Kara no Kyoukai:Chapter 01 - Насу Киноко

назвать. Хотя я пришел в этот офис-мастерскую, готовый день и ночь напролет варить

кофе, рубить дрова или таскать воду. Наверное, потому, что с первого взгляда влюбился в

работы его хозяйки.

Время жизни Шики остановилось в семнадцать лет, а я по инерции окончил школу

и устроился в колледж: одиноко и бесцельно.

Ведь мы с Шики собирались поступать туда вместе.

Шансов на то, что она очнется от бесконечного сна, почти не было, и мне

оставалось лишь выполнить обещание. В одиночку.

Но для меня ничто не изменилось. Став студентом, я так же бездумно жил сквозь

пустые и одинаковые дни. Не зная, куда девать себя, однажды я по приглашению

однокурсников забрел на незнакомую выставку и наткнулся на куклу.

Кукла была настолько хрупкой, утонченной и изысканной, что в ней было трудно

признать творение рук человеческих. При всем невероятном сходстве застывшей фигурки

с человеком, мастер отчетливо дал понять, что она никогда не двинет рукой, не повернет

голову и не опустит ресниц – будет вечно пребывать в неподвижности.

Кукла была невероятно прекрасна.

Но мастер не пытался подделать человеческую жизнь. Он сумел передать внятное

и четкое послание: есть границы, в которые могут ступить только живущие. И есть места, где властно лишь неживое, куда не дотянется рука человека.

Эта поразительная двойственность пронзила меня насквозь. Я пал ее жертвой, внезапно и безнадежно влюбился в это призрачно-хрупкое уравнение. В эту изящную

фигурку.

Наверное, потому, что Шики тогда существовала в том же самом отчужденном

мире. По тем же самым нечеловеческим законам.

Происхождение куклы было неизвестно.

В буклетах выставки не было ни малейшего намека на существование подобного

экспоната.

Отчаянные и лихорадочные поиски дали результат: я выяснил, что автор

представленной вне конкурса куклы – малоизвестный мастер, за которым тянулся хвост

странных слухов.

Мало того, мастер оказался женщиной. Я узнал ее имя – Тоуко Аозаки. Если

описать ее одним словом – экстравагантная отшельница. Она занималась не только

изготовлением кукол, но строительным дизайном и конструированием. Творчество было

ее стихией, она могла сконструировать все, что угодно, но никогда не принимала заказов

со стороны, а являлась к недоумевающим потенциальным заказчикам и выкладывала на

стол свои образцы. Получив аванс, она немедленно и быстро бралась за дело.

Ее можно было с равным основанием назвать или великолепной мастерицей, или

большой чудачкой.

Неодолимое и странное любопытство подталкивало меня в спину. Даже зная, что

этого делать не следует, я все же нашел ее адрес и сам не заметил, как уже звонил в дверь

эксцентричной сумасбродки – теперь-то я уже мог подтвердить точность этого термина со

всей определенностью.

Мастерская находилась далеко от центра города, в несколько двусмысленном

месте: не относящемся ни к деловому району, ни к жилым кварталам.

Ее нельзя даже было назвать домом.

Это было заброшенное здание.

И даже не просто заброшенное, а недостроенный корпус офисного комплекса, который начали строить несколько лет назад, когда экономика Японии еще чувствовала

себя неплохо. Наступивший перманентный кризис грубо прервал стройку на полпути, 9

оставив лишь каркас здания с голыми бетонными стенами и потолками, без малейшей

внутренней отделки.

По проекту в здании должно было быть шесть этажей, но теперь над четвертным

этажом зияла пустота. Ныне модно начинать строительство сверху вниз, но там

использовались более традиционные методы, и пол недостроенного пятого этажа

превратился в крышу.

Хотя здание было окружено высоким бетонным забором, попасть внутрь было

легко. Поистине удивительно, что местные ребятишки еще не устроили здесь площадку

для игр.

Как бы то ни было, я все равно сомневаюсь, что Тоуко Аозаки выкупила это

задние в свою безраздельную собственность.

Комнатка, похожая на кухню, в которой я сейчас колдовал над кофеваркой, находилась на четвертом этаже. Второй и третий этажи занимали мастерские Тоуко-сан, поэтому обычно мы сидели и разговаривали на четвертом этаже.

… Ладно, вернемся к теме.

