Сад - Магнус Флорин

— В таком случае, — замечает Линней, — стекло сродни водным моллюскам. Ведь они суть не что иное, как тонкая жидкость, заключенная в ракушку

Читая лекцию в Уппсале, он держит между пальцами длинную, узкую бумажную ленточку; многократно сложенная, она стала совсем маленькой. Для каждого раздела он разворачивает очередной ее кусочек.

Большой палец всегда отмечает заключительный раздел. Дойдя до этого места, он убирает палец и приступает к завершению. Вот как сейчас.

Он ведет речь о жерлянках. Говорит, что их крики слышны, когда крестьянам пора сеять хлеб. Рассказывает, как в Сконе жерлянки кричали под вечер. Сидели они совсем рядом, в лужах, а казалось, где-то далеко, этак в полумиле[3], звонят большие колокола.

Именно это, говорит Линней, представлялось ему весьма странным. Что лягушки совсем близко, а их крики доносятся точно из дальней дали.

Студенты молчат, размышляют. Бильберг, Окерйельм. Дубб, Рен, Бекстадиус, Бунгенкруна, Экбом, Сандберг.

Судя по выговору, родом они из Скуттунге, Вестерлёсы, Левене, Норрбю. Он видит, как они потихоньку отходят от него, возвращаются к родителям, в свои усадьбы.

Вернувшись в Хаммарбю, Линней повторяет садовнику раздел о жерлянках. Тот говорит в ответ:

— Коли надеть летом на голову ведро, зайти в озеро и под водой громко кричать в ведре, звук будет доноситься словно бы издалека.

Весь вечер Линней без устали восхищается замечанием садовника. И мысленно решает добавить к очередной лекции еще один раздел и удлинить бумажную ленточку.

Но откуда садовник взял эти сведения, не спрашивает.

Утро. Почтарь приносит Линнею письмо от Руландера.

— Садовник! Он пишет о крокодилах. Пишет, что-де тот, кто к ним привык, может прыгнуть крокодилу на спину, взнуздать его и скакать на нем как на лошади.

Линней показывает садовнику письмо. У нижнего края — рисунок тушью, изображающий крокодила, наполовину погруженного в реку.

Садовник:

— Рисовальщик находился на большом расстоянии от своего объекта.

Линней студентам, обступившим его стол:

— Когда нужно разыскать уехавшего человека и кто-то мне говорит, что он определенно в Швеции, я знаю, искать его нужно именно здесь, а не в другой стране. Если придет кто-то еще и скажет, что он определенно в Смоланде, то мне ясно, в какой провинции его искать. А если третий примется уверять, что он в волости Скаллелёв, я буду вести поиски не где-то, но в этой волости. Наконец, придет четвертый и скажет, что он в такой-то или такой-то усадьбе, а стало быть, искомое найдено.

Посреди стола яйцо и плошка с водой. Яйцо покачивается туда-сюда, клонится в сторону плошки. Линней делает поползновение подойти ближе, выяснить, в чем тут дело, но садовник удерживает его, тронув за плечо:

— Погоди.

Яйцо покачивается.

— Андерс меня научил. Выдуваешь из яйца содержимое. Запускаешь внутрь обыкновенную пиявку Затыкаешь дырочку белым воском. А рядом ставишь плошку с водой.

Линней медлит. Раздосадованный.

— Кто он, этот Андерс?

— Андерс? Просто мальчонка.

Время от времени Линней получает большие посылки. Почтарь доставляет коробки, содержащие якобы диковинные растения, которые на поверку нередко оказываются топорными фальшивками. Линней держит ухо востро. Ему известна история о странном вюрцбургском камне с удивительно красивым оттиском ископаемой лягушки — камне, который знаменитый профессор Берингер описал в велеречивых статьях, каковые с гневом, стыдом и скорбью предал огню, когда обнаружилось, что фальшивый камень в шутку изготовили его собственные студенты.

Порой являются и посетители, обычно и впрямь странноватые. Обязанность садовника — их отваживать. И он с ними разговаривает. Порой слишком долго и недостаточно решительно, как полагает Линней. Иной раз он даже подозревает, что сам садовник и заманил их в сад. Бесконечная вереница лекарей-самоучек, торговцев благовониями и мазями, бродяг, праздношатающихся, колдунов, знахарей и знахарок — все как один шагают по тракту, через поля в Хаммарбю.

Линней отчетливо видит их из своего окна. Однако ночью он видит не так отчетливо. И ему мнится, будто они стоят, прижавшись лицом к стеклу заглядывают внутрь. Точь-в-точь чудища, какими пугали его родители, чтобы он не выходил ночью на улицу.

