Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

С музыкой время проходит быстро. После нескольких часов отскабливания забор выглядит ужасно. Участки, которых не коснулись мои яркие краски, легко отдираются, и вскоре земля под забором и ближайшие клумбы оказываются завалены клочьями белых, фиолетовых и синих обрывков.

Наконец возвращается Марти. Я не видела его с того момента, как он оставил меня здесь со скребком, но меня не проведешь. Я знаю, что он наблюдал за мной все это время. Уверена, что медсестра Энн Кемпбел, исполнительный директор, тоже поглядывала на меня в окно.

– Это только начало, – все, что говорит Марти.

Он берет ведро, выливает воду в кусты и возвращается в здание, я следую за ним, неся остальные инструменты. Я снимаю комбинезон и вешаю его на крючок. Мои ботинки покрыты хлопьями краски.

– В следующий раз тебе лучше надеть другую обувь. – Марти, стоя ко мне спиной, вешает свою клетчатую куртку на крючок рядом с комбинезоном. Не поворачиваясь ко мне, он добавляет: – Увидимся во вторник.

Гребаная трата времени.

Я попросила одну из санитарок вывезти меня на улицу в кресле-коляске. День слишком красив для того, чтобы провести его в ловушке бетонных стен, с солнечным светом, просачивающимся сквозь стекло. Мне нужно, чтобы свежий воздух и солнечные лучи наполнили мое хрупкое тело, это будет поддерживать меня в течение долгих зимних месяцев.

Полагаю, я могла бы и сама выйти на воздух, используя ходунок, но это становится все сложнее из-за моего пропадающего зрения. Теперь мои глаза различают только призрачные силуэты, танцующие передо мной как ду́хи, отказывающиеся принимать четкую форму. На мне теплая шерстяная куртка для холодной погоды, а ноги плотно закутаны в шерстяной плед. Я надела солнцезащитные очки, которые Марти дал мне еще летом. Теперь мои глаза чувствительны к ветру и свету. Какая ирония!

– Так нормально, мисс Ливингстон? – спрашивает санитарка, прикатив меня под навес.

Она молода. Я узнаю ее голос, но она новенькая, и у меня не получается сопоставить голос с каким-то из лиц, хранящихся в памяти. Я не нуждаюсь в особой помощи, но приятно знать, что есть к кому за ней обратиться, когда она мне необходима.

– Если не тяжело, чуть дальше, на солнце, – отвечаю я. Она делает мне такое одолжение.

Прошлая ночь была беспокойной. Я блуждала между сном и явью, прогуливалась по миру сновидений, где рассудок попадает в плен иллюзий. В этот раз я не видела волка, но чувствовала его горячее влажное дыхание на моей холодной сухой коже. Я отчаянно металась в поисках Эмили, выкрикивая ее имя, но эти звуки лишь тонули в шуме волн, разбивающихся о скалы Порфири. Я скользкими от пота руками рвала ветви, висящие как темные занавески, окутывающие лес. Когда я, вздрогнув, проснулась, мое сердце бешено колотилось.

Еще не время.

Я несколько минут лежу и просто дышу. Когда я встала с кровати, не было нужды включать свет. Я знаю каждый сантиметр моей комнаты с отвратительной точностью. Одноместная кровать, покрытая одеялом, которое мы с Эмили сшили много лет назад из лоскутков ткани, спасенных из мусорной корзины или отрезанных от старых платьев. У дальней стены небольшой комод, в котором хранятся воспоминания целой жизни, сжатые до размеров пары ящиков. Кресло, в котором папа сидел, когда читал газеты; единственное кресло, оставшееся целым и пережившее путешествие из дома смотрителя маяка, когда мы покинули остров. Оно ждало нас, укрытое на чердаке Майлис, почти шестьдесят лет, пока мы с Эмили путешествовали по миру. Бывают дни, когда мне кажется, что я до сих пор чувствую запах дыма, въевшийся в потрепанную ткань.

В одной хлопковой ночнушке и босиком я пересекла комнату и открыла окно. Холодный и сырой ветер ударил мне в лицо. Мои волосы, теперь цвета снежной совы, прилипли ко лбу во время блужданий моего спящего разума. Когда я сажусь в папино кресло, воздух бодрит мое тело, очищая его от остатков сна. Я слышу чистые звуки ночи. Дрожь железнодорожных переездов и скользящих по стрелкам поездов, пока их дизельные двигатели возмущаются от напряжения. Сирена. «Скорая помощь». Кто-то столкнулся с трагедией. Машины. Немного. Уже, должно быть, поздняя ночь. Или очень раннее утро. Не было ветра, который мог бы добавить шорох деревьев в разговор звуков. И тогда я услышала его. Да. Очень слабый, но слышный.

Противотуманный сигнал.

Я какое-то время дремала в кресле, пока мне в моей тонкой сорочке не стало слишком холодно, и тогда я снова забралась под одеяло, ожидая, пока коридоры не заполнятся звуками утра.

