Битва дикой индюшки и другие рассказы - Элвин Джонсон

- А теперь, давай-ка посмотрим шляпу. Он вынул перо, которое свисало сзади шляпы, вставил его сбоку, изменил залом и надел шляпу на голову Трине. Отступил назад, чтобы лучше видеть.

Красный цвет шляпы и жакета отдавал алым отсветом у неё на щеках, от которого очень выигрывала голубизна её глаз, которые теперь были на одном уровне с его глазами и смотрели в них. Пит почувствовал, как у него сдавило горло. Такая роскошная женщина, а теперь он её потерял.

Как будто прочитав его мысли, Трина ступила вперёд и обвила его своими мягкими теплыми руками. Поцеловала его. У него помутилось в глазах. Она поцеловала его ещё раз и ещё крепче обняла. Голова у него закружилась. Что стоили горы унижений в сравнении с этим? Он робко поцеловал её. Она решительно откликнулась.

Джесси открыл дверь и вошёл со взятой взаймы пилой. Но они не слышали его. Они не заметили порыва морозного воздуха, от которого бешено заплясало перо на шляпке Трины. Они не услышали бы и выстрела из ружья. Джесси поставил пилу в угол неподалёку от двери и вернулся к своей повозке.

- Чудно всё-таки всё в этом мире, - сказал он сам себе.

Вот так и закончилась эпопея Битвы дикой индюшки, не так ли? Да нет. Всем известно про ребёнка, который узнав о том, что Вильгельм Телль сбил стрелой яблоко с головы своего сына, спросил: "И кому же досталось яблоко?" Я не был тем ребёнком, но вполне мог бы им быть. И никак не могу закончить рассказ там, где ему следовало бы кончиться, так как мне нравятся только жизненные истории, а жизнь, как-никак, всё продолжается.

Моё рожденье случилось лет двадцать спустя после Битвы дикой индюшки, и прошло ещё лет пятнадцать, прежде чем я стал понимать толк в фольклоре нашего края.

Память об этом обеде и сопутствующих ему событиях всё ещё была жива, главным образом в таких поговорках среди женщин, что, если хочешь вновь разжечь любовь мужа, то надо сбить его с ног, отвалтузить что есть мочи и затем предстать перед ним в изумительном новом платье.

Джесси, теперь уже дедушка Джесси, по-прежнему жил в своём старом домишке. Это был благодушный старик с длинными шелковистыми седыми волосами и бакенбардами.

Он так и не научился читать, и может быть поэтому память его стала галереей гравюр, где ни одно слово не изменилось. Я слыхал, как он рассказывал историю о том, что он называл битвой дикой индюшки три раза, при этом не было ни малейших вариаций.

Был сезон молотьбы. Соседи объединяли силы в это время для такой работы, и я, крепкий пятнадцатилетний парень, следовал за молотилкой от соседа к соседу. Моё дело состояло в том, чтобы держать мешок для весовщика. Это была одна из тех работ, где подросток мог делать то же, что и взрослый.

В тот раз мы молотили долю дедушки Джесси. Как это было принято во время молотьбы, мы сидели на мешках в кругу после обеда, и мужики рассказывали всякие истории. Кто-то попросил дедушку Джесси рассказать историю Битвы дикой индюшки.

Это была буквально та же история, что я слышал раньше.

- Дедушка Джесси, - спросил я. - А что стало с индюшкой? Она что, досталась собакам?

- Ну не-ет. После того, как я узнал, что Пит с Триной помирились, я пошёл к ним и сказал: "Пит, вы с Триной ведь не съели же всю индюшку? Я провёл так много холодных дней, пытаясь добыть её, что теперь мне кажется, у меня есть право хоть на маленький кусочек."

- Она совсем замёрзла, - ответил Пит.

- Прекрасно. Доставай топор и отруби мне кусочек. Я поставлю его в печь, и получится ничуть не хуже свежей. Даже лучше. Мясо от мороза становится ещё нежнее.

Пит не очень-то обрадовался такому обороту, но достал топор и пилу и с первого же удара отрубил ногу вместе с коленном - мяса там хватило бы на целую семью.

- Пит, - снова сказал я, - Трина ведь наверняка положила внутрь какой-нибудь приправы. Давай распилим тушку пополам, а я отколю кусочек топором.

Пит слегка поёжился. Я схватил пилу, но он отобрал её у меня и распилил птицу сам. Лучшей приправы едать мне не приходилось, она была из хлеба и пряностей, какой-то зелени, на вкус похожей на лук. Боб Макгрегор сказал мне, после того, как получил свою порцию, что это был лук-порей. У них на родине он растёт в каждом огороде.

- Я знал наверняка, Пит посчитал, что Трина не выпотрошила индюка. Вот почему я заставил его распилить тушку. То, что он увидел, немного взбодрило его.

Я рассказал об этом остальным, и они все пришли и получили по куску. Трина испекла нам новый пирог, а Пит принёс новый кувшин того прекрасного напитка, который он называл мюд.