Апрельское утро, четверг. Сыр и масло. Но работник почему-то бледен, падает с козел, сильно ушибается.

— Некоторые болезни, — говорит Линней, — вызваны слабостью фибров, а некоторые — напряженностью оных.

Работник стонет.

— Напряженные фибры можно размягчить маслянистым лекарством. Слабые фибры можно подтянуть терпким средством и укрепить горьким.

Возница с садовником заносят работника в дом.

— Есть также болезни, возникающие от телесных соков, от их характера или смешения. Кислый характер устраняется сухим лекарством и закрепляется горьким.

Работник лежит совершенно неподвижно, пустой взгляд устремлен в пространство.

— В нашем теле, — продолжает Линней, — имеется вдобавок малоизученный подвижный элемент в спинном и головном мозге, откуда ко всем частям организма идут чувствительные нервы. Когда этот элемент поврежден, всё зависит в первую очередь от диеты, которая слагается издыхания, принимаемой пищи, движения, сна, выделений и движений души.

Внезапно работника рвет, и он совсем теряет сознание. Возница и садовник в большой тревоге.

К вечеру работник приходит в себя, и они с возницей отъезжают в Лёвсту.

Линней в саду, при нем лупа, препаровальная игла, острый ботанический нож, карандаш, специальный цилиндр для сбора растений и коробка энтомологических булавок. Одет он в просторную рубаху и широкие штаны наподобие матросских.

Садовнику очень любопытно, что это за книга, с которой Линней ходит повсюду. А это «The Gardener’s Dictionary»[4] Филипа Миллера, садовника и первого ботаника в Аптекарском огороде Челси.

Маленький томик в осьмушку листа, который сподручно носить с собою, работая в саду.

Садовник хочет заглянуть в книгу и пробует подойти к Линнею. Но тот, отвернувшись, шагает прочь по дорожке и кричит громким голосом:

— Тут речь не о кухонных травах и не о декоративных растениях! Эта книга не для простых садовников, а для ботаников!

Линней рассказал другу Артеди об амстердамском аптекаре по имени Себа. О его единственной в своем роде Кунсткамере, обширной, вызывающем всеобщее восхищение, о его слепой вере в пресловутую семиглавую гидру, вывезенную Кёнигсмарком[5] из Праги, а ныне принадлежащую Гамбургскому бургомистру.

— Говоря по правде, — заметил Линней, — искусственное туловище с каркасом из тонких гнутых деревянных реек, набитое холщовыми тряпками, сверху его обтянули змеиной кожей и снабдили ласочьимп головами, что можно увидеть по зубам оной гидры.

Линней подтрунивал над своим членством — пол именем Диоскорида II[6] — в естественно-историческом обществе аптекаря Себы, именуемом Academia Leopoldino-Carolina Naturae Curiosorum[7].

23 мая. Линнеев день рождения. Коли уж выпало тебе быть Линнеем, то и будь им. Но Линнею страшновато.

Чего он страшится?

Того, что, выйдя в сад, обнаружит, что никакого сада там нет.

Что, заглянув в свои стеклянные витрины, обнаружит, что ни коллекций, ни витрин больше нет.

Вот чего он страшится.

Что двадцать восемь учеников исчезнут. Что исчезнут брат и сестры.

Стремясь сохранить свой сад, он ежедневно туда наведывается. Придумывает себе дело. Хоть самое простенькое. К примеру, полить из зеленой лейки определенное растение. Удалить несколько побегов какого-нибудь куста, чтобы он не слишком разрастался. Выполоть пырей.

Процедура эта больше светская, нежели сакральная. В отличие от целого ряда учеников и иных визитеров Линней не воспринимает каждодневную работу в саду как своего рода акт творения. Для него это скорее попечительство. Или, точнее сказать, с тех пор как Господь отошел от творения, оно, по всем вероятиям, приняло форму попечительства, каковое порой исполнял человек.

Оттого-то он не перестает выходить в сад и окружать его своими заботами. Думает, что, если не выйдет в сад, тот зачахнет и исчезнет.

Садовник работнику и вознице:

— Идемте, покажу вам потешные картины и фигуры.

Он подвел их к большой оловянной миске, которую загодя наполнил водой. Работник и возница наклоняются, глядят в миску.

А садовник шлепает по воде ладонью — брызги так и хлещут. Работник и возница трут глаза, напрочь теряют ориентацию.

— Ну вот, — говорит садовник, — вы сами и есть потешные картины и фигуры.