Судный день - Анатолий Приставкин

– Куда хошь, – бросил тот, уже направляясь по тропинке. – Отнеси это в дом, – кивнул на саквояж. – Да разбуди! Мне срочно!

– Нанялся я тебе, что ли! – возмутился Толик. – Разбуди, тащи… Для продажи дашь?

Чемоданов, глядя на террасу, сказал:

– Потом.

– Иголки? Сколько штук?

– Я же сказал: потом! Все потом! – отрезал Чемоданов, что-то в его тоне было непререкаемое. Заметив, что Толик снова готов обидеться, он примирительно добавил: – Сейчас у меня дело… Но оно не к тебе. Ты понял?

Но Толик завелся, в конце концов их дела до сих пор были вместе. А если так пошло, то на хрена толочься и выглядеть так, будто ты еще о чем-то его просишь.

– Не хочешь, не надо, – сказал он. Повернулся и пошел, но остановился на тропинке и крикнул, чтобы зацепить побольнее Чемоданова: – Мне тоже наплевать на твои дела. – И ушел, насвистывая; нескладно начинается для него утро.

А Чемоданов присел на скамеечке, врытой криво, прямо у завалинки, и снял шляпу. Но опять залаяли собаки, и он вздрогнул. Сплюнул и пригрозил кулаком. В это время из-за террасы вышла Зина, а за ней Катя с корзиной яблок.

Зина на ходу объясняла Кате, наверное, в сотый раз, как надо торговать яблоками на рынке, чтобы не обжулили.

– Ты, Кать, смотри не продешеви, – втолковывала она. – Стой как солдат на часах, но цену держи… Корзиночку-то не выставляй вперед, а под себя запрячь, да по штуке одной доставай… Как продала, деньги спрятала, а ты их знаешь куда прятать-то?

– Каждый день одно и то же, – сказала ровно Катя. – Знаю, Зина. Вот сюда… – и показала на грудь.

– Ну и хорошо, – обрадовалась Зина. – А сердиться не надо. Денежки хоть и бумажные, а сердце согревают.

Тут она заметила Чемоданова и немного смутилась. Такой ранний визит мог смутить кого хочешь.

– Ой, Василь Василич! – произнесла она растерянно. – Так неожиданно! – А сама уже вглядывалась в гостя, стараясь понять по выражению лица, что же означает столь ранний визит.

– С первым поездом, Зиночка, – сказал Чемоданов и посмотрел на Катю, пристально посмотрел, Катя потупила глаза. – А предупреждать некогда было… Дело у меня такое… Здравствуй, Катюня!

Катя кивнула и спросила Зину:

– Я пойду? – понимая так, что сейчас взрослым надо выяснить свои дела, а она тут, понятно, лишняя. Наверное, они и ждут, когда Катя уберется. К этому она привыкла.

Но Чемоданов почему-то заторопился и сказал, обращаясь к Кате, никогда к ней прежде не обращались:

– Стой! Подожди! Разговор у меня… Садись, Зиночка… И ты, Катюня… Садись… Ну?

Зина села, не сводя с Чемоданова пытливых глаз, никак не могла она сегодня с ходу раскусить этого человека, и оттого пугалась. И Катя села, недоуменно посмотрев на тетку, я-то, мол, тут при чем, если ваши знакомые приехали. Заметив, что Чемоданов смотрит на ее оголившиеся коленки, она подтянула платье, но так оно было коротко, что не могло закрыть этих коленок беззащитных. А Чемоданов впрямую продолжал рассматривать племянницу, отмечая про себя и светлые волосы, заплетенные в кривые косички, и серые, чистые, какие бывают лишь у девочек, глаза, и худенькую шею, и плечики узкие, и едва прокалывающиеся сквозь платьице груди, и эти обнаженные коленки, белые, непорочные, как первый снег… Стало жарко ему при виде этих коленок, по спине электричеством прошла дрожь. Всю дорогу твердил и выпил для храбрости, но, видать, больше надо было выпить, да еще и курить охота. И он вдруг спросил Зину, нашелся, что спросить:

– У тебя папиросочки не завалялось случайно?

– Ну как же, Василь Василич! – обрадовано ответила та. – Есть и папиросы, – и уже поднялась, чтобы сбегать за ними, но Чемоданов вдруг сказал торопливо, как выдохнул:

– Нет, не сейчас… Я ведь, Зиночка, приехал, чтобы твою Катюню в жены взять!

Выговорил, слава богу. И сразу посмотрел на Катю. Та сидела, не шелохнувшись, запрятав неловкие, мешающие ей сейчас руки под мышки. Да и сама похожа на мышонка: серенькая, напуганная.

А Зина вдруг глупо хихикнула:

– Ты, Василь Василич, шутишь, да?

Но ее смех прозвучал искусственно. Догадалась она, что не шутка, да и нельзя было не догадаться, глядя на Чемоданова. Всегда более чем самоуверенный, он покраснел, как мальчишка, такого она его еще не видела. Смущенно пробормотал:

– Да нет… Зиночка, я всерьез!… Какие уж тут шутки. – И вынул зачем-то платок, стал сморкаться. Платок был тоже трофейный, в синий горошек.

