Пес Зимы - Константин Александрович Хайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огорчился лев, даже слегка всплакнул. Но делать нечего – пошел он своей дорогой. Идет пригорюнившись, глядь – навстречу ему Шакал.
– Здравствуй, – говорит, – Царь Зверей. Что-то ты сегодня невесел.
– Да куда уж там, – отвечает Лев. – Вовсе я, Шакал, одряхлел, так, что даже последний Страус меня не боится.
– Не может быть! – удивился Шакал, – не бывало еще такого, чтобы страус Льва не боялся. Дай-ка я сам погляжу.
Пошли они обратно. Смотрят – стоит страус на прежнем месте, ноги выпрямил, шею вытянул и знай вертит себе головой вправо-влево, вправо-влево.
– Вот теперь и ты видишь, – говорит Лев, – что я прав. Придется мне, старику, с голоду помирать.
– Погоди, – отвечает Шакал, – посиди-ка пока тут в холодке, а я, тем временем, во всем разберусь.
Подошел Шакал к Страусу и говорит с обычной своей шакальей повадкой:
– Ну, здравствуй, птица. Что ж ты стоишь торчком, голову свою в песок не суешь? Страшно мне за тебя, а ну как случится чего?
– Да будет тебе, брехатый! Или не видишь, сам Лев рядом лежит, а подступиться ко мне не смеет. А уж коли Лев мне не страшен – кого ж мне еще бояться?
Усмехнулся Шакал и отвечает:
– Да ты, оказывается, глуповат. Где ж это видано, чтобы страус ото льва в песок прятался? Ото льва, друг мой, тикать надо во все лопатки. А голову, брат, прячут совсем по другому поводу.
– Это для чего же?
– Да разве ж ты сам не знаешь?
– Не знаю, – говорит простодушный страус, – не научили меня папа с мамой. А своим умом я не додумался.
Тут шакал усмехнулся еще пуще, и объясняет:
– Так это ж, птица, проще простого. Вот сейчас начнет припекать, а ты стоишь тут торчком на самом солнцепеке. Час простоишь, другой – голову и напечет. А как поплохеет с головушкой – тут-то лев тебя, болезного, и сцапает. Оттого все твои умные родичи прячут голову подальше от солнышка.
Стало тогда страусу страшно.
– Ой, – говорит, – Шакал, кабы не ты, ведь пропал бы я ни за грош. Только одна у меня незадача – не умею я голову прятать. Не научили. Может ты подсобишь?
Помялся шакал, будто б ему неохота, помялся, да и согласился.
Стал страус тужиться, голову наклонять. Опустит к земле раз, другой, да никак не удержит – не приучена у него шея гнуться.
– Дай, – говорит Шакал, – я тебе подсоблю.
Схватил он страуса за шею, да вмиг и придушил.
Увидел это лев, подошел и давай нахваливать:
– Ай да молодец, Шакал, ай да умница! Будет тебе за это страусиное крылышко.
– Как же – крылышко, – возмутился Шакал, – это почему же мне одно только крылышко?
– Как так? – рассвирепел Лев. – Не мило тебе, значит, крылышко с моего стола? Не ценишь ты моей заботы и щедрости? Убирайся тогда вовсе голодным.
Он зарычал во всю мочь и принялся за еду, а Шакал поскакал по Африке и стал жаловаться всем и каждому на несправедливость, с какой обошлась с ним судьба.
Тогда собрались все звери и стали судить. И каждому что-нибудь было не так: одним не нравился Лев, другим Шакал, иные корили Страуса, а большинство (как всякое другое большинство, и не только в Африке) просто галдело попусту. Судили-судили, и ничего не решили. Но с тех пор безо всякого их решения каждый страус смолоду прячет голову в песок, шакал оборачивает любую науку к своей пользе, а лев лежит в холодке и забирает свою львиную долю.
С планеты Земля
Веринджер заложил руки за спину и несколько раз нервно прошагал из одного конца модуля в другой. Со стороны это, вероятно, смотрелось забавно: он был маленького роста, тощий и легкий, со смешной прыгающей походкой. В детстве Веринджеру, наверняка, порядком доставалось, из-за этого, не иначе, его и потянуло на флот. Во всех армиях мира есть такой типаж: мелкий упорный шустрик, все время тщащийся доказать свое право называться настоящим мужчиной. Из таких обычно выходят отличные полковники, но никогда не получаются генералы.
Над Веринджером давно не смеялись. А сейчас, пожалуй, и не смогли бы – не располагала обстановка. Они сидели рядком, все семеро, такие разные, и в то же время совсем одинаковые, и смотрели кто куда.
– Сколько уже? – спросил, наконец, Форд.
Спросил не потому, что не знал: он, как и все, считал эти минуты одну за другой, ставя в мозгу зарубки, глубокие, как зарубки Робинзона. Но тишина была невыносима, невыносимо было любое одиночество, им хотелось говорить и слышать, кричать, биться в истерике, плакать, куда-то бежать и менять что-то, неважно что, лишь бы не сидеть вот так, всем вместе и все же наедине каждый с собой.
– Семь часов, тридцать две минуты, – ровным, лишь едва-едва звенящим голосом отозвался Веринджер.
Он тоже считал время, считал так, что ему даже не требовалось смотреть на часы.
Бхарат закряхтел и растянулся на койке. Это была койка Джил, и в любое другое время она вышвырнула бы его оттуда пинком. Впрочем, какое сейчас имело значение, где чья койка?
– Но ведь это теоретически возможно? – спросила Эмили, голубоглазая блондинка с манерами повзрослевшей Барби.
– Теоретически все возможно, – мрачно отрезал Бхарат, не поднимая головы от свертка с одеждой, заменявшего Джил подушку.
– Да…– протянул Веринджер, как будто в задумчивости, хотя задумываться тут было особенно не о чем, – теоретически это возможно. – Комета, электромагнитная буря, атака инопланетных захватчиков…
Он пытался шутить. Не потому, что ждал, что кто-нибудь улыбнется его шутке, а просто для того, чтобы не сорваться, не наорать на них без причины. Веринджер был типичный холерик: легко взрывался и легко отходил. Сейчас нужно было держать эмоции под замком, он сам понимал это лучше кого-либо другого.
– Антенна? – безнадежно предположила Эмили.
Доктор микробиологии, она ни черта не смыслила в системах связи.
– Все три разом? – угрюмо возразил Форд.
– И резервная станция, – добавил Бхарат.– Еще три.
– И аварийный блок – еще одна. Итого семь. Семь антенн, три приемника, все накрылись одновременно? Невероятно.
Джил поморщилась:
– Надо проверить еще раз.
Она была из тех женщин, которые никогда не сдаются.
– Я проверял, – подал голос Бэррон. Он не сказал больше ни слова, но все, как по команде затихли в ожидании.
Бэррон был старше всех на базе. Почти совсем
