Судный день - Анатолий Приставкин

– Да что ты пристала! Хозяин! Какой же я хозяин? Поморочишь да оставишь! А я гордый! Я хочу знать, что меня любят не только на словах! Возьму и уеду!

А Зина вдруг оттолкнула его от себя, разозлилась. И крикнула в лицо:

– И уезжай! Замучил ты меня совсем!

Но когда Толик повернулся и пошел, быстро пошел, уверенный, что она опять его станет догонять, и уже желая, чтобы именно так случилось, потому что ссора, особенно такая, не входила в его планы, Зина, и правда, опомнилась, бросилась за ним, и лицо ее было в слезах от отчаяния. Она тоже поняла все так, что они сейчас расстанутся навсегда.

– Ну, подожди же, – попросила виновато. – Ну куда ты? Куда ты уедешь, кто тебя где ждет? Никому ты, кроме меня, не нужен, и сам понимаешь… Одна я могу тебя любить, так люблю, что на все готова… – И далее, ластясь, прижимаясь к нему, в беспамятстве забормотала, что бесстыжий он, так ее терзает, потому что знает, понял, что она уж бумаги заготовила и переписала на него, но все лежит у юриста и ждет своего часа.

Толик о бумагах услышал впервые. Зина от него эту новость тщательно скрывала. Это теперь прорвалось, потому что довела себя и его до края. А у него аж сердце запекло, только подумалось сразу: не врет ли? Но уже в следующую минуту – нет, не врет, она не способна врать, глупа для этого и добра слишком. А потом еще про счастье, которое бы теперь не спугнуть, и не дать Зине повода пожалеть об ее откровенности… Лучше бы так и расстаться, оборвать на этом до вечера, а вечером дожать до конца.

Тут и появилась спасительницей Катя, выйдя из-за дома. Делая вид, что Толика она вообще не знает, обратилась к тетке, потупясь:

– Теть… Я хотела…

Но та ее сразу же перебила:

– Зина я, Зина, а не тетя! Сколько тебя учить!

Сказала в сердцах, потому что не отошла от разговора с Толиком, и решила про себя, правильно ли она сделала, что сказала, обмолвясь про бумаги. А тут не вовремя, но она всегда не вовремя, Катерина со своей глупостью: «Тетя!» Будто специально пришла, чтобы подчеркнуть ее возраст, при Толике… Такая дрянь…

Катя в этот раз на удивление спокойно перенесла теткин гнев и поправилась:

– Зин… Я хотела спросить, можно ли с этой корзиной на рынок пойти, она все-таки легче… – указывая на новую небольшую корзинку, которую держала в руках.

– Потому и легче, что яблок меньше влезает, – ответила, смягчась, Зина. – А почему с людьми не здороваешься? Слепая?

– Здрасте, – сказала Катя, не глядя на Толика, а по-прежнему уставясь в землю. – Мне самой яблоки положить?

– Еще половину передавишь! – сказала Зина, но заколебалась, оставлять ей Толика или не оставлять. Только отойди, вильнет хвостом, и нет его. Но практицизм Зинин победил в ней, она добавила: – Принеси другую корзину, я сама в подвал спущусь.

Катя отошла, а Зина бросилась к Толику, он стоял будто бы в растерянности после услышанной новости, вот такого растерянного, но уже управляемого, почти своего, она больше всего любила.

– Ну, ты не сердишься? – спросила. – Ты придешь? Сегодня? Да?

Толик пробормотал, но опять же по-своему, а не отчужденно, что, конечно, придет, но у него неприятности с работой, и он пока не знает, как быть.

– У тебя же мастером мой брат? – перебила в нетерпенье Зина. – Хочешь, я с ним поговорю?

– С Букаты! – воскликнул Толик злобно. – Нет! Бесполезно! Ты знаешь сама, какой это тип!

– Вредный, – подтвердила Зина. – Я с ним всю жизнь в разладе, хоть он и дает деньги на Катьку… Но сам, между прочим, не заходит!

Легка на помине, тут же опять появилась Катя с другой корзиной. Протянула, глядя в землю: «Вот. Такую нужно, да?»

Но Зина ей не стала отвечать. Посмотрела на Толика долгим взглядом и сказала: «Как договорились, да?» И пошла в подвал. А Толик, потоптавшись, не зная, как вести себя с этой странной и, видно, нелюдимой девицей, попрощался неловко, почти развязно:

– Ну, счастливо оставаться! Красавица!

– До свидания, – сказала Катя. Впервые подняла на него глаза и тут же отвела их. – А вы… приходите.

И такое сочувствие неожиданное прозвучало в ее словах, что Толик, уже повернувшись, чтобы идти, застопорился и удивленно посмотрел на Катю: чего, мол, она, по правде или так, для словца?

Катя кивнула:

– Она вас любит… Вы не думайте, что она злая. Она сердится, потому что устала. Ей трудно… Когда человек не знает, как ему жить, ему всегда трудно. А потом он поймет, и ему легче.

