Скерцо с тиранозавром - Майкл Суэнвик

- Ах да, я хотел добавить... то, что вы мне сегодня сказали - когда я был маленький... ваше поощрение. И зуб. Ну... это очень много для меня значило. Так что, э-э-э .. спасибо.

Экран снова погас.

Я опустил голову на руки. Все пульсировало, будто целая Вселенная сосредоточилась в гнилом зубе. Или, быть может, в опухоли мозга старого больного динозавра. Я не глуп. Я тут же увидел все скрытые смыслы.

Парнишка - Филипп - был моим сыном.

Хоукингс был моим сыном.

Я даже не знал, что у меня есть сын, а теперь он мертв.

После нескольких блеклых, пустых минут я принялся за работу: стал прочерчивать линии времени в голопространстве рабочей станции над столом. Простая двойная петля - для Хоукингса/Филиппа. Более сложная фигура - для меня самого. Потом я учел такие факторы, как офицеры СБВ, официанты, палеонтологи, музыканты, рабочие, которые первоначально построили станцию и которые под конец разберут все конструкции, когда мы тут закончим... несколько сотен отдельных индивидуумов.

Получилась чертовски сложная фигура.

Похожая на Гордиев узел.

Потом с трудом я начал составлять памятку более молодому себе. Из углеродистой стали, обоюдоострый дамасский меч. Меч-меморандум, который разрубит научно-исследовательскую станцию "На вершине холма" на тысячи конвульсивно содрогающихся парадоксальных фрагментов.

Найми этого, уволь ту, оставь сотню молодых ученых, здоровых и способных к размножению, в прошлом, на один миллион лет до нашей эры. Ах да, и не зачинай никаких детей.

Спонсоры наши после такого набросятся на нас, как рой разъяренных ос. Неизменяемость вырвет путешествия во времени из рук человечества. Все, связанное с ними, уйдет в мертвую петлю и, исчезнув из реальности, ввергнется в дезинтеграцию квантовой неопределенности. Станция "На вершине холма" растворится в области вероятности и домыслов. Исследования и находки тысяч преданных своему делу ученых исчезнут из сферы человеческого знания. Мой сын никогда не будет ни зачат, ни рожден, ни послан бессердечно на смерть.

Все, на достижение чего я потратил целую жизнь, будет разрушено.

На мой взгляд, звучало неплохо.

Когда памятная записка была завершена, я снабдил ее пометками.

НЕОТЛОЖНО и ТОЛЬКО ДЛЯ МОИХ ГЛАЗ. А потом подготовился послать на три месяца вспять.

За спиной у меня раздался щелчок, и открылась дверь. Я повернулся всем телом в вертящемся кресле. Ко мне пришел единственный во всем мироздании человек, который мог бы остановить меня.

- Парнишка получил двадцать четыре года жизни, - сказал Старик. - Не отбирай их у него.

Подняв голову, я поглядел ему в глаза.

В мои собственные глаза.

Эти глаза завораживали меня и внушали отвращение. Они были темно-карими и гнездились среди накопившихся за целую жизнь морщин. Я работал с ним с того дня, как поступил на станцию "На вершине холма", и эти глаза по сей день оставались для меня загадкой, - совершенно непроницаемые. Они заставляли меня чувствовать себя так, как чувствует мышь под взглядом змеи.

- Не в мальчишке дело, - сказал я. - Вообще во всем.

- Я знаю.

- Я только сегодня вечером его встретил, я хочу сказать, Филиппа. Хоукингс, - он был всего лишь новый рекрут. Я едва его знал.

Старик закрыл бутылку "гленливета" и убрал ее назад в бар. А я и не заметил, что все это время пил.

- Я все забываю, каким эмоциональным был в молодости, - сказал он.

- Я вовсе не чувствую себя молодым.

- Подожди, пока доживешь до моих лет.

Не знаю наверняка, сколько лет Старику. Для тех, кто играет в эту игру, существуют медикаментозные способы продления жизни, а Старик играет в эту паршивую игру так долго, что практически уже заправляет ею. Мне известно одно: он и я - один и тот же человек.

Внезапно мои мысли приняли неожиданный оборот.

- Черт бы побрал этого идиота! - выпалил я. - Что он вообще делал за пределами периметра? Старик пожал плечами.

- Любопытство. Все ученые любопытны. Он что-то увидел и пошел посмотреть... Оставь, малыш. Что сделано, то сделано. Я поглядел на памятную записку самому себе.

- Мы выясним.

Он положил подле моей записки вторую.

- Я взял на себя смелость написать это для тебя. Думал избавить тебя от боли ее составлять.

Я пробежал текст глазами. Это была та самая бумага, которую я получил вчера. "Хоукингс подвергся нападению и был убит Сатаной вскоре после полуночи по местному времени, - процитировал я. - Примите меры предосторожности, чтобы предотвратить распространение слухов".

Меня захлестнуло отвращение.

- Вот потому-то я и собираюсь взорвать всю эту дрянную систему. Ты думаешь, я хочу стать человеком, который способен отправить на смерть собственного сына? Ты думаешь, я хочу стать тобой?

Это его задело. Долгое время Старик стоял передо мной молча.

- Послушай, - наконец сказал он. - Помнишь тот день в музее Пибоди?

- Сам знаешь, что помню.

- Я стоял тогда перед той фреской и всем своим сердцем - всем твоим сердцем - желал увидеть настоящего, живого динозавра. Но и тогда, даже восьмилетним мальчиком, я знал: такого не случится. Есть вещи, которые просто не могут произойти.

Я молчал.

- Господь вручает тебе чудо, - сказал он. - Не отказывайся от него.

Потом он ушел.

А я остался

Дело было за мной. Два возможных будущих лежали бок о бок на моем столе, и я мог выбрать любое из них. Вселенная по природе своей нестабильна в каждом мгновении. Если бы не были возможны парадоксы, никто не стал бы тратить силы на то, чтобы предотвратить их. Старик доверил мне взвесить все существенные факторы, принять верное решение и жить с его последствиями.

Это было самое жестокое, что он когда-либо проделывал со мной.

Мысль о жестокости напомнила мне о глазах Старика. Глаза - настолько глубокие, что в них можно утонуть. Глаза - настолько темные, что нельзя сказать, сколько трупов погребено в них. И после стольких лет работы с ним я все еще не могу сказать: это глаза святого или самого черного человека на свете.

Передо мной - две памятные записки. Я потянулся за одной, помедлил, убрал руку Внезапно выбор перестал казаться мне столь уж простым.

Ночь была противоестественно тиха. Словно бы все в мире затаило дыхание в ожидании моего решения.

Я потянулся за памятными записками.

Я выбрал одну.