Не трогай кошку - Мэри Стюарт

Он бросил взгляд в сторону поместья. Над живой изгородью сплошной темной глыбой виднелись верхние этажи. Ни огонька. Нигде ни огонька. Взгляд задержался на южном крыле, где за темным окном лежал старик.

И словно дрожь пробежала по всему телу. Схватившись за шейный платок, он заметил, что руки трясутся. Она должна прийти. Боже, ей необходимо прийти! Он не вынесет ночь без нее. Его охватило страстное желание. Он почти физически чувствовал, как его призыв, вырвавшись наружу, влечет ее к нему.

ГЛАВА 2

Всех найди, кто здесь записан.

С Мадейры в Мадрид, из Мадрида в Мюнхен, из Мюнхена – на экспрессе в Бад-Тёльц, что в долине Изара. Прошло двадцать семь часов после звонка Вальтера Готхарда, и такси скользнуло в ворота санатория. Сам герр Готхард спустился по ступеням мне навстречу.

Двадцать семь часов – это слишком долгий срок, чтобы смог продержаться человек в возрасте под шестьдесят, со слабым сердцем, если его сбил на дороге автомобиль, а после этого ему пришлось пролежать на месте происшествия еще около четырех часов, пока его не обнаружили.

Джон Эшли не сумел продержаться двадцать семь часов. Когда я прибыла в Бад-Тёльц, он был уже мертв. Отец довольно долго оставался в сознании и разговаривал с Вальтером, а потом уснул и во сне умер.

Конечно я знала. Это случилось, когда я летела на самолете из Фуншала в Мадрид. А потом все было кончено, и я вычеркнула это из сознания и уставилась на облака, не видя их, в ожидании, со странным чувством онемения и расслабления, пока «Каравелла» бессмысленно и бесполезно приближала меня к его мертвому телу. И еще я ожидала, что появится мой возлюбленный и утешит меня. Но он не появился.

Вальтер и его жена были бесконечно добры. Они сделали все, что полагалось, приготовили все для кремации и позвонили нашему семейному адвокату в Вустер. Мистер Эмерсон, который занимался делами Эшли, должен был уже связаться с моим дядей Говардом, отцом близнецов и Френсиса. И конечно, Вальтер и Эльза Готхарды много часов за закрытыми дверями разговаривали с полицией.

Полиция задавала много вопросов, и большинство из них все еще оставались без ответа. Несчастный случай произошел на дороге из города сразу с наступлением сумерек. Этим же путем меня привезло такси. Ваккерсбергер-штрассе поднимается от сравнительно новых кварталов за реку через мост. У последнего дома шоссе вдруг превращается в проселочную дорогу, начинает петлять, становится узким и местами довольно крутым, извиваясь сквозь горную поросль. По словам Вальтера Готхарда, отец настолько окреп, что поговаривал о возвращении домой к лету. Отец спустился в город, чтобы кое-что купить, в том числе подарок Вальтеру – бутылку его любимого бренди, – и, очевидно, возвращался назад. Без сомнения, его подхватил автобус. Но когда автобус взобрался наверх, отца не оказалось. Судя по всему, мчащуюся мимо легковую машину на повороте занесло на обочину, и сильным скользящим ударом она отбросила вышедшего из автобуса отца с дороги, вниз по откосу к краю леса. Он ударился головой о дерево и потерял сознание, скрытый от дороги кустами. Машина скрылась, оставив его лежать в сумерках, и лишь через четыре часа его обнаружил мотоциклист, который наехал передним колесом на осколок бутылки от бренди. Откатив покалеченный мотоцикл, чтобы прислонить его к дереву, парень увидел в кустах моего отца. Сначала он принял его за пьяного – от одежды отца все еще разило бренди. Но у пьяного или нет, рана на голове почернела и покрылась коркой от запекшейся крови, и мотоциклист завилял по дороге на спущенном колесе, пока его не догнала машина и он не остановил ее.

Это была машина Вальтера Готхарда. Все больше беспокоясь, поскольку уже два автобуса приехали и уехали, а его друга все не было, герр Готхард стал звонить в разные места, где надеялся его найти, и собрался сам поехать за ним в город. В конце концов, так нигде и не найдя его, Вальтер отправился на поиски. Он привез отца, который оставался без сознания, прямо в санаторий и позвонил в полицию. Обследовав место происшествия, полицейские подтвердили догадку доктора о том, как это могло случиться. Но четыре часа есть четыре часа, и виновного водителя обнаружить не удалось.

Герр Готхард рассказал мне об этом, сидя в своей приемной, где в раме окна живописно простиралось полотно пастбищ, ровных, как приглаженный бархат. Это место казалось выбритым среди густых лесов, нависавших сверху подобно соломенной крыше. Голубые гиацинты в вазе на столе наполняли комнату ароматом. Рядом кучкой лежали предметы, найденные в папиных карманах: ключи, записная книжка с тисненными золотом инициалами Дж. Э. (это я когда-то подарила ему), серебряная шариковая ручка с теми же инициалами, перочинный нож, щипчики для ногтей, чистый, аккуратно сложенный носовой платок, письмо, что я написала ему неделю назад. Я перевела глаза на герра Готхарда, он спокойно сидел, глядя на меня через бифокальные очки в золотой оправе. Это был уже не папин друг, на плече которого я могла поплакать в случае нужды, теперь это был просто врач, не раз видевший и слышавший подобное раньше, и сама комната видела столько боли, столько волнений и мужества, что уже ничто не задерживалось в ней. Я тихо сидела, а он рассказывал:

– К утру он очнулся и немного поговорил, очень немного. И не о происшествии. Насколько посмели, мы поспрашивали его, но он как будто ничего не помнил. Его занимало другое.

– Другое?

– В основном вы. Боюсь, я не совсем его понял. Он говорил: «Бриони, скажите Бриони». Он повторил это раз или два, но казалось, не смог выразить словами, что же хотел сказать. Сначала я подумал, он тревожится, что вам не сообщили о несчастном случае, и успокоил его, сказав, что звонил вам, и вы уже едете. Но он все беспокоился. Мы уловили некоторые обрывки, не более того, и никто из нас толком ничего не разобрал, но под конец ему удалось выговорить: «Бриони, моя маленькая Бриони, она в опасности». Я спросил, что это за опасность, но он не смог ответить. Он умер около десяти часов утра.

Я кивнула. Между Фуншалом и Мадридом – я знала точное время. Вальтер продолжал говорить, профессионально ровно и спокойно; думаю, он рассказывал, как папа жил в Ваккерсберге, что они здесь делали, о чем разговаривали. Я ничего не запомнила из его слов, но до сих пор помню каждый лепесток тех голубых гиацинтов в вазе на столе между нами. – И все?

– Все? – Герр Готхард прервался на полуслове и без колебаний сменил тему: – Вы спрашиваете, все ли это, что сказал Джон?

– Да. Извините. Я действительно не поняла...