Она, конечно, подумала про себя в этот момент, но и про Зину, ей было жалко свою запутавшуюся тетку. Но Толик думал, наверное, про себя, и он, пододвинувшись к Кате, произнес искренне, кривя красивые губы:

– Ох, Катерина! Надоело! Мне все в этом поселке надоело!

– Я вас понимаю, – сказала, улыбнувшись, Катя.

– Да что ты можешь понимать! С работы меня поперли! Скоро из общежития попрут… А кто я без рабочих карточек, без койки, да и без дружков, которые меня оставили… Кто? Спрашиваю? А все твой дядя, между прочим! Железный! – И Толик махнул рукой.

– Я его тоже терпеть не могу, – сказала Катя, подумав. – Он к нам не приходит, между прочим. А когда у тети… у Зины, – поправилась, – были неприятности в буфете, это когда ее обокрали и хотели в тюрьму посадить… И вы тогда еще привели этого… Ну, Василь Василича…

– Ну и что? – вдруг враждебно спросил Толик.

– Ну, он нам помог, а дядя совсем не хотел помочь, и я его возненавидела… – И опять Катя попросила, будто просила за себя, никогда Толик не слышал у нее таких интонаций в голосе: – Не уезжайте! Пожалуйста! Я скоро сама уйду… Совсем… Понимаете? А Зина останется одна, а вы с ней… Вы же ее не бросите? Если ей станет плохо?

– Как это? – спросил Толик, потому что испугался вдруг разговора с этой непонятной девушкой. Она будто все про него понимала и заглядывала в его душу. А там у Толика такое творилось, никому бы не открылся и не захотел бы, чтобы его попытались открыть. Вот он и испугался этой молокососки, которую Зина и за нормальную-то не признавала, а за ней и Толик тоже не принимал всерьез… Они, юродивые, всегда догадливы, подумалось суеверно, и он, уже не глядя на Катю, сказал как можно равнодушнее:

– Ну ладно. До свидания, Катерина.

– Идите и приходите, – произнесла Катя весело вслед. – Прощайте!

И даже в этом энергично сказанном слове «прощайте» прозвучало для Толика что-то непривычное, но он уже не хотел ни о чем понимать и думать, а все страхи и сомнения оставил за крыльцом.

Выбираясь из сада, по узкой тропинке, у калиточки кривенькой, которую надо было приподнимать, чтобы открыть, иначе она цепляла за землю, увидел он человека и, еще не подходя, угадал: «Чемоданов! Легок на помине, – вот что первое подумалось, а уж потом: отчего же он в такую рань приехал, не случилось ли что-нибудь? Вот уж не хватало, чтобы и тут завалилось!»

Но судя по всему, Василь Василич был в «духах». Как он сам называл, когда бывал в хорошем настроении.

Он вприщур, сверху вниз, посмотрел на Толика и на его приветствие лишь хмыкнул насмешливо:

– Ага. Тут! Тогда держи! – и протянул саквояж, будто Толик на то здесь и был, чтобы за ним таскать. А саквояжик-то был тяжеловат!

– Что-то случилось? – спросил на всякий случай Толик.

– Случилось! – Чемоданов все рассматривал Толика.

– Сыпанулся, что ли?

– Почему сыпанулся?

– А зажигалочки… Которые я тебе?

– С этим норма, – кивнул Чемоданов и опять посмотрел на Толика. Что-то неуловимо ехидное, неприятное было в его лице.

– Тогда что же? – спросил Толик, желая спросить иное, а почему, собственно, Василь Василич так рано и неожиданно приехал, какая нужда заставила его тащиться в такую даль. Жил Василь Васильич за тыщу километров, работал на железной дороге.

– А ничего, – опять отвечал тот, не желая откровенничать. У него была противная и дурная ухмылка.

Толик потряс саквояжем, начиная злиться. Спросил впрямую:

– А здесь что? Это мне? Нет? А то мне пора идти!

Чемоданов понял, что тот в самом деле сердится, и уже миролюбиво произнес, что он привез швейные иголки «зингер», трофейные, из Германии, по червонцу штука… Но это потом, потом… Они на вокзале.

В это время залаяли собаки, он вздрогнул и погрозил в сторону дома кулаком.

– У-у, зверюги! Почуяли… Узнали… Они меня не любят! Но я им… А где все?

– Ты прям как хозяин, – сказал, вдруг успокоившись, Толик.

– А что же, – перешел на свой неприятный смешок Чемоданов. – Наши Берлин окружили… Слышал?

– Ну?

– Вот тебе и ну! И ты чего тут болтаешься?

– Бортанули меня с завода-то, – вдруг пожаловался Толик. Не хотел говорить, но вдруг сказал.

– И правильно сделали, – сразу отреагировал Чемоданов. – Вглядываясь в глубину сада, в террасу, он спросил: – Не встали, что ли?

– А куда я теперь? – гнул свое Толик. Его опять начала злить эта манера не слышать других, которую он вдруг сегодня заметил у Чемоданова.

– Куда хошь, – бросил тот, уже направляясь по тропинке. – Отнеси это в дом, – кивнул на саквояж. – Да разбуди! Мне срочно!