Мужское воспитание - Борис Никольский

Наступил перекур. Солдаты — кто сел на траву, кто лег — отдыхают. А Лебедев рассказывает:

— Вот в прошлом году на учениях был у нас случай. Мы с дружком моим, Серегой Башмаковым, профилонили, окопаться как следует не успели, а тут команда: «Танки слева!» Что делать? От танка за кустиком не спрячешься. А танк жмет прямо на нас. Рядом сосна росла — высоченная. Мы с Серегой на сосну. А как стал танк мимо проходить, мы на него — раз! И смотровые щели плащ-палаткой закрыли. Танк и ослеп. Покрутился, покрутился на месте, и все. Что ему делать? Вылезайте, голубчики, приехали. Командир полка нам благодарность объявил — за находчивость.

— Ох, и мастер ты заливать, Лебедев, — сказал Булкин.

— Это почему? — обиделся Лебедев, и веснушки на его лице сразу потемнели. Вообще у него были удивительные веснушки — они могли становиться гуще и реже, могли становиться темнее или бледнеть, могли и почти вовсе исчезать. Казалось, сам Лебедев, как фокусник, управлял ими.

— Спроси у кого хочешь, был такой случай…

Лебедев все больше нравился Димке. С таким не соскучишься. Был бы у Димки такой старший брат — вот было бы здорово! На гитаре сыграть — пожалуйста, смешную историю рассказать — пожалуйста, в воротах вратарем постоять — сколько угодно. Все может Лебедев.

Димка и сам не заметил, как все чаще стал повторять: «Лебедев сказал…», «Лебедев говорит…», «Пап, а Лебедев сказал — скоро тревога будет…», «Пап, а Лебедев говорит, на ученьях пушки на парашютах бросают…», «Пап, а Лебедев…»

— Меня уже что-то начинает пугать этот Лебедев, — сказала мама. — Что он хоть из себя представляет?

Димка весь напрягся — ждал, что ответит отец. Отец пожал плечами.

— Димка уже достаточно взрослый, — сказал он, — чтобы самостоятельно выбирать себе друзей.

Все-таки Димка никак не мог понять отца: иногда хмурится, молчит, к нему и подступиться страшно, а иногда такое скажет, что прыгать от радости хочется. Вот как сейчас.

Однажды отец сказал:

— Завтра у твоего друга, между прочим, день рождения.

— У кого? — на всякий случай спросил Димка.

— У Лебедева. У кого же еще.

— И праздновать будут? — осведомился Димка.

— Ну, праздновать, не праздновать, а поздравят. Боевой листок в его честь выпустят.

— А тебя тоже поздравляли, когда ты был солдатом? — спросил Димка.

— Нет, — сказал отец, — когда я служил, ничего такого и в помине не было. Мне двадцать лет в карауле исполнилось. Никто и не вспомнил. Не до нежностей было… — Отец вздохнул, и Димке почему-то показалось, что он жалеет о том времени, когда было не до нежностей. А может быть, просто обидно ему стало, что никто его тогда не поздравил.

«Надо поздравить Лебедева, — подумал Димка, — надо обязательно его поздравить».

Ему хотелось что-нибудь подарить Лебедеву. Но что? Он ничего не мог придумать. Бабушка в таких случаях говорила: «Важен не подарок, важно внимание».

Димка взял открытку, самую красивую — серебристая ракета в черном небе летит к звездам — и написал на обороте:

«Дорогой Лебедев! Поздравляю вас с днем рождения и желаю…»

— Пап, — спросил он, — чего пожелать Лебедеву?

— Хм, — сказал отец, — наверно, успехов в учебно-боевой и политической подготовке.

«…успехов в боевой и политической подготовке», — написал Димка. Слово «учебно» он выбросил. Потом подумал и добавил: «…а так же счастья в личной жизни». И подписался: «Толмазов Дима».

Он решил, что отдаст эту открытку Лебедеву утром.

Но на рассвете полк подняли по тревоге.

На рассвете застучали по ступенькам сапоги посыльных, зазвенели звонки в квартирах, захлопали двери.

Ничего этого Димка не слышал. Он спал. А когда проснулся, отца уже не было. Димка очень расстроился, рассердился на маму: почему не разбудила?

— Потому что тебе там нечего делать, — сказала мама.

Димка обиделся еще больше. Торопливо позавтракал и побежал к казарме.

В казарме было тихо и пусто. Только дневальный скучал у тумбочки с телефоном.

— Проспал? — спросил он.

Димка ничего не ответил. Уж если бы он был солдатом, он бы ни за что не согласился дежурить у тумбочки, когда все поднялись по тревоге.

