван Грозный за всю свою жизнь. Тем не менее, он в глазах шведов слывёт добрейшим христианином, а Иван Грозный — исчадием ада.

Лейтенант цур зее Карл Дёниц(*), сидя за столом уютного семейного ресторанчика под гобеленом, описывающим финальный акт умиротворения шведской знати, не анализировал шведскую логику. Он вполглаза посматривал на изображение душераздирающей сцены, сожалея о заказанном супе из сушеного желтого гороха “ärtsoppa”. Ему понравилось, что история блюда берет начало со времен викингов, когда его готовили на костре для всей деревни сразу. Купился на рекламу и вынужден давиться этой невзрачной похлёбкой. Надо было брать фрикадельки или, как их называют в Швеции, щётбулляр (кöttbullar) — вкуснее и сытнее.

За соседним столиком привольно расположилась какая-то старушенция с тонной грима на лице и аппетитно уплетала свежие булочки с кардамоном и корицей — kanelbullar, без которых не обходится ни одна фика — традиционное шведское кофепитие. Присутствие грымзы ужасно раздражало лейтенанта, как оскорбляет моряка, стоящего на мостике нового крейсера, вид обветшалого корабельного кладбища из проржавевших судовых остовов. Чаша недовольства Карла и так была щедро заполнена скверными, непонятными событиями последних дней, начиная со спешной, плохо подготовленной командировки в Швецию и заканчивая трагедией, приключившейся с группой захвата. А тут ещё эта накрашенная мымра нахально строит ему глазки. В такие минуты сидеть и смотреть в окно — преступное расточительство времени. Но куда деваться, если прекрасно знаешь, что делать в море, а на суше теряешься, следуя планам сухопутных тупиц, подобных капитану Вильгельму Кейтелю(**), такому же неудачливому и заносчивому, как вся их Das preussisch-deutsche Generalstabssystem.

Заскучав и утомившись пялиться по сторонам, Дёниц заказал свежую газету и занялся изучением новостей.

В качестве клиентского государства Германской империи провозглашено Королевство Польское. Английский эсминец Penshurst обстрелял и потопил немецкую подводную лодку SM UB-37 в Ла-Манше. Японский крейсер Tsukuba взорвался и затонул в Йокосука. Мощный взрыв уничтожил завод по производству боеприпасов в Кингсленде. Манфред фон Рихтгофен, более известный как "Красный барон", получил Pour le Mérite за то, что сбил 16 самолетов союзников…

Второй Рейх воевал, напрягая последние силы. Карл всем своим естеством ощущал это страшное напряжение воли и мышц страны, будучи вынужденным сидеть в нейтральной Швеции.

Кейтель возник бесшумно, бросил на стол какие-то листки бумаги и щёлкнул пальцами, подзывая официанта. Дёниц, отложив газету, молча вопросительно посмотрел на генштабиста своими болотными колючими глазами.

— Вместо одной фройляйн нам придётся искать двоих русских, — плюхнувшись на стул, сообщил капитан генштаба лейтенанту цур зее, — вот тут словесное описание. К сожалению, знаем мы немного. Всё произошло очень быстро. Выжившие видели второго в основном со спины. Не старый, высокий, широкоплечий, прищуренные глаза, усы… Это — всё. Моё мнение — он там был не один. За полминуты уложить группу захвата… Новая прибудет из Германии завтра. Скорее всего мы имеем дело с целым подразделением “Kosaken”… Надо установить наблюдение за русским посольством.

— Вильгельм, — Дёниц поморщился, словно съел лимон, — за время, проведённое в Швеции, я понял, насколько ты был прав в поезде. Из меня плохой тайный агент.

— А что я говорил? — кивнул Кейтель. — Мне сразу не нравилась эта затея. Но в Стокгольме мы работаем в первую очередь против морской разведки Балтийского флота. Лейтенант Окерлунд — твой визави. Генштаб не может допустить, чтобы наша миссия была менее профессиональна, чем русская. Поэтому твоя командировка какое-то время ещё продлится… До прибытия людей Николаи.

— Почему этим делом сразу не занималось управление III-b? Кому в главном штабе был нужен такой неподготовленный экспромт?

— Скажем так, у руководства возникли некоторые сомнения насчёт нашего Вальтера…

— Это — сумасшествие.

— Нет, это — политика, Карл. Управление III-b становится самодостаточным, охватывая всё больше людей, распространяя влияние далеко за пределы армии. А ты ведь прекрасно знаешь наших генералов…

— Всё, ни слова больше! За эти три дня я понял, что хочу заниматься только тем, что умею делать лучше всего.

— Тебе эта возможность представится гораздо раньше, чем ты думаешь… Пойдём, я тебя кое с кем познакомлю…

— А как же твой кофе?

— К чёрту…

Расплатившись, офицеры вышли. Старушка проводила их долгим взглядом, еще какое-то время посидела, допила свой напиток и неторопливо поковыляла к выходу. Остановила извозчика. За этот день ей придётся объехать пять адресов и везде забрать товар, доставленный на имя несуществующей фру Эриксон. Лекарства и продукты, канцелярские и чертёжные принадлежности, химические реактивы, лабораторный комплект весов, реторт и пробирок, телескоп, портативный фонограф… На первый взгляд, хаотичный комплект несвязанных вещей. Набор театрального художника — два приличных чемодана с гримом и реквизитом — был получен днём раньше.

Дважды сменив экипаж, старушка, наконец, добралась до небольшого домика на окраине Стокгольма. Торопливо сгрузив поклажу, извозчик получил причитающуюся плату и, посвистывая, отправился обратно в центр, а дама удивительно бодро начала перетаскивать багаж к жилью, ломая голову, для каких целей всё это необходимо назвавшему себя Распутиным. Сняв по дороге надоевший, стягивающий лицо грим, посаженный на желеобразную каучуковую основу, она снова превратилась в молодую, привлекательную особу.

Несмотря на возникшую симпатию к этому странному, загадочному, а потому привлекательному человеку, Анна с сомнением отнеслась к его объяснению насчет своей личности и обозначенной миссии, расценив всё услышанное, как легенду-прикрытие.

Кто же он? Крестьянин? Даже не смешно! Несмотря на знание фамилий, неизвестных простым смертным, он не тянет на осведомленного штабиста. Не те повадки, не тот лексикон. А вот следы пороховой гари на руках и на лице, обнаруженные Анной во время перевязки, огнестрельное ранение в области сердца, недвусмысленно продемонстрированные навыки бойца, привыкшего биться насмерть, безошибочно указывали на фронтовика, недавно покинувшего окопы. С какой целью и по какому заданию — Анна даже не пыталась угадать. Ей хватило понимания, что Григорий — не враг, что он спас её и вытащил из состояния неопределенности.

С появлением этого человека жизнь Анны встрепенулась, поднялась на дыбы и понеслась вскачь, компенсируя вынужденное безделье. Активничать приходилось в одиночку. Наутро после приснопамятной встречи и знакомства Григорию стало хуже, поднялась температура, он периодически впадал в забытьё, жаловался на каких-то фашистов какому-то Ежову, оправдывался перед неизвестным генералом Мироновым и клялся спасти невинную душу, называя ее то Душенкой, то Любицей.