Но сейчас середина дня; солнце избавило воздух от сырости и прогрело землю настолько, что я почувствовала насыщенный запах почвы. Дело рук Марти. Он много знает о компосте и дерне. И он отлично разбирается в цветах, так же как и художники из его драгоценных книг. Астры уже, должно быть, цветут, лавандово-фиолетовые с ярко-желтой сердцевиной. Возможно, до сих пор не завяли японские анемоны. И хризантемы, конечно же, расцвели.

Я слышу, как под столиком для пикника ищут крошки воробьи. И есть еще один звук. Кто-то отчищает что-то скребком. И слабое жужжание отдаленной музыки, почему-то напоминающей Моцарта. Ах да! Марти упоминал об этом. Девушка, сказал он, Морган. Испортила забор несколько недель назад и заставила всех трещать без умолку о безделье и неуважительном отношении современной молодежи. Но только не Марти. Он сказал мне в своей лаконичной манере, что рисунок его заинтриговал. Но меня сейчас интригует Моцарт.

Я понимаю, что задремала, когда просыпаюсь от звука шагов, направляющихся по дорожке в мою сторону. Возможно, это санитарка пришла, чтобы вернуть меня в мою комнату. Какая же я старая! Сплю в кресле-коляске, к тому же завернутая в шерсть, как младенец. Я прошла полный цикл?

Раздаются шаги троих человек. Любопытно. Воробьи продолжают щебетать, но уверенное царапанье за забором резко обрывается.

– Мисс Ливингстон. – Голос принадлежит мисс Кемпбел. – Тут два офицера полиции, они хотели бы поговорить с вами. Завезти вас внутрь?

Я должна была узнать звук их шагов. Ботинки у них, должно быть, черные и жесткие, отполированные до блеска.

– Нет. Нет, спасибо, Энн. Уверена, что все, что они хотят сказать, может быть сказано здесь. Присаживайтесь, пожалуйста. – Я киваю в сторону столов для пикника.

– Хорошо. Я буду в своем кабинете, если понадоблюсь. – Мисс Кемпбел удаляется в своей удобной обуви.

– Мисс Ливингстон, я констебль Кен Берри. Это мой напарник, констебль Шерил Кумбс.

Я не протягиваю руку для приветствия. Не хочу показаться грубой, но, исходя из моего опыта, слуги закона редко приходят с радостными вестями.

– Мы только что вернулись после встречи с береговой охраной и… – констебль Берри говорит так, будто с трудом подыскивает нужные слова. – У берега нашли парусную лодку, поврежденную и без людей, в заливе Миддлбран, возле Сильвер Айлет. Название лодки – «Танцующая на ветру». Она зарегистрирована на Чарльза Ливингстона. Вашего брата.

Я слышу воробьев. Мне кажется, они ссорятся.

– Мисс Ливингстон, есть небольшой шанс, что он смог выбраться на берег. Господин, нашедший лодку, мужчина по имени Арни Ричардсон, утверждает, что знает вас. Он сумел пробраться к ней и подняться на борт. Возможно, с мистером Ливингстоном все в порядке. – Он медлит. – Возможно, но, к сожалению, маловероятно. Нам бы очень помогло, если бы мы знали, почему он находился там, на озере, в это время года, и куда он мог направляться. Тогда мы сможем эффективно вести поиски. Вы знаете что-либо, что могло бы нам помочь?

Там, должно быть, больше десяти воробьев. Судя по всему, они сидят в кусте гортензии у дальнего конца забора, ожидая возможности вернуться во внутренний дворик. Один из офицеров что-то кладет на стол.

– Их нашли в лодке. Похоже, это старые дневники с острова Порфири; мы думаем, что они могли принадлежать вашему отцу. Арни Ричардсон считает, что они должны находиться у вас. Он сказал, что мы сможем найти вас здесь, поскольку слышал, что вы вернулись в Тандер-Бей.

Воробьи снова в движении; трепещущие крылья перенесли их на ветви сирени. Они взяли на мгновение передышку, позволяя ворону заполнить пространство своим каркающим присутствием. Я устала. Пришло время послеобеденной чашки чая. Да и Марти принес мне коробочку песочного печенья. Она лежит рядом с масляным фонарем. Тем, что похож на лампу, которая всегда была в доме помощника смотрителя на маяке Порфири. Воробьям понравятся крошки от песочного печенья. Надо будет не забыть взять пару печенюшек завтра, если погода будет хорошей и я снова смогу посидеть на улице. Но они ждут. Они ждут, чтобы я что-то сказала.

Они говорили с Арни Ричардсоном. Они хотят узнать кое-что про Чарли. Хотят знать, почему он вышел на озеро на «Танцовщице на ветру». Хотят знать, куда он направлялся. Они не понимают, что для меня он стал чужим человеком. Но, несмотря на это, я знаю. Существует только одно место.