Век чудес - Уокер Карен Томпсон

Том заметил мой взгляд и поднял руку с бокалом в знак приветствия. Мы почти не знали друг друга, но он всегда относился ко мне с симпатией. Я помахала в ответ.

На дворе стоял октябрь, больше похожий на июль: в воздухе пахло летом, и небо в семь часов вечера оставалось светлым.

– Надеюсь, телефоны исправны, – с беспокойством сказала мама. – Телефоны-то ведь должны работать?

В ту ночь во мне проявились многие мамины черты, в частности способность зацикливаться на чем-то одном и неумение смиряться с неопределенностью. А вот ее широкие бедра и высокие скулы дремали во мне еще несколько лет. Тогда я этого не понимала.

– Мам, расслабься!

Наконец телефон зазвонил. Мама немедленно ответила, но через секунду в ее голосе послышалось разочарование, и она передала трубку мне.

Звонила Ханна.

Я поднялась с крыльца и пошла на лужайку, прижимая телефон к уху и щурясь на солнце.

– Нет времени болтать. Я просто хотела сказать, что мы уезжаем, – сообщила Ханна.

В трубке слышались голоса ее сестер. Я представила, как она стоит посреди их общей спальни, вспомнила желтые в полоску занавески, сшитые ее мамой, гору плюшевых игрушек на кровати и разбросанные по комоду заколки для волос. Мы провели немало часов в этой комнате.

– А куда едете?

– В Юту. – Голос Ханны казался испуганным.

– И когда вернетесь?

– Мы не вернемся.

Меня охватила паника. В тот год мы с Ханной практически не разлучались, и учителя даже начали путать наши имена.

Как я позже узнала, после начала замедления тысячи мормонов собрались в Солт-Лейк-Сити. Ханна сказала, что их церковь определила точное место Второго пришествия Спасителя. Там уже построили гигантское зернохранилище, чтобы прокормить ожидающих конца света мормонов.

– Вообще-то, мне нельзя тебе об этом рассказывать, ты ведь не принадлежишь к нашей церкви, – добавила она. – Но это правда.

Моя семья происходила из мирного лютеранского рода, поэтому никакими секретами не владела и четкими знаниями о конце света не располагала.

– Ты еще здесь? – спросила Ханна.

Мне было трудно говорить. Я стояла на газоне и пыталась не заплакать. Наконец я выдавила из себя:

– Вы уезжаете навсегда?

Я услышала, как Ханну окликнула ее мама.

– Надо бежать, я попозже еще наберу, – ответила она и повесила трубку.

– Что она сказала? – крикнула мама с крыльца.

У меня перехватило дыхание.

– Ничего, – сказала я.

– Ничего? – удивилась мама.

У меня из глаз брызнули слезы, но она их не заметила.

– Странно, что папа до сих пор не позвонил. Может, у него телефон разрядился? – продолжила она.

– О господи, – сказала я. – От твоих слов только хуже.

Мама помолчала. Потом взглянула на меня и резко ответила:

– Не считай, будто ты – самая умная. И не поминай имя Господа всуе.

Голос радиоведущего искажали помехи, и мама стала настраивать приемник. Говорил эксперт из Гарварда:

– Если ситуация не изменится, грядет катастрофа, угрожающая всем видам зерновых культур и всемирному продовольственному запасу.

Минуту мы просидели в тишине.

Неожиданно из дома послышался глухой удар. Затем что-то мягко шлепнулось на пол, и зазвенело разбитое стекло.

Мы с мамой обе так и подпрыгнули.

– Что это было? – спросила она.

Мы были готовы вообразить самое невообразимое и поверить в невероятное. Теперь мне повсюду мерещилась опасность. Из каждой щели выглядывал страх.

– Звук неприятный, – заметила я.

Мы бросились в дом и обнаружили на кухне полный беспорядок. Моя утренняя булочка так и валялась недоеденной на тарелке – точно на том месте, где я ее оставила девять часов назад. Сливочный сыр засох по краям. Кошки перевернули банку йогурта и тщательно вылизали ее содержимое. Кто-то оставил открытым молоко. На стуле висел забытый Ханной футбольный свитер.

