Меня не проведешь - Марина Серова

— Боже, — простонал он, — как это все отвратительно, гадко!

Выйдя на свежий воздух, он почувствовал себя лучше. Вечер уже начал окрашиваться в цвет индиго, который она так любила. Где-то далеко, почти совсем не видная, если не захотеть только ее увидеть, зажглась бледная городская звезда.

Алина вспомнила, как в детстве она любила смотреть в августе на ночное небо в надежде увидеть падающую звезду и верила, что если подставить ладони, то ее можно будет поймать. И тогда загаданное желание исполнится уже на все сто процентов.

Ах как это было давно! Даже похоже на неправду, усмехнулась она печально. Что бы она сейчас загадала, если бы вдруг сказочной фее вздумалось осуществить грезы Алининого детства? Чтобы все кончилось? Чтобы ситуация разрешилась сама собой? Это было невозможно.

Алина вздохнула — будучи большой девочкой, она давно перестала верить в добрых фей.

Андрея ей было нестерпимо жалко — он не виноват, что она перестала его любить. Он не виноват в том, что она снова встретила Его. Просто так получилось.

Когда-нибудь она объяснит ему все. И он поймет. Когда-нибудь. Когда она наберется сил высказаться.

Глава 2

Я следовала за ней, изо всех сил стараясь оставаться незаметной. Впрочем, у меня бы это получилось, даже если бы я продефилировала прямо перед ее носом несколько раз туда и обратно. Она была настолько занята своими мыслями, что не обращала внимания ни на кого, кто встречался ей на дороге.

Итак, мы летели по проспекту в неизвестном направлении, я даже чуть-чуть запыхалась. Немного не доходя до величественной консерватории, похожей скорее на старинный готический замок с привидениями, нежели на вместилище будущих музыкальных звезд, она свернула в подворотню, и мы оказались в старом, замусоренном и вонючем дворе, как в сказке, перенесясь с помпезно расцвеченного огнями проспекта в маленький Гарлем.

Она вбежала в дом — и я осталась в гордом одиночестве. Надо настроить камеру и терпеливо ждать, не ропща на бессмысленное времяпрепровождение.

Где-то вдали слышались голоса и смех, доносясь в мою глухомань нереальными отголосками иной, сверкающей жизни. Здесь же царила полная тишина, изредка нарушаемая только звуком включенного телевизора или собачьим лаем.

Я посмотрела на часы. Они показывали двенадцать. Я торчала здесь уже два часа. Честно говоря, мне это начало надоедать. Но основное требование моей работы — терпение. Поэтому я попыталась, в силу своих возможностей, раствориться во тьме, чтобы остаться необнаруженной, и продолжала ждать. Несмотря на холод, который начал пробирать меня, как щекотка.

Моя подопечная не появлялась. Я уже начала беспокоиться, что она решила заночевать у своей подруги. Кстати, интересно, как эта «подруга» выглядит. Жила-то она хоть и в самом центре Тарасова, но отнюдь не во дворце. Думаю, что очень многие жители здешнего «фешенебельного» района с огромным удовольствием поменялись бы на более отдаленные, но благоустроенные квартиры.

Так, размышляя, я провела еще полчаса. Наконец она появилась. И появилась не одна. Я быстро включила камеру. Уж не знаю, доставит ли тот, кого я дождалась, радость моему клиенту. Но работа есть работа.

Моя камера безжалостно фиксировала все. И счастливый взгляд Алины, направленный на спутника, — ее глаза сияли так, что стало светлей даже в кромешной темноте августовской ночи. И самого спутника, обнимающего Алину за плечи, как будто только он один и имеет все права на подобный жест. Сам он показался мне довольно симпатичным.

Герои моего фильма не подозревали, что их снимают, поэтому были естественны, он взял ее лицо в ладони и что-то шепнул, она рассмеялась. Он улыбнулся на ее смех и бережно коснулся ее губ своими.

«По-моему, — подумала я, — это можно было бы выгодно продать какому-нибудь режиссеру для великолепной любовной сцены». Хотя тот, кто это увидит, вряд ли будет в восторге от такой потрясающе эффектной сцены. Мне стало немного грустно. Во-первых, я себе не нравилась в роли шпионки за страстями. Во-вторых, они были так увлечены друг другом, что мне стало немножко завидно.

Они прошли совсем близко, настолько, что я услышала, как он сказал ей:

— Надеюсь, что у тебя все будет в порядке.

— Да, — вздохнула она, — только нам надо срочно найти какую-нибудь женщину по имени Леля. А где ее взять — ума не приложу.

Он рассмеялся.