Я познакомился с Тоуко-сан, и неожиданно для себя самого начал работать здесь, бросив колледж, в который только что поступил.

Невероятно, но мне даже что-то платили.

По словам Тоуко-сан, люди делятся на две категории: те, кто созидает, и те, кто

ищет. Те, кто могут использовать вещь, и те, кто могут ее уничтожить.

Она прямо сказала, что как созидатель я совершенно безнадежен. Но все же наняла

меня. Как она выразилась, от меня может быть польза, как от искателя.

– Что так долго, Кокуто?

Услышав ее нетерпеливый голос из соседней комнаты, я взглянул на кофеварку: она как раз наполнилась порцией ароматной черной жидкости.

– Та, что была вчера – восьмая по счету. Люди скоро начнут замечать связь между

ними, – вынув изо рта сигарету, неожиданно проговорила Тоуко-сан.

Она, должно быть, говорила об эпидемии недавних повторяющихся самоубийств

старшеклассниц. Девушки кончали с собой, бросаясь с крыш высотных зданий.

Нетрудно было догадаться, почему она заинтересовалась этой темой: лето было

скучным – настоящая засуха на новости.

– Неужели? Разве их было не шесть?

– Пока ты отсыпался, появились новые. Началось еще в июне, и дошло до того, что

они падали по три в месяц. Может быть, за последние три дня месяца счет увеличится.

Тоуко-сан иногда говорит жуткие вещи. Я инстинктивно взглянул на календарь: остались всего три последних дня августа. Всего три дня?..

Какая-то мысль мелькнула по краю моего сознания. Я не понял, какая именно, до

того, как она ускользнула.

– Но я слышал, что между ними не было никакой связи. Все девочки-самоубийцы

учились в разных школах и не были знакомы. Или полиция скрывает что-то?

– Не доверяешь людям? Непохоже на тебя, – усмехнулась Тоуко-сан.

Сняв очки, она становилась до невозможности едкой и насмешливой.

– Потому, что по телевидению не зачитали ни одной посмертной записки. Шесть…

нет – восемь человек. Если их было так много, то хотя бы одна должна была бы оставить

записку. И если полицейские ничего не говорят, невольно возникают подозрения, что их

прячут нарочно.

– Это я и имела в виду, говоря о связи. Или, правильнее, точке соприкосновения.

Свидетели видели больше половины из них во время прыжка: им никто не помогал. И

полицейские не нашли ничего необычного в личной жизни девочек. Они не сидели на

наркотиках, не попадали в сети религиозных сектантов. Стопроцентные, классические

самоубийства – в какой-то момент у них стало так тяжело на душе, что, не думая ни о

10

ком, они взяли и убили себя. Потому-то полицейские и не интересуются этими случаями

слишком сильно.

– Вы хотите сказать, они и не собирались оставлять посмертных записок? – с

сомнением в голосе поинтересовался я.

– Скорее всего, – кивнула Тоуко-сан.

Но разве такое возможно?

Задумавшись над этим противоречием, я взял кружку и отхлебнул ароматную

горькую жидкость.

Почему же они ничего не оставили? Как правило, люди не убивают себя, не

объяснив, что они хотят этим доказать, не оставив завещания.

Завещание – последняя ниточка, связывающая с реальным миром. Когда человек, сломавшись под невыносимым грузом реальности, вынужден покончить собой, он

цепляется за эту возможность, чтобы бросить жестокому миру в лицо свое проклятие, сделать так, чтобы все узнали причину его гибели.

Самоубийство без выражения последнего желания.

Если они ушли, не заботясь об этом, то, получается, их уже ничто не связывало с

этим миром. Они хотели исчезнуть без следа. Наверное, это можно назвать идеальным

самоубийством. Хотя постойте, идеальное самоубийство должно быть обустроено так, чтобы не было не только посмертной записки, но и сама смерть осталась никем не

замеченной.

Но ведь прыжок с крыши не отнесешь к идеальным самоубийствам. Смерть, немедленно привлекающая внимание множества людей – это уже само по себе

посмертное послание.

Что же получается?

Возможно, была иная причина. Кто-нибудь украл их волю, заставил так

поступить?.. Нет, тогда это уже не было бы самоубийством.

Единственный логический ответ, который остается – это были просто несчастные

случаи?

Девушки не собирались умирать. Поэтому и не было причины писать посмертные