Дословный мир. Третья книга стихов - Александр Цыганков

В сюжете сентября мотив горы крутой

Слышнее ветерка вдоль парковых оград.

Как пусто здесь теперь – меж небом и листвой.

В другие времена врисован старый сад.

Нагорная листва закована в багет.

Кто слово предпочёл, тот вышел из игры

Графита и дождя и выправил сюжет —

Летящего листка – в мотив одной горы.

А на горе крутой! дыханьем рвёт листву

И превращает в речь – вот вечный антураж! —

Блаженный Полифем! – как будто наяву.

И что-то есть ещё, на чём стоит пейзаж.

Слышнее ветерка вдоль парковых оград

Высокий тонкий звук – ни флейта, ни струна.

Но обращает вспять нагорный листопад

Мотив одной горы – в крутые времена.

9.2007

Элегия

Люблю следить элегию в природе.

В ней осень плачет, а душа парит.

И кажется, что кто-то в небосводе

Действительно со мною говорит.

И все пути – как прочерки в анкете!

И горизонт в прострелах октября

Бегущею строкою о поэте

Напомнит, словно с небом говоря

О том, что в роще красный куст рябины

Уже отпел российский соловей!

И эти – золотые осенины

Есенинских нисколько не новей.

10.2007

Облака

Уходят лирики. Большие темы

Ещё размыты – словно облака.

Вынашивают юноши поэмы,

Разгадывая прошлые века,

Клянут ещё не прожитые годы

И говорят о веке золотом!

Они – как будто первые рапсоды —

Уже владеют новым языком.

9.2007

Копейщик

Зелёные горы драконьим хребтом

Разрезали степь. Что случилось потом —

Теперь очевидно. Не чаял герой,

Что враг обернётся зелёной горой.

И что-то невесело, коли зане

Не хочется петь мне об этой войне.

Несметное войско уходит во тьму:

За всадником всадник – один к одному.

5.2004 (2.2007)

Грани

Виктору Липатову

И днесь в тех зеркалах – сапфиры, серафимы…

Архангелы поют, как наяву, незримы.

Чистилище миров, рождение Вселенных

И знаки всех времён в тех зеркалах нетленных.

Молчит апостол Марк, но Гёте, словно Вертер,

Покажется на миг и крикнет: «Это ветер!» —

В полотнищах зерцал, которые уносят

Туда, где никого по имени не спросят,

А просто нарекут Платоном или Марком.

В тех зеркалах война не кончится Ремарком,

Как не узнать о том Шекспирам и Гомерам,

О чём шумел камыш обкуренным шумерам.

И днесь в тех зеркалах жрецы вдыхают ладан.

И мир, как лабиринт, доселе не разгадан.

Там сотворён квадрат, но выставлен без рамы,

Как вечное Ничто под слоем амальгамы.

1.2007

Солярный знак

Шипы терновника и свастики паук,

И мак, алеющий на ниве вместо хлеба.

Цветок распущенный разительней, чем звук

Бомбардировщика, слетающего с неба

В окно, прорубленное в тот заморский край,

Где век тому назад пропахшие железом

Баварцы бравые, выкрикивая «хайль!»,

Приветствовали смерть в диктаторе нетрезвом…

Солярный знак – тавро, каким клеймили скот, —

В зерцалах памяти опутан паутиной.

И возводящий вновь из праха эшафот

На собственную казнь ещё придёт с повинной.

И эхом прозвучат крылатые слова

На языке, давно забытом, словно вера,

Тех жалких зрителей, качающих права, —

Убийственных времён Септимия Севера.

Всё это было здесь, и всё вернётся к нам —

И страх, и смертный грех, и слёзы, и расплата

За зрелище всего, за жертвы всем богам.

На всех одна вина – за каждого солдата.

5.2006

Пророк и купина

В Святой земле не кончится война.

Смелее будь – как те волхвы с востока,

Что видят куст, а мыслят – купина

И только в яслях узнают пророка.