Источником шума оказалась птица. Голубая сойка врезалась в закрытую кухонную форточку и рухнула вниз, видимо сломав тонкую шейку. Ее тельце с неуклюже распростертыми крыльями лежало на полу веранды.

– Может, она просто без сознания, – предположила мама.

Мы застыли у разбитого стекла.

– Непохоже, – ответила я.

Вскоре мы поняли, что замедление действует и на силу гравитации. По всей видимости, инерция движущихся тел увеличилась, а наша зависимость от земного притяжения уменьшилась. Возможно, именно это изменение физических законов и отправило птицу, не успевшую свыкнуться со своей новой скоростью, прямиком к нам в окно.

– Может, унести ее куда-нибудь? – предложила я.

– Не трогай ее. Папа сам все сделает.

Мы оставили сойку на месте гибели, а кошек заперли в гараже.

На кухне мы тоже не стали убираться. Там совсем недавно делали ремонт, и теперь слабый, до сих пор не выветрившийся запах краски обогатился привкусом скисшего молока. Мама снова наполнила стакан: два свежих кубика льда звякали и подпрыгивали под струей пенящегося виски. Никогда не видела, чтобы она столько выпивала за день.

Затем она снова вышла на крыльцо и предложила присоединиться к ней.

Но я уже так устала от маминого беспокойства, что отправилась к себе в комнату и рухнула на кровать.

Двадцать минут спустя солнце все-таки соскользнуло за холм – в доказательство того, что, вопреки всему, Земля хоть и медленно, но продолжала вращаться.

Ночью ветер усилился и поменял направление. Теперь он не дул с моря, а с воем и визгом набрасывался со стороны пустыни. Эвкалипты во дворе отчаянно боролись со стихией, но, судя по ярким звездам на безоблачном небе, шторм нам не грозил.

Одновременно с кухни я слышала стук шкафчика, мягкое поскрипывание дверных петель, шлепанье маминых босых ног, звук отвинчивающейся бутылочки с лекарством и журчание воды, льющейся в раковину, а затем в стакан.

Мне хотелось, чтобы папа был дома. Я постаралась представить, чем он занят в больнице. Может, именно в этот момент его руки принимают новорожденного. Я подумала о том, каково родиться в такую ночь.

Вскоре уличные фонари погасли, оставив мою комнату даже без своего слабого света. Наступило время восхода солнца, но мрак продолжал окутывать окрестности. Для меня, городской жительницы, эта густая, словно деревенская, темнота оказалась чем-то новым.

Я вышла из комнаты и очутилась в коридоре. Из-под двери родительской спальни на ковер падал болезненный голубой отсвет телевизора.

– Тебе тоже не спится? – спросила мама, когда я открыла дверь. В своей старой белой ночнушке она выглядела совсем изможденной. Вокруг глаз пролегли тонкие морщинки.

Я забралась к ней в кровать и спросила, откуда взялся этот ветер.

Мы перешептывались, словно рядом кто-то спал. Телевизор работал без звука.

– Просто наступил сезон Святой Анны, – ответила она, поглаживая меня по спине. – Осенью всегда так. Это-то как раз нормально.

– Который час? – поинтересовалась я.

– Без четверти восемь.

– Так ведь утро уже!

– Утро…

Небо оставалось темным. Мы не замечали никаких признаков рассвета. Слышно было, как кошки в гараже беспокоятся и царапают дверь. Тони настырно подвывал. Даже он, практически слепой от катаракты, чувствовал, что творится что-то неладное.

– Папа звонил?

Мама кивнула:

– Он останется еще на одну смену, потому что не все вышли на работу.

Мы еще долго сидели в тишине, слушая вой ветра. Отблески телеэкрана отражались на белых стенах.

– Когда папа вернется домой, не тревожь его. Пусть отдохнет. У него выдалась тяжелая ночь.

– А что случилось?

Мама прикусила губу, глядя в телевизор:

– Умерла женщина.

Умерла?

На моей памяти такое в папиной практике случилось впервые. Смерть во время родов казалась мне чем-то невероятным, будто гибель от полиомиелита или чумы. Подобный исход полностью исключался благодаря мониторам, медицинскому оборудованию, стерильным рукам, бактерицидному мылу, лекарствам, передовым методам лечения, а также обширным научным познаниям человечества.