Но Зина уже пришла в себя, потому что все теперь ей стало ясно. Она сказала Кате, которой нечего было дальше слушать:

– Отнеси в дом багаж и накрой стол…

– А яблоки, а базар? – спросила вдруг глупая Катя. Она не понимала того, что случилось.

– Ах, какие яблоки! – в сердцах произнесла Зина и с силой подтолкнула ее к крыльцу. – Иди, иди! Слушай, что тебе говорят!

Вернулась, посмотрела, точно ли Катя ушла, а не стоит ли, не подслушивает за углом, хоть за ней этого никогда не водилось. Да и причин таких, как сегодня, не было. Присела, произнесла, поджав губы, что Катя еще молода. Слишком молода. Да он и сам видит, какая она дура.

– Молодость, Зиночка, недостаток, который быстро проходит, – отвечал Чемоданов, обретая былую уверенность. Платок он убрал.

– Да она же… Ребенок!

– Откормим! – сказал Чемоданов уверенно. – Это у них как у поросят. Быстро округляются!

– И глупа ведь… – настаивала Зина.

Тут Чемоданов поднялся и уже сверху, наклоняясь к Зине, начал говорить, жестко произнося и выделяя каждое слово, что умных с него довольно, сыт по горло ими… Одна такая умная, когда он уехал по делам, очистила дом так, что крупинки не осталось. А Катя молчалива, тиха. И терпелива опять же, и дома любит сидеть. Золото, а не девка.

– Я ее как год назад увидел, – сказал Чемоданов со вздохом, отворачиваясь от пытливых Зининых глаз. – Как увидел… Подумал: это моя! Так-то, Зиночка. – И потрепал ее по стриженной коротко головке.

Та вдруг размякла. Спросила, поднимая собачьи глаза:

– А я уже не своя?

– А ты не своя, – сказал он добро.

– Это почему же?

– А потому… – отвечал он ровно и все трепал ее непослушные волосики. – Потому, что ты для всех своя… И для Толика ты своя. И для выпивох, которые…

Тут Зиночка отмахнулась от его руки и встала. Она и впрямь рассердилась:

– Ты что! Чемоданчик! Ты это кем же меня прозываешь?

– А ты собой девку не прикрывай! Тогда и прозывать не стану! – резко в лицо бросил ей Чемоданов. Но тут же смягчился, понимая, что ничего руганью не добьешься, не так надо: – Катька мне нужна! Как это поется в довоенном фокстроте: «Пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет!»

– Какая любовь! – отмахнулась Зина. – Тебе сторож для дома и для денег нужен!

– А ты, Зиночка, моих денег не считай! – вскинулся Чемоданов. – Ты от них имела кое-что… Может, пора и возвращать? Должок-то?

Знала Зина, что напомнит Чемоданов о долге, невероятной сумме, которая спасла ее от тюрьмы. После того как обокрали буфет при вокзале, долго Зину таскали к следователю, все пытались чего-то добиться. Наверное, считали, что сама себя и обчистила, и припрятала до лучшей поры. Допытывались, как и когда приобретен дом, и лишь успокоились, когда принесла она справки, что дом этот от сестры, умершей в начале войны, Катиной мамы, что работала в поселке учительницей. Вот в эту трудную пору и объявился в доме с помощью Толика энергичный, все умеющий и все имеющий Чемоданов. Деньги дал под расписку, но еще и пожил тут в охотку, сразу приноровив к себе покорную Зину, хоть Толик небось говорил, не мог не сказать, что с Зиной у него какие-то отношения. А потом еще наезжал, и появлялись на столе коньяк и водка, и музыка под патефон, и неунывающий Толик, который делал вид, что все идет как надо. И Чемоданов, будто от века положено, ложился к Зине в постель, покрикивал на Катю, как на родню, а днем пропадал на рынке или у каких-то дружков, приходил навеселе, заваливался, требуя, чтобы Зина снимала ему сапоги и дала бы в постель попить, да сама бы скорей шла.

Но про деньги Чемоданов, надо отдать ему должное, не напоминал. Может, берёг неотразимый момент напоминания до лучших времен. А Зина помалкивала. Она-то понимала, что при ее нынешней работе, в багажном отделении на станции, никогда не набрать ей той фантастической суммы, которую она взяла. Что-то копилось от продажи яблочек, которые Зина умела хранить так, что лежали целехонькие до весны. Так ведь сколько лет, сколько зим надо, и все равно не выходило… Получалось, что до конца жизни нести Зине этот долг, если еще захотят ждать. Потому и сжалась, как от удара под дых.

– Да что ты! – пискнула едва слышно. – Где же я тебе возьму-то?

– Этого я не знаю, – сказал тот и вздрогнул, потому что вдруг залаяли собаки, которых он терпеть не мог, но и они платили ему тем же. Сейчас чувствовали, что чужой у дома, и заливались, не хотели успокоиться.

– Заткнула бы людоедов! – крикнул он вспылив. – У меня такой день, черт возьми! Они у тебя без понятия!