Я-1 - Макс Гурин

До сих пор перед глазами живая картина: некто Гена (мой ровесник) весь ссаный, нехотя вылезает из кровати, пошатываясь, снимает простыню и идёт на «пост» к медсестре, а там, с трудом разбудив её, спящую, как сурок, безо всяких транков, и, получив новое постельное бельё, чешет, спотыкаясь, в ванную, и ещё долго через весь коридор слышен шум весьма примитивного душа.

В-третьих, весь проведённый в «наркологичке» месяц я с утра до вечера, с «подъёма» до «отбоя», читал пятитомную «Историю мировой музыки» и целыми днями делал какие-то, как выяснилось позже, абсолютно бессмысленные выписки.

Но всё это не спасло меня от того, чтобы на исходе седьмой недели довольно невнятных моральных страданий, начавшихся ровно через десять дней после выписки, не придти к моей несчастной матери и не сказать: «Мама! Я не могу больше! Помоги мне лечь в больницу! Что-то силы никак ко мне не вернутся!..»

И я снова лёг, но уже в «депрессивное» отделение НИИ Психиатрии при больнице имени Ганнушкина.

Лёг я туда 10 января 1998 года. Накануне, девятого вечером, я говорил по телефону с Имярек. Я ничего не сказал ей, но сказал, что надо бы всё закончить и на сей раз навсегда. Она сказала: «Ты говоришь!» с акцентом на слово «ты». Я сказал «неважно». Тогда она сказала, что желает мне найти себе кого-нибудь хорошего. Хорошо, опять же, сказала. Без сарказма. На самом деле.

Я ответил ей тем же. Особенно забавно, что, как я узнал позже, к тому времени у неё уже была годовалая дочка не от меня, факт наличия коей она почему-то тогда ещё считала нужным скрывать.

Впрочем, тогда меня уже вообще ничего не ебло.

8

В весьма счастливом расположении духа, изрядно накачанный последним героином в своей жизни, смакуя мысль, что мне всё-таки снова удалось наебать собственную судьбу, я поднимался по омерзительно засраной лестнице правого крыла московской государственной консерватории, «если стоять лицом», уверенно держа путь на студию звукозаписи, где работали мои друзья и где я сам не раз записывал свою якобы бессмертную музыку.

Как уже говорилось, там меня ожидал сюрприз. Нет! Это надо было видеть!

Я радостно открыл дверь и остолбенел. За столиком, к краю которого были привинчены металлические тиски, удерживающие настольную лампу, сидели четверо: некто Серёжа со своей милой супругой Ирой, некто Саша и… моя рыдающая мамаша. Оказывается, пока я разбирался с Судьбой, они уже всё решили. Мои друзья, ошеломлённые истерикой моей мамы, накануне отдавшей 750 баксов, дабы её сынка не посадили в тюрягу, решили меня спасти…

Далее последовал настолько мудацкий и скучный период моей жизни, что даже лень продолжать.

Скажу только, что продюсером всего этого сериала, конечно же, выступил по своему обыкновению некто Саша, и в тот же вечер меня «повезли», конечно же, опять же, не к нему, а к Серёже с Ирой. Мне было запрещено общаться с Вовой (кстати сказать, по совместительству серёжиным другом детства) и было предписано в течение нескольких месяцев находиться под их бдительным оком.

Надо сказать, что в описываемый период у «е69» случалось довольно много концертов и мне пришлось ездить на них в сопровождении Саши, а потом вновь возвращаться на студию в лучшем случае в сопровождении Яны Аксёновой, работающей в «Термен-центре», каковой центр располагался ровно на следующем этаже после нашей студии.

Надо сказать, что во всей этой истории и по сей день масса самой разной неразберихи. С одной стороны, я действительно в чём-то благодарен им всем за это, с другой — ясен палец, я ненавижу данных своих друзей за самоуверенность, с которой они взялись меня спасать и за полную безответственность.

В тот злосчастно-замечательный вечер некто Серёжа и Саша вывели меня на лестницу, мы закурили, и они сказали, что, мол, не ссы…

Саша пообещал помочь с «Новыми праздниками», Серёжа тоже, и вообще они искренне продемонстрировали настолько неподдельное небезразличие к моей жизни, что я не выдержал и разрыдался в прямом смысле слова. (Нервы-то, конечно, были здорово расшатаны.)

Спустя три месяца, когда на той же лестнице я сказал Саше, что, де, спасибо-хватит, он естественно не преминул мне напомнить, как в ноябре я по его словам «жевал сопли».

