Русский щит - Вадим Каргалов

Однако судить по нескольким встречам с монгольскими всадниками о действительной силе завоевателей было трудно, а купца Юлиан расспрашивать побоялся.

20 мая караван достиг пределов Волжской Булгарии.

В большом булгарском городе Юлиан расстался с купцом. На прощанье купец подарил ему войлочную шапку и старый халат, так что Юлиан ничем теперь не выделялся среди жителей Булгара.

Булгарский город был богатым и многолюдным, с красивыми домами и широкими базарными площадями. Но спокойствия не было и здесь. Горожане шептались о новом нашествии из степей. Оружейники работали день и ночь. Кое-кто из купцов уже сворачивал торговлю, закапывал в землю серебро. Внезапно поднялась цена на речные суда. Видно, самые предусмотрительные уже готовились к бегству.

Тревожно было в Булгарии летом 1236 года.

Юлиан бродил по улицам, смотрел, слушал. Его терпенье и усердие были вознаграждены. Он узнал, что Великая Венгрия лежит всего за два перехода от булгарского города, возле реки Белой. Вскоре Юлиан уже подходил к первому селенью венгров-язычников, стоявшему у края степи. Селенье было небольшое: несколько деревянных домов с плоскими крышами в окружении покрытых бурым войлоком юрт. Ему вышли навстречу, отогнали лаявших на чужака собак.

Венгры-язычники были рослыми, смуглолицыми, с длинными черными волосами, свисавшими почти до плеч. Они одевались в длинные рубахи, в короткие безрукавки, носили мягкие кожаные сапоги, войлочные шляпы. Оружия ни у кого из венгров-язычников не было, только короткие, витые из ремней плетки висели на поясе.

Высокий старик, отличавшийся от других только нарядной суконной шапкой с опушкой из бобрового меха, спросил Юлиана:

— Кто ты и зачем пришел к нам?

Выслушав торопливый ответ, старик окинул взглядом старый халат, в который обрядил Юлиана сарацин, и произнес строго:

— По преданиям древних, мы знаем, что где-то есть другая Венгрия, куда ушли наши соплеменники, но не знаем, где она. Если ты пришел оттуда, будь нашим гостем и братом!

Следующие дни слились для Юлиана в непрерывную вереницу обильных пиров. Венгры-язычники водили Юлиана из селенья в селенье, и всюду он находил благодарных слушателей, живо интересовавшихся своими далекими сородичами. Но когда схлынуло волнение встречи, Юлиан отметил и нечто огорчительное. Венгры-язычники равнодушно и даже насмешливо выслушивали его проповеди, как будто совсем не думали о спасении души. Ученье об истинном боге они воспринимали как занимательную сказку, верить в которую не пристало взрослым мужчинам…

Надеяться на быстрое обращение венгров-язычников в истинную веру не приходилось, но все же путешествие не казалось Юлиану бесплодным. По соседству с селениями венгров кочевали монголы, и Юлиан многое узнал о завоевателях. Он записывал рассказы о монгольских обычаях и монгольском войске:

«…Монголы стреляют из луков дальше, чем воины других народов. Однако мечами и копьями они сражаются менее искусно…

…Во всех завоеванных странах монголы без промедления убивают князей и вельмож, которые могут быть опасны…

…Пленных они посылают, кое-как вооруживши, в бой впереди себя. Даже если пленные хорошо сражаются, благодарность им невелика, но если они отступают, то все безжалостно умерщвляются».

О численности монгольского войска венгры-язычники не знали. Они говорили Юлиану, что воинов у хана бесчисленно много и что нет такой страны и такого народа, который бы устоял перед ними…

Ничего не подозревающая Европа должна быть предупреждена о грозной опасности, и это сделает он, простой монах, — думал Юлиан. Пора, пора возвращаться!..

Однако как ни торопился Юлиан с отъездом, он все-таки решил задержаться, узнав о прибытии в землю венгров-язычников монгольского посла. Через старейшину он испросил разрешения встретиться с послом и получил согласие.

К изумлению Юлиана, монгольский посол не походил на степняка ни обликом, ни обращением. Это был вежливый и образованный человек, он свободно говорил на венгерском, русском, куманском, тевтонском и сарацинском языках, поднимал золоченый кубок с вином изысканно, как истинный дворянин. Мирно и неторопливо текла беседа, украшенная редкими напитками и вкусными яствами, и только свирепого вида телохранители с обнаженными саблями в руках безмолвно напоминали Юлиану, что сидит он с послом страшных монголов.