И ты иди – как те волхвы – всегда,

Как сказано: от края и до края.

К Святой земле ведёт одна звезда,

Но ты скажи, что вся земля – Святая.

Смелее будь! Смотри на листопад,

От светоча воскуривая ладан.

Осенний лес вдали – как Райский Сад.

И мир вокруг – волхвами не разгадан.

И тихо – словно кончилась война.

Ты воевал, но не узнал пророка.

В тебе самом – пророк и купина.

И как часы – идут волхвы с востока.

12.2008

Звёзды над звонницей

В предместье ночь. Прикушенный язык

Церковной звонницы – как свойство речи

Быть мыслимой, изображая крик,

Быть колоколом в образе Предтечи —

До света и до слова, что ясней

Глагола «быть», звучащего на грани.

В предместье ночь! И чем она темней,

Тем ярче звёзды в этой глухомани.

6.2008

Посвящение

А. И. Солженицыну

Коммунист, диссидент, правдолюб —

Каторжанин, пророк не от века —

Смастерил из кирки ледоруб

И к вершине повёл человека.

На этапах большого пути

Разноцветные реяли флаги,

И хватало свинца для груди,

И для жизни хватило отваги.

Отгремела большая война,

Но просохли глаза горемыки —

И узнала большая страна

Как родных поднимали на пики.

И неясно с чего начинать

Свой поход сироте-пионеру,

Раз великая Родина-мать

Им отмерила высшую меру.

Уходили полки в лагеря.

Матерела под Сталиным стая!

Только выпали всё же не зря

И дорога, и вера такая.

Обратился крестом ледоруб

И кремлёвские звёзды – Крестами,

Но твоя прямота, правдолюб,

Как Москва – остаётся за нами!

В незнакомый неведомый век

По какому-то высшему праву

Ты пришёл – как чужой человек,

Пережил – окаянную славу.

Всё – увидел! Отдал все долги.

Но в народе не встретил Мессию.

За ГУЛАГ – не простили враги,

Не простили «свои» – за Россию.

4.8.2008

Советская гавань

Я видел море!

К Рождеству разноцветный снежок —

Как неясное чувство начала,

Словно в детстве – на Дальний Восток

Скорый поезд уходит с вокзала.

Пьют безбожники красный кагор.

Воет ветер! Поют серафимы!

И горит путевой семафор

Огоньком от прокопьевской «Примы».

Вдалеке, в разноцветном дыму,

Проплывают огни стройплощадки.

Я смотрю, но ещё не пойму,

Не осилю какой-то загадки.

Инвалид по вагонам ходил,

Пел протяжно про «нашу планету».

Ненароком, но я разучил

Невесёлую песенку эту.

И не даром. А ну, веселей!

Срок настал рассказать без надрыва,

Как от ярких кузбасских огней

Мы достигли морского пролива,

Как приехали в Ванинский порт,

Где не всякому вольному воля,

И взошли, словно в песне, на борт —

К верхней зоне: «Встречай, дядя Коля!»

Мы втроём: мой двоюродный брат,

Я и бабушка – шли на свиданье

Мимо строя собак и солдат

В том порту, что звучит – как преданье.

Пела птица в тюремных часах.

И я крикнул в запретку: «Ворона!»,

Но одёрнул конвойный, казах:

«Не шалить! Здесь особая зона!»

Вот и он… Полосатый такой!

И заплакала бабушка наша:

«Ой, ты горе моё, Боже мой!

Это внуки – Серёжа и Саша…»

Позабыл я, что дядя сказал,

Золотыми зубами сверкая,

Но запомнил картину: причал —

За решёткой – и бездна морская!

Два подростка! Часа через два

Мы сбежали к прибрежному ветру,

И на ветер бросали слова,

Черномора взывая к ответу:

«Выходи!» Но в ответ ни гу-гу.

Только чайки кружили в просторе.

Возле зоны. На том берегу,

Где навек пересолено море.

Мчался