Век чудес - Уокер Карен Томпсон

Мама упала на диван рядом со мной:

– Ну хоть ты меня не бросила. Теперь мы должны заботиться друг о друге.

Мне очень хотелось сбежать в гости к Ханне, но я понимала, что расстрою маму.

С улицы донеслись детские голоса. Сквозь жалюзи я разглядела семейство Каплан, неторопливо шествующее по тротуару. По субботам они из-за Шаббата не пользовались автомобилем. Они прогуливались вшестером: мистер и миссис Каплан, Якоб, Бет, Аарон и малыш в коляске. Младшие Капланы посещали еврейскую школу в северной части города. Одевались они всегда в черное. Своими развевающимися длинными юбками и строгими брюками они напоминали мне персонажей старых фильмов. С Бет, моей ровесницей, я не поддерживала никаких отношений. Она держалась особняком. Сейчас Бет шла в рубашке с длинным рукавом, в прямой черной юбке до земли и в стильных ботиночках из красной лакированной кожи. Самовыражаться она могла только при помощи обуви. Пока они степенно плыли мимо дома и самый младший Каплан срывал с нашей лужайки одуванчики, я вдруг подумала, что им, наверное, еще ничего не известно о замедлении.

Спустя какое-то время я узнала от Якоба, что не ошиблась: Капланы пребывали в неведении вплоть до заката. Шаббат закончился, Господь позволил им включить свет и телевизор. И только тогда они поняли, что мир уже никогда не станет таким, каким они его знали с рождения. Человек, не слышавший новостей, не замечал ничего особенного. Конечно, потом положение изменилось, но в тот, самый первый день Земля казалась совершенно обычной.

Мы жили в конце квартала, построенного в семидесятые годы и поделенного на квадратные километры участков. На каждом из них стоял оштукатуренный дом с асбестовыми потолками и стенами. Кривые оливы, когда-то росшие на всех лужайках, выкорчевали и заменили более модными и жадными до влаги деревьями. Дворы содержались в чистоте, но до фанатизма в этом деле никто не доходил. В редкой траве росли маргаритки и одуванчики. Почти каждый дом увивали розовые, дрожащие на ветру гроздья бугенвиллей.

Судя по старой спутниковой карте, на которой каждый угол обозначался лампочкой, здания нашего квартала были выстроены ровными параллельными рядами, словно десять висящих на веревке термометров. Наш дом, затерянный в переплетении скромных улочек, находился в дешевой части побережья калифорнийского холма, более престижная сторона которого спускалась к океану.

Зато на рассвете наши дома заливало светом. Кухонные окна смотрели на восток. Пока закипали кофейники и лилась вода в душевых, пока я чистила зубы или выбирала наряд для школы, утренние лучи били прямо в стекла. Во второй половине дня нас накрывала прохладная тень: каждый вечер солнце пряталось за крыши дорогих домов и целый час плавно опускалось в океан. В тот день мы ждали закат с тревогой.

– Кажется, сдвинулось чуть-чуть, – сказала я, щурясь. – Точно, идет вниз.

По всей улице открывались двери гаражей. Показались легковушки и внедорожники, потрепанные от частой перевозки вещей, детей и собак. Многие соседи вышли во двор и теперь стояли, скрестив руки. Все глядели на небо, будто ждали начала салюта.

– Не смотри прямо на солнце, – сказала мама, которая сидела на крыльце рядом со мной. – Глаза испортишь.

Она вскрыла упаковку пальчиковых батареек, найденных в ящике комода. На цементном полу лежали три фонарика – наш мини-арсенал для борьбы с темнотой. Хотя солнце стояло еще высоко, маму обуревал страх перед необычно долгой ночью.

Далеко в конце улицы я заметила свою подругу детства Гэбби, которая в одиночестве устроилась на крыше. Мы стали редко видеться с тех пор, как родители перевели ее в частную школу в соседнем городке. Как и обычно, она была одета во все черное. Ее крашеные волосы темнели на фоне неба.

– И зачем она так покрасилась? – удивилась мама.

– Понятия не имею, – ответила я. Гэбби сидела довольно далеко, но я все-таки разглядела в каждом ее ухе по три сережки. – Наверное, просто захотелось.

Рядом гудел радиоприемник. Медленно тянулись минуты. По радио обсуждали «проблему урожая». Я так и не поняла, родился ли этот термин в тот день или уже имел свою давнюю забытую историю и упоминался в соответствующих разделах учебников. Новый вопрос, требующий нового ответа, звучал так: долго ли просуществуют сельскохозяйственные культуры без света?