Беседовали долго, но на другое утро, вспоминая речи посла, Юлиан не сумел найти в них ничего нового о монголах. Посол охотно разглагольствовал о разных диковинах: о чрезвычайно многочисленном и воинственном народе, который будто бы живет за страной монголов, отличается великим ростом и имеет такие большие головы, что они совсем несоразмерны с телом; о стране Сибирь, которая окружена Северным морем, обильна съестным, но зима там жесточайшая до такой степени, что птицы замерзают на лету, а из-за обилия снега никакие животные не могут ходить, кроме собак. Четыре большие собаки тащат сани, в которых может сидеть один человек с необходимой едой и одеждой…

Любезным и словоохотливым казался посол, но, когда Юлиан пробовал перевести разговор на монгольские дела, сразу замолкал. Сам же он то и дело задавал короткие, точные вопросы, и Юлиану стоило немалого труда уклоняться от ответов. Юлиан с досадой думал, что не смог выпытать у посла больше, чем тот от него самого, а ведь он, Юлиан, нарочно старался не говорить ничего существенного. И еще подумал Юлиан, что дикая необузданная сила завоевателей направляется холодным расчетливым разумом, и ему стало страшно…

Юлиан покинул гостеприимную землю венгров-язычников 21 июня 1236 года. Его подгоняли тревожные вести о приближении к Волге огромного монгольского войска. С торговым караваном он благополучно добрался по Каме, Волге и Оке до земли русских.

С Оки ладьи повернули в реку Клязьму. На берегах стояли деревни, окруженные пашнями, лугами, пастбищами. Домов в деревнях было немного, обычно два или три, но дома крепкие, просторные, с хозяйственными постройками. Речную воду бороздили рыбацкие челны, выдолбленные из цельного ствола дерева. По отлогим спускам выходили к реке на водопой стада. Все вокруг дышало миром и тишиной.

В Гороховце, небольшом зеленом городке с множеством деревянных храмов, который, как сказали Юлиану, принадлежал владимирскому епископу, в ладью сел русский монах. Юлиан разговорился с ним, осторожно поделился слухами о нашествии монголов. Оказывается, на Руси кое-что знали о завоевателях, но относились к ним до удивленья равнодушно.

— Из Дикого Поля в стародавние времена тоже многие орды приходили, — лениво рассказывал монах, снисходительно поглядывая на Юлиана. Печенеги приходили, торки, половцы. А где они теперь все? Или погибли всеконечно, или под руку попали к князьям русским. Монголы твои, их у нас больше татарами кличут, тоже степняки, куда им в наши леса да болота соваться? Отсидимся в чащобах, переждем беду. Да и не пойдут они в леса-то, неуютно им в лесах, тягостно. Не о монголах надобно думать, а о спасении души, в грехах погрязшей. Аминь…

Нечто подобное говорили и другие русские, с которыми беседовал Юлиан. Отчего такое равнодушие? От силы или от беспечности?

На исходе августа караван доплыл до большого и многолюдного города Владимира, столицы северного княжества русских. Здешний великий князь Юрий пожелал увидеть чужеземца, предъявившего караульным воинам охранную грамоту венгерского короля. Разговор в великокняжеском дворце был непродолжительным, но весьма полезным для Юлиана.

Князь Юрий принял монаха в небольшой комнатке со сводчатым потолком и узкими окнами, затянутыми разноцветной слюдой. Одет был князь в полотняную белую рубаху с вышивкой у круглого ворота, без торжественности, говорил негромко, просто. Он передал словесно венгерскому королю предостережение об опасности. Монголы (которых и князь называл татарами) будто бы днем и ночью совещаются, как бы им захватить христианские страны. У монголов есть намеренье пойти и на завоевание Рима, да пусть будет об этом известно всем. И еще сказал князь, что недавно хан отправил своих послов к венгерскому королю, но послы задержаны во Владимире, потому что было подозрение, что не послы они вовсе, но лазутчики ханские. Грамоту же, взятую у послов, Юлиан должен доставить своему королю.

Бородатый русский вельможа с поклоном протянул Юлиану пергаментный свиток. Позднее Юлиан узнал, что было написано языческими письменами в этой грамоте:

«Я, Хан, посол царя небесного, которому он дал власть над землей возвышать покоряющихся и подавлять противящихся, удивляюсь тебе, король венгерский! Хоть я неоднократно отправляю к тебе послов, ты почему-то ни одного из них не отсылаешь ко мне обратно, да и сам ни послов, ни писем не шлешь. Знаю, что ты король сильный и могущественный, и много под тобой воинов, и великим королевством правишь ты один. Оттого-то тебе и трудно по доброй воле мне покориться. Но было бы полезнее для тебя, если бы ты мне покорился добровольно. Рабов моих куманов, бежавших от моего гнева, впредь не держал бы ты под своим покровительством. Куманам ведь легче бежать, чем тебе, они кочуют без домов, в шатрах. Ты же имеешь крепости и города, как тебе избежать руки моей?»