Он вышел на улицу, побрел к солдатской курилке. Сел на скамейку, где сидел всегда рядом с Лебедевым. Скамейка была сколочена из грубых досок и вся испещрена вырезанными буквами и цифрами. Кто вырезал свое имя, кто — год рождения, а кто — название родного города. «Пермь, — читал Димка, — Вологда… Баку… Саратов…»

«Может быть, они уже поднялись в небо, — думал Димка, — может быть, летят уже среди облаков, готовые в любую минуту как белый смерч обрушиться на голову противника…»

Эти слова про белый смерч Димка прочел в одной книжке, и они ему очень понравились.

Димка попробовал представить, как гудит в самолете сирена, как поднимаются со своих мест солдаты, как медленно распахиваются створки огромного люка, как бушует воздушный вихрь… Все это рассказывал ему Лебедев. Но разве представишь такое? Вот самому бы посмотреть, своими глазами!

А может быть, и не поднимались они ни в какое небо, а просто бегут сейчас по пыльной дороге, топают сапогами, спешат выйти наперерез «противнику»…

Самое обидное, что Димка ничего не знает. Сидит здесь, как дурачок, и гадает. Жалко было отцу разбудить, что ли…

Посидел Димка в курилке, пошел домой. Дома тоже скучно. Мать сказала:

— Что ты мотаешься, как неприкаянный? Поиграл бы с детьми…

«С детьми!» — Димка фыркнул. «Дети» — это белобрысый шестилетний Павел, сын начальника штаба, и первоклассница Нинка. Димка всегда старался незаметно прошмыгнуть мимо них, а то увяжутся, потом не избавишься.

Снова пошел Димка к казарме — вдруг вернулись уже солдаты. Нет, не вернулись.

На скамейке в курилке сидел свободный дневальный и грелся на солнце.

— Смотри! — вдруг сказал он и вскочил.

Димка взглянул в небо, туда, куда показывал солдат, и ахнул от восторга. Там, в голубом небе, словно белые облачка, распускались парашюты. Один, два… пять… десять… Их было так много, что Димка сразу сбился со счета.

— Наши! — радостно закричал Димка. — Это же наши!

…Роты начали возвращаться только под вечер. Солдаты шагали усталые, пыльные, в темных от пота гимнастерках. С автоматами, с противогазами и ранцами, с фляжками и саперными лопатками, с подсумками и ножами — полная боевая выкладка.

Все роты вернулись, а той, которую ждал Димка, которую уже давно называл своей, все не было. Несколько раз прибегал он к казарме — все пусто.

Наконец рота появилась — уже перед самым ужином, когда стемнело.

Димка помчался в курилку — ему не терпелось узнать новости, расспросить солдат, как они прыгали.

В курилке было непривычно тихо. Солдаты сидели молчаливые, даже пыль с сапог еще не счистили, не помылись, — видно, здорово вымотались. Говорил только Лебедев. И голос у него был усталый, раздраженный, незнакомый Димке. Но все равно Димка обрадовался, как только услышал этот голос. Он даже не думал никогда раньше, что за день можно так соскучиться о человеке.

— Ну что, ему больше других надо, что ли? — говорил Лебедев. — Зачем он второй раз погнал нас по этому полю? Славу себе на нашем горбу заработать хочет. Начальство скажет — он и старается, вон из кожи лезет. А солдат — что солдат… Солдат все стерпит…

Сосед Лебедева толкнул его в бок и показал глазами на Димку.

— А что! Я же правду говорю. Пусть слушает.

И тут вдруг Димка понял: это же про его отца говорит Лебедев!

…Давно еще, когда он был совсем маленьким, Димка однажды купался в озере. Он шел по ровному песчаному дну и вдруг провалился в яму. Вода скрыла его с головой, он захлебнулся. Хорошо, отец был рядом, он тут же выхватил Димку, ничего ужасного не случилось, но страх перед мгновенной неожиданностью, перед внезапностью перемены, перед этим таинственным «вдруг» надолго остался в Димкиной памяти. И вот теперь он снова испытал подобное чувство.

Наверно, ему надо было сразу уйти. Но тогда они могли подумать, что он побежал жаловаться отцу. А он никогда не был доносчиком. И Димка стоял и ждал, что будет дальше.

— Ладно, — сказал Лебедев, — пошли, хлопцы, мыться.

«Пошли, хлопцы, мыться», — сказал Лебедев, будто ничего не случилось. И, проходя мимо Димки, потрепал его по плечу…

Солдаты потянулись в казарму, курилка опустела, и Димка опять остался в одиночестве. Домой идти он не мог — мать только взглянет на него и сразу начнет допрашивать: что произошло? Даже отцу, когда у него неприятности, не удается скрыть это. И тогда между отцом и матерью обычно начинается такой разговор: «Что случилось?» — спрашивает мама. «Ничего, — отвечает отец. — Откуда ты взяла?» — «Я же вижу». — «Что ты можешь видеть?» — сердится отец. «Ну ладно, — примирительно говорит мама, — ничего, так ничего».