Впрочем, зато мама немного успокоилась и отдохнула от моего вечного «геморроя». Вот за это и впрямь спасибо… И Серёже тоже…

9

Конечно. По любому поводу могут быть самые разные мнения. Спорить бессмысленно, что, конечно, не значит что это невозможно в принципе. Потому что сама по себе категория Смысла — это ешё большая нелепица, чем религия, каковая, в свою очередь, полезна и забавна лишь тем, что, как и многое другое, даёт повод для бесконечных бессмыленных размышлений и таковых же споров, которые бесспорно тренируют ум, хотя и непонятно зачем.

Имярек была тысячу и один раз права почти во всём. Особенно, когда цитировала своих античных любимцев. «Счастье — не родиться». Безусловно. Но… с высоты новоиспечённого тысячелетия, которое тоже не уродилось в рубашке, я честь имею… дополнить:…но и родиться — тоже не есть большая беда, ибо во вселенной не существует ничего, кроме полной хуйни. А если что-то и существует, то, право же, это ровным счётом ничего не значит и, само собой, ни зачем не нужно.

Как холодно, однако, стало. И это после такой убийственной жары, случившейся нынешним летом, когда я думал, что когда наконец похолодает, я буду блаженствовать в одной футболке даже при 15 градусах Цельсия. Как обычно, преувеличил.

Чехов и Ваня зовут в Донецк на некий рок-фестиваль. Если всё сложится, то, конечно, поеду, чтобы поддержать их на «клавишах», ибо я считаю, что по большому счёту среди известных мне исполнителей, композиторов, музыкантов, поэтов — все говно, кроме Вани и Чехова. (Есть, конечно, ещё пара-тройка людей, но о них, если повезёт, — в других главах.)

Но весь ужас в том, что они, Ваня с Чеховым, зовут меня туда до кучи ещё и попеть моих песен. Вот в чём пиздец!

Это что ж выходит?! Я, взрослый, умный, талантливый человек поеду в Донецк играть и петь какую-то хуйню под гитарку в ту пору, когда всё, кроме больших и малых симфонических оркестров, кажется мне безделицей при том, что я действительно умею делать отменные оркестровки? Да что я совсем охуел, в самом деле ((1-a) Я — Бог! Я хочу созидать миры!!!)? (Здесь и далее в тексте романа цифрами и латинскими буквами, выделенными курсивом, обозначены три типа сносок-сэмплов, в бумажном варианте выглядящих обыкновенными сносками внизу страниц (примечание Автора)).

Чтобы лидер «Другого оркестра» поехал куда-то за тридевять земель и предложил свои ёбаные побасенки, сочиняемые в «минуты душевной невзгоды» на суд мало того, что каких-то там «Воплей Видоплясова», так и ещё на суд ёбаных младоинтеллектуалов, которые в тот период, когда я делал и исполнял настоящую музыку даже с точки зрения любых занюханных Шниток, ещё даже не научились и трём аккордам на гитаре! Да никогда!

Да и, в конце концов, что может быть нелепей, чем пение взрослого бородатого хуйла для тех, у кого всё ещё впереди! И это притом, что и там впереди у подавляющего большинства моих гипотетических слушателей не предвидится ничего особенного!

И пусть А меня не одобрит. Ничего не могу, да и не считаю нужным, с собою делать, хоть она и желает мне только добра. Только, милая А, видит бог, что в этом мудизме нет никакого добра ни для меня, ни тем более для тебя, и это тем более, чем важнее для меня думать о нас не «ты» и «я», но исключительно «мы». Такая байда.

Спектакль этот, длящийся уже без малого шесть абзацев, затеян мной исключительно для того, чтобы рассказать одну фишечку в предпочительном для меня контексте.

Однажды, когда мысли о данном романе уже завладели одной из уготованных ему ниш в моей многогранной душе, и, немного отойдя от последней «депры», что свалилась на меня, как снег на голову (то бишь, ни с того ни с сего), я вошёл в совмещённый санузел некой квартиры близ станции «Аэропорт», которую оставили нам во временное пользование друзья А, и, собственно, совместил там срач под чтение Льва Гумилёва и последовавшее за этим купание при живейшем участии мыла «Savegard». Когда я вытерся довольно приятным в тактильном отношении полотенцем, мне привиделся некий, тогда будущий, а ныне непосредственный текст…

«…Ему надоело одно, другое, пятое, третье. Всё стало пустым, серым, бессмысленным. Он заскучал… Никакое из испытываемых ранее „сильных“ чувств не вернулось. И тогда, исключительно от не хуй делать, он стал интересно жить!..»

Хорошая фишка, по-моему. Полагаю, что и Алексей Максимыч, возле последнего земного обиталища коего я всё это и корябаю, не отказался бы вставить её в своего «Самгина». Но… это тоже не обо мне. Ах, как бы так ухватить себя самого за жопу, дабы далее деятельно собою руководить?!