- Почему они уехали из Небраски, - спросил я, - и куда?

- Об этом ты лучше спроси у своего отца. Он приехал сюда той же весной, как они уехали. Он был на распродаже их имущества и купил ту самую поперечную пилу, о которой я рассказывал. Отец твой довольно близко познакомился с ними. Он ведь умел разговаривать на том же наречии, что и они, по-шведски или что-то в этом роде.

- Папа, - спросил я в тот же вечер, - дедушка Джесси говорит, что ты был знаком с семьёй Норски, и можешь рассказать, почему они съехали и куда.

- Я был знаком с ними немного. Они уехали через месяц после того, как я приехал сюда. Уехали потому, что жена Пита хотела переселиться куда-нибудь в город, чтобы определить детей в хорошую школу. Школа у нас и теперь не очень-то хорошая, а тогда они были ещё хуже.

- Сколько у них было детей?

- Два мальчика и девочка.

- А ты знаешь, куда они уехали?

- Куда-то на тихоокеанское побережье.

- Дедушка Джесси говорит, что ты купил пилу у них на распродаже.

- Да, это была лучшая пила в округе, да она и сейчас такая. Пит научил меня как с ней обращаться.

Вот и всё, что мне удалось разузнать от отца.

Пятьдесят лет спустя мне пришлось побывать на тихоокеанском побережье. Я устроился на ночь в одной из гостиниц Сиэтла и коротал время за вечерней газетой. На глаза мне попался некролог, занимавший две трети колонки. Доктор Хьялмар Норски. Неужели это Пит? Нет, он не мог прожить столько лет. Я пробежал глазами колонку. Родился в Небраске неподалёку от города Омади.

Надо же, это ведь город, где мои родители получали почту в годы около моего рождения. Позднее Миссури обрушила всю свою ярость на этот город, подрезала всю его территорию, превратила его улицы и переулки в ил, который затем разбросала по берегу Айовы. Я посмотрел дату рождения. Это былогод спустя после Битвы дикой индюшки. Хьялмар Норски был врачом с гораздо более чем местной репутацией, его глубоко уважали и любили не только пациенты, но и вся округа. У него остался брат, президент большой деревообрабатывающей компании, и сестра, которая уже была на пенсии после долгой и блестящей службы в качестве директора школы.

Отец его, Питер Норски, был известным архитектором и строителем, мастер на все руки! Немало городов и селений на северо-западе обязаны красотой своих общественных и частных зданий Питеру Норски. Мать доктора Норски, Катрина Норски, ходила в начальную и среднюю школу вместе со своей дочуркой Бодил, чтобы выучиться языку, набраться знаний и затем принять участие в борьбе за права женщин. Она стала руководителем этого движения у себя в округе, была настолько активной и энергичной, что сумела вовлечь в это дело не только всех женщин, но и мужчин, занимавших хоть какое-либо положение в обществе. После начала борьбы за избирательные права для женщин обе партии выдвинули её кандидатом в Конгресс, но она отказалась, ссылаясь на преклонный возраст.

Ну вот и всё по поводу этого некролога. Автор не знал только одного. Причиной всего этого была Битва дикой индюшки, во время которой Трина не только избавилась сама от тирании Пита, но в конечном счете, освободила и самого Пита.

ПОДРУЖКА МОЯ, ТОНИ

У моего отца была прекрасная норовистая лошадь, Кейт. Ему очень хотелось, чтобы она ожеребилась, так как в нашем хозяйстве на ферме весь транспорт состоял из четырёх лошадиных сил, то есть у нас было всего четыре лошади. Одна из них становилась уже старой и немощной. Года через четыре её пришлось бы отправлять на покой. А через четыре года только что зачатому жеребёнку было бы уже три года, что вполне годилось, чтобы занять место в упряжке с телегой или плугом. Но Кейт по природе своей была целомудренной и разборчивой. Отец познакомил её с благородно ржавшим першероном, но Кейт пренебрегла им. Тогда он попытался свести её с блестящим черным морганом, а Кейт грубо лягнула его. Был также галантный жеребец смешанных кровей по кличке Гидальго, так как в нём была и испанская кровь. У него была репутация неотразимого ухажёра. Но Кейт отвергла и его.

Очевидно она была против любви по расчёту.

Между нашим и соседским пастбищем пролегала дорога. С нашей стороны была хорошая изгородь из колючей проволоки, такая же была и у соседа. У него был пони для верховой езды, небольшой гнедой индейский жеребец величиной примерно в половину настоящей лошади. Это животное имело обыкновение подходить к изгороди, ржать и визжать в сторону Кейт. Очевидно это были злые и обидные речи на лошадином языке, так как они приводили Кейт в ярость. Она прижимала уши назад, её прекрасная морда при этом принимала ужасный вид, она походила при этом на одну из людоедствующих лошадей в греческой скульптуре Диомеда.