Не трогай кошку - Мэри Стюарт

Он вгляделся в темноту. По-прежнему никакого движения, ни малейшего. Он распахнул окно и прислушался. Ничего, кроме журчания водослива в лабиринте, да шума ветра в буках. Вдруг порыв ветра наклонил тисовую ограду, словно позади нее пролетело что-то невидимое. Душа на пути домой, подумал он, и снова его охватила дрожь.

Хоть бы лучик света. Он захлопнул окно, и звуки ночи затихли. Он поплотнее закрыл ставни и запер их, потом задвинул занавески.

На столе стояла свеча. Он нашел спички и зажег ее. Тут же свет озарил комнату, золотистые занавески, ковер с розовыми гирляндами, богатое покрывало на кровати, поблескивающие канделябры на стенах.

Если случится опять прийти сюда, нужно будет зажечь и их.

ГЛАВА 3

Любезный кошачий царь, я хочу взять всего лишь одну из ваших девяти жизней.

Приехав в Англию, я не сразу отправилась домой. Первым делом я нанесла визит мистеру Эмерсону, нашему стряпчему, чтобы выяснить, не получал ли он от отца письма и не может ли пролить свет на те записи, что мне показывал доктор Готхард.

На кремацию никто не приехал. Эмори позвонил из Англии – не мне, а Вальтеру Готхарду – и сказал, что дядя Говард все еще тяжело болен, а поскольку Френсис уехал в отпуск, Джеймс не может покинуть контору в Хересе. Сам Эмори в пятницу не может освободиться, но как только сможет, тут же приедет в Эшли. Куда пропал Френсис, он не имеет представления – наверное, бродит где-то в горах. Вероятно, известие еще не дошло до него. Без сомнения, когда вернется, он сразу же позвонит. А пока привет Бриони...

Ну ладно, хватит про троюродного брата, который скажет мне, что хотел сообщить папа, и заберет домой. Хватит про возлюбленного, который не сказал ничего – ни днем, ни ночью!

По прибытии в Лондон я сразу села в поезд, доехала до Вустера и остановилась там в маленькой гостинице, где никто меня не знал. На следующее утро, предварительно позвонив, я пошла встретиться с мистером Эмерсоном.

Это был моложавый мужчина, с виду лет сорока, среднего роста, немного располневший, с круглой дружелюбной физиономией и длинными по моде волосами. У него был маленький, плотно сжатый рот и маленькие проницательные глазки за огромными модными дымчатыми очками, как у шпиона из телевизионного сериала. В остальном его костюм и манеры отличались строгостью и чопорностью. Однако я припомнила, как однажды видела его на рыбалке в заляпанных старых твидовых штанах и потрепанном свитере; его выражения были далеки от литературных, когда, скользя и спотыкаясь о камни, он старался одной рукой вытащить лосося. Он мне нравился, и папа, я знала, полностью ему доверял.

Прошла почти неделя со смерти отца, но Эмерсон не впал в ошибку излишних соболезнований. Когда мы закончили с формальными любезностями, он прокашлялся и, передвигая по столу какие-то бумаги, сказал:

– Что ж, мисс Эшли, вы знаете, что во всем можете рассчитывать на мою помощь... Привести в порядок дела вашего отца – сами понимаете, это займет некоторое время. Вас это не коснется, ведь вам прекрасно известно, каким образом и кому переходит дом и прочее имущество.

Я кивнула. По сути дела, я выросла с текстом положения об управлении собственностью, или «Траста Эшли». Его составил один из моих предков, некий Джеймс Кристиан Эшли, который унаследовал владения в 1850 году. Это был дальновидный человек: даже в вольготные викторианские дни он видел, что могут прийти времена, когда владельцы такого места, как Эшли, могут испытать трудности в сохранении того, что он, Джеймс Эшли, считал национальным достоянием, и даже сами попытаются распылить свои владения. Вот это-то Джеймс Кристиан и хотел предотвратить. Он составил положение о трасте, согласно которому, хотя само поместье должно переходить к ближайшему родственнику мужского пола, никакая часть «указанной усадьбы» не может быть продана или передана в другие руки, кроме как с письменного согласия всех взрослых потомков Эшли, существующих на момент предполагаемой передачи.

Мой дед Джеймс Эмори в сговоре со своими братьями и одним дальним родственником умудрился продать отдаленные фермы, граничащие с шоссе, и получить ничтожную сумму за несколько лугов – предмет вожделения для Мидландской железной дороги, – и доходы позволяли содержать поместье в приличном состоянии, пока заморозки в конце концов не перешли в убийственные морозы Второй мировой войны. С тех пор, если не считать фамильного серебра, тоже проданного с согласия родственников, все, что продавал мой отец, было куплено или получено в приданое после 1850 года и, следовательно, не входило в траст. Если бы моим троюродным братьям вдруг понадобились деньги, не знаю, где бы им пришлось наскребать их. Мистер Эмерсон продолжал:

– Никакой спешки нет. Мы можем снова встретиться, когда вы будете менее, э-э, стеснены.

Я знала, что Вальтер Готхард рассказал ему о моем бизнесе с поместьем. Эмерсон деликатно замял это.

– Кроме того, существует завещание вашего отца. Он говорил мне, что вы видели копию и знаете, что там написано. Завещание охватывает все не входящее в майорат и не подпадающее под положение о трасте. Самой важной статьей является коттедж, где вы сейчас живете. Он вместе с парком, яблоневым садом и полоской земли вдоль озера был приобретен после заключения траста и, следовательно, не подпадает под его действие. Все это остается за вами. Завещание имеет прямую силу. Может быть что-то такое, что вы захотите оспорить впоследствии, но в настоящий момент не пожелаете ли оставить надзор за всем мне? Установить, какие есть документы, разобрать корреспонденцию вашего отца? Или его письма вы просмотрите сами?

– Личные – да, хотелось бы просмотреть. Но я буду рада, если все дела вы возьмете на себя. Мистер Эмерсон...

– Да, мисс Эшли?

– Папа ничего не писал вам в последнее время? Я имею в виду в последние дни.

– Нет. – На мгновение он перевел взгляд на свои ногти, потом снова посмотрел на меня. – Если быть точным, вчера я разговаривал по телефону с доктором Готхардом.

– О, и он тоже спрашивал о письме?

– Да.

– И рассказал о бумаге?

– О бумаге?

– О записях, которые он сделал со слов папы перед его смертью.

– Ах, да. Конечно, он не сказал мне, что говорил ваш отец. – И с внезапной сухой чопорностью мистер Эмерсон добавил: – Это был телефонный разговор.

– Я хотела спросить вас и об этом. Большую часть мы с герром Готхардом не смогли разобрать, но там есть одна фраза, относящаяся к вам, и мы думали, вы сможете ее прояснить. Я сделала для вас копию. Вот.