Мама один за другим проверила фонарики, направляя их луч себе на ладонь. Она заменила старые батарейки на новые, словно перезарядила ружья.

– Не понимаю, почему твой отец до сих пор не позвонил.

Мама вынесла на крыльцо беспроводной телефон, но он безмолвствовал. Потом сделала несколько маленьких бесшумных глотков из стакана. Помню, как в нем позвякивал лед, а вода капала с краев, оставляя на цементном полу странные узоры.

Конечно, панике поддались не все. Моя учительница музыки Сильвия, жившая через дорогу, продолжала работать в саду как ни в чем не бывало. Сперва она ползала по земле на четвереньках, и в руках у нее сверкали садовые ножницы. Затем она отправилась на прогулку по кварталу. Сабо постукивали по тротуару, рыжие пряди выбились из наскоро заплетенной косы.

– Привет, Джулия, – сказала она, дойдя до нашего двора, и улыбнулась маме, но так и не назвала ее по имени. Они были ровесницами, но Сильвия почему-то выглядела моложе.

– Кажется, ты не особенно переживаешь, – заметила мама.

– Que sera sera, – вздохнула Сильвия. – Я всегда так говорю. Будь что будет.

Я любила Сильвию, хотя знала, что маме она не нравится. Она казалась мне красивой и прикольной, и от нее вкусно пахло. Ее тонкие, длинные, словно ветви эвкалипта, руки и ноги постоянно были украшены массивными браслетами с бирюзой. Но перед уроком игры на фортепиано она всегда снимала их, чтобы лучше чувствовать единение с клавишами. Она даже разувалась перед тем, как сесть за инструмент.

– Хотя, возможно, у меня просто помутнение рассудка, – добавила Сильвия. – Я сейчас в середине очищения.

– Какого очищения? – заинтересовалась я.

– Поста, – ответила она и наклонилась ко мне, чтобы объяснить. Я заметила, как мама отодвигает фонарики подальше за спину. Кажется, ей стало стыдно за свой страх. – Никакой еды и алкоголя, только вода. В течение трех дней. Уверена, что твоя мама тоже так делает.

Мама покачала головой:

– Нет, я таким не занимаюсь.

Теперь уже мне стало неловко за покрытый испариной стакан, который стоял у мамы за спиной. На минуту воцарилось молчание.

– Как бы то ни было, все происходящее – не повод прекращать занятия, Джулия. Увидимся в среду, – добавила Сильвия перед уходом.

Несколько следующих дней Сильвия, надев панаму, так же невозмутимо подрезала розы и пропалывала сорняки.

– Знаешь, такая худоба вредна для здоровья, – заметила мама, когда Сильвия вернулась в свои садовые владения. Мамин гардероб был переполнен платьями на размер меньше, чем нужно. Упакованные в пластик, они ждали дня, когда мама сбросит несколько килограммов, расстраивающих ее уже много лет. – У нее все кости можно пересчитать.

Что ж, это была правда.

– Смотри, фонари зажглись! – воскликнула я.

Фонари включались автоматически с наступлением темноты. Но в тот день солнце еще сияло.

Я представила людей, живущих на другой стороне планеты, в Индии и в Китае. Они толпились во мраке и тоже ждали – только, в отличие от нас, не заката, а рассвета.

– Мог бы хоть сообщить, что добрался до работы, – проворчала мама.

Она снова набрала номер, подождала несколько гудков и положила трубку.

Однажды я ездила к папе на работу. При мне ничего особенного там не произошло. Беременные лежали в кроватях, смотрели телевизор и все время что-то жевали. Отец задавал им вопросы и проверял графики. Будущие папаши кружили поблизости.

– Я же просила его позвонить, – не успокаивалась мама.

Ее тревога передавалась мне, хотя я и старалась не поддаваться.

– Наверное, он просто очень занят.

В конце улицы я заметила Тома и Карлотту – пожилую пару, которые сидели возле своего дома. Он – в застиранной майке и джинсах, она – в ботинках «Биркенсток» и с длинной седой косой через плечо. В этот час они всегда отдыхали в шезлонгах на дорожке, с сигаретами и коктейлем «Маргарита» в руках. Через открытую дверь гаража виднелись кольца игрушечной железной дороги Тома. За последние годы почти все обитатели нашей улицы уже переставили или хотя бы отремонтировали свои дома – образно говоря, отполировали пожелтевшие зубы. И только жилище Тома и Карлотты пребывало в первозданном виде. Даже полы там устилал все тот же старый бордовый ковролин. Я это знала точно, потому что заходила к ним, продавая скаутское печенье.