Его ответ я не услышала — они уходили. Их фигуры таяли в темноте. Я немного подождала и проследовала за ними. Улицы были уже пусты. Пройдя мимо музея и университетского корпуса, они вышли к остановке. Здесь мы остановились.

Троллейбуса не было. Они начали волноваться, и он стал убеждать ее в чем-то горячо, но она только отрицательно качала головой. Узнать, о чем они спорят, я не могла — для этого мне пришлось бы подойти ближе и, значит, рисковать быть замеченной. Поэтому я предпочитала вести съемки издалека. Хватит и этого.

Чтобы не заскучать окончательно в ожидании троллейбуса, несущего мне освобождение, я начала рассматривать окрестности. На улицах воцарилась тишина. Людей почти не было. Загадочно и таинственно мерцали фонари.

И тогда я увидела эту машину, я сначала не обратила на нее внимания. Машина как машина. «Ауди» темного цвета, то ли синего, то ли черного, — в ночи, как известно, все кошки серы. Она стояла в переулке, потушив фары, и чего-то или кого-то ждала. Теперь мне кажется, что она явно была в засаде, ожидая момента, когда можно будет напасть. Но тогда мне показалось, что водитель просто кого-то ожидает. В ней не было ничего зловещего. Потому что, если в воздухе и носилась тревога, я настолько расслабилась под действием прохладного августовского вечера, что позволила себе недопустимую оплошность не обратить на это никакого внимания.

Троллейбус подошел, они попрощались, и, когда троллейбус проглотил ее тонкую фигуру, он пошел в сторону дома. Я выключила камеру (и это было моим вторым крутым проколом, за который я потом буду клясть себя со страшной силой! Если бы я этого не сделала, все было бы не так…), подумала, что вся моя работа сделана — собранный материал обеспечивал полное неспокойствие семьи Чернецовых, — и, заглушив голос совести, объяснив себе и ей, что это моя работа, собралась домой, чтобы позвонить господину Чернецову и передать ему на следующий день все собранные улики о преступной деятельности его супруги.

В это время машина, мирно стоящая до этого момента на месте, вдруг резко взвизгнула и рванула вперед на бешеной скорости.

Я даже не успела заметить, как это произошло. В воздухе вдруг нарушился покой — знаете, как это бывает, вы испытываете страх, как будто аура всеобщих кошмаров заполняет пространство. Друг Алины лежал на дороге, как тряпичная кукла, раскинув руки, в совершенно идиотской, неестественной позе, словно этой самой кукле рассерженная хозяйка вывернула ноги и руки и бросила из окна.

Наверно, удар был слишком сильный, потому что, когда я подбежала, он уже не подавал признаков жизни. Его глаза остекленели, уставясь в ночное небо с обидой, будто спрашивая: «Как же этакое могло произойти со мной?» Помочь я ему уже ничем не могла. Я сама находилась в шоке, честно говоря — на моих глазах погиб человек, — но отчего-то внезапность этой нелепой смерти выбила меня из уравновешенного состояния. Не помню, как я добрела до таксофона, вызвала милицию и уже не нужную «Скорую», привалилась к стене и закрыла глаза.

Мы были на пустынной улице одни. Он даже не успел крикнуть, и если кто и заметил неладное, то не показал виду. Во-первых, на этой улице почти не было жилых домов, так что некому было даже из окон посмотреть. Я же в данной ситуации не могла помочь никому. Даже самой себе. Если бы у меня хватило мозгов не выключать мою камеру.

Алина вошла в квартиру тихо. Впрочем, Андрей не спал. Он сидел в кресле одетый, и у Алины создалось впечатление, что он сам только что вернулся.

Она подошла к нему и, посмотрев в глаза, тихо сказала:

— Извини, — и чмокнула его в щеку.

Он, поморщившись, кивнул.

— Ну, — спросил он, нарушив затянувшуюся паузу, — как дела у твоей подруги?

— Как всегда, — пожала она плечами, — неудачи на личном фронте с огромными душевными потерями…

«Господи, как я устала врать…» — подумала Алина.

«Господи, как я устал от ее вранья», — подумал Андрей.

Оба сделали, однако, вид, что все нормально. Улыбнулись друг другу, и она спросила, не нальет ли он ей чашечку кофе. Он налил, посетовав, что она пьет его слишком много и уж тем паче нельзя пить его на ночь.

— А ты куда-нибудь выходил? — рискнула поинтересоваться она и, заметив, что он напрягся, пояснила: — Просто ты одет как на выход…

— Да так, побродил немного, — признался он.

Она сделала вид, что поверила ему. Хотя в душе шевельнулось что-то неприятное.