Банда Кольки-куна - Николай Свечин

– Это почему же?

– Сейчас готовится очередная реформа. Из Главного штаба выводится вся обер-квартирмейстерская часть, включая разведку. И передается во вновь создаваемое Главное управление Генерального штаба.

– Погоди, – взмолился Алексей Николаевич. – Я уже запутался. Штабы, управления, и все главные… Нам-то что с того?

– Ну как же! Реформа всегда влечет за собой суету и беспорядок. На переходный период. Пока генералы и офицеры пересядут из одного кресла в другое, пока оформят все бумаги, заведут новые бланки, поделят обязанности… Им будет не до службы.

– И долго продлится этот переходный период?

– Обычно полгода. Потом можно начинать говорить о деле.

– Вдруг оно и к лучшему? – задумчиво протянул коллежский советник. – А то с нашими тупыми генералами… Знаю я одного: дундук, хоть и барон!

– Да, – согласился Таубе, – мы, бароны, такие…

Но Лыков уже думал о другом:

– Черт, как не вовремя! У нас в МВД ведь еще хуже, чем у вас. Что в департаменте, что в министерстве. Главная фигура теперь Трепов. Старые кадры разбежались, набирают одних судейских. Людей, понимающих, что такое розыск, почти не осталось. Притом что в стране вот-вот грянет революция!

Действительно, в Российской империи все трещало по швам. Начало этому положила сама власть. После убийства Плеве министром внутренних дел стал князь Святополк-Мирский. Сторонник компромиссов и либерал, он пытался отказаться от назначения. Честно заявил государю, что не приемлет пути репрессий, по которому шел его предшественник. И просит не делать его главой такого зловещего ведомства. Но царь настоял. И на словах согласился, что с обществом надо как-то договариваться… Это окрылило доверчивого князя, и он ударился в заигрывания с тем самым обществом. Начал новый министр с того, что уволил трех товарищей[18] Плеве (Стишинского, Валя и Зиновьева), а также директора Департамента общих дел Штюрмера. Причем сделал это заочно, из своего имения! Святополк-Мирский вообще не спешил приступать к выполнению обязанностей. Назначенный министром еще 26 августа 1904 года, он появился на Фонтанке лишь 16 сентября. В стране все полыхало, а князь три недели собирался в дорогу… Уже тогда Лыков понял, что добром правление Святополка не кончится. И не ошибся.

Мирский сразу отдал непопулярные полномочия в другие руки. На должность товарища, командира корпуса жандармов он взял генерала Рыдзевского. И поручил ему же заведывать делами по пресечению преступлений и охранению общественной безопасности и порядка. На тот случай, если боевики вдруг захотят отомстить за репрессии, пусть бомбы летят в генерала… Сам князь написал царю обширную записку, в которой предлагал расширить состав Государственного совета за счет привлечения в него представителей общества. Не бог весть какая новация: о подобном говорили уже много лет. Но даже эта скромная идея застряла, особенно когда ее прокомментировал Победоносцев. Еще Мирский разрешил съезд земских деятелей. Видимо, он не понимал последствий подобного шага. Земцы собрались и сразу завели речь о необходимости реформ. Началась всероссийская говорильня. По всей стране собирались «прогрессивные силы» и сочиняли адреса, в которых требовали народного представительства. Собрания и речи захлестнули империю. А, поскольку министр внутренних дел разрешил первый из съездов, власти на местах не посмели закрыть другие собрания. Как грибы после дождя появились различные союзы: врачей, адвокатов, журналистов, типографских рабочих, железнодорожников, а затем даже и священников. Вскоре был учрежден объединивший их «Союз союзов» и сразу стал влиятельной силой. Власть своими руками создала себе противника. Мирский радовался, как удачно развивается его диалог со здоровыми силами, и клянчил у государя новые послабления.

Одновременно с этим в столице оживилось движение рабочих. Возглавил его старый агент Зубатова священник Гапон. Бывший начальник Особого отдела Департамента полиции и изобретатель «полицейского социализма» отбывал ссылку во Владимире. А Гапон мутил рабочих и звал их идти к царю. Он-де стоит над всеми и понимает чаяния народа, а министры мешают прямой связи монарха с подданными. Надо вручить Его Величеству петицию, где все будет написано. У царя-батюшки тут же откроются глаза на то, как живут его дети. Он одернет зарвавшихся заводчиков, и начнется хорошая жизнь. Так или примерно так хитрый поп дурил людей на глазах у полиции. Недалекий градоначальник Петербурга Фуллон помнил, что Гапона к нему прислали из МВД, и считал его действия согласованными с властью. И в результате всеобщего непонимания и легкомыслия грянул гром.

3 января с Путиловского завода были уволены четыре человека, все из рабочего общества, руководимого Гапоном. Сразу же началась стачка – люди требовали вернуть своих товарищей на работу. Администрация отказалась. Назавтра к стачке примкнули соседи, а через день забастовали все предприятия Петербурга. Газовый завод и электростанция тоже прекратили работу, город погрузился в темноту. 7 января типографские рабочие прекратили печатать газеты. Власть растерялась, обыватели ошалели. Темно, страшно, и никаких новостей из внешнего мира… Наконец стало известно, что 9 января Гапон поведет многотысячную толпу рабочих к Зимнему дворцу.

Ближайшее окружение государя совещалось с утра до вечера. Сам Николай жил в Царском Селе и не собирался ехать в город разговаривать с народом. Впустить в центр столицы десятки тысяч возбужденных пролетариев представлялось немыслимым: будет еще одна Ходынка. Уговорить попа остановить людей никто даже не пытался. И тогда разрешение опасной ситуации возложили на военных. А именно – на великого князя Владимира Александровича, командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа. Как солдаты будут останавливать гигантскую толпу, самые умные догадывались… Полиция служила у армии на подхвате и до последнего пыталась предотвратить кровопролитие. В итоге немало правоохранителей погибло от пуль.

Утром 9 января рабочие пятью колоннами двинулись в центр города. Гапон вел путиловцев с иконами и хоругвями. Люди шли плотной толпой, задние подпирали передних. На мосту через речку Таракановку шествие остановили и приказали разойтись. Никто из людей не поверил, что сейчас в них будут стрелять боевыми патронами. Когда началась пальба, полицейские, сопровождавшие колонну, закричали офицерам: «Что вы делаете?!». Их положили следующим залпом.

Другие колонны тоже рассеяли огнем. Кровь пролилась на Невском проспекте у Полицейского моста, на Гороховой возле Адмиралтейства и на Каменноостровском проспекте перед Троицким мостом. Тех, кто все же пробился к дворцу, добивали у Александровского сада. Но в одном месте народ оказал сопротивление. Колонна, шедшая с Васильевского острова, была остановлена на мостах. После первых залпов толпа ринулась назад. Люди разгромили завод по производству холодного оружия Шора, взяли шашки и кинжалы, выстроили баррикаду и удерживали ее несколько часов. Завязался самый настоящий уличный бой, и пехота с трудом разогнала возмущенных рабочих.

Как нарочно, начальство именно туда послало Лыкова наблюдать за обстановкой. Тот предусмотрительно надел шубу, а не форменное пальто, но пистолет не взял. Когда двое оборванцев, вооруженные белым оружием[19], увидели гуся в бобровой шапке, то сразу им заинтересовались. Лыков кинулся убегать по Кадетскому переулку. А что еще ему оставалось делать? Кругом сотни разъяренных людей, тут и там раненые и убитые. Звать городовых бесполезно – никто не придет на помощь. Люди озверели и искали, кому из начальства отомстить. Надеяться приходилось лишь на быстрые ноги. Но парни были моложе и догоняли коллежского советника. Возможно, его жизнь так бы и окончилась на Василии, но сжалился швейцар одного из домов. Он увидел погоню, распахнул дверь, впустил хорошо одетого господина в подъезд и сразу закрылся изнутри. А затем вывел его через задний ход на соседнюю улицу. Рабочие постояли-постояли, матерились, грозили швейцару, разбили окошко, пытались выломать дверь, но потом ушли. А Лыков весь вечер успокаивался коньяком. На другой день он приехал в Кадетский переулок, нашел своего спасителя и вручил ему тысячу рублей. И посоветовал на время исчезнуть…

Расстрел войсками безоружных людей потряс страну. А тут еще полиция, как нарочно, запретила отдавать тела погибших родственникам: их похоронили тайно, ночью, в братских могилах, словно преступников. Молва сразу многократно преумножила количество жертв: называли дикие, неправдоподобно огромные цифры. Петербург опустел, его жители от ужаса боялись выйти на улицу. Лыков, как и все порядочные люди в Министерстве внутренних дел, был в шоке. Как служить дальше? Что это за власть, которая убивает своих же? Кто ответит за пролитую кровь? Он приехал к Таубе и полночи спорил с ним. Уходить или не уходить в отставку? Барон, сам потрясенный, убеждал друга остаться на службе. Иначе кто будет поправлять этих идиотов, что пилят сук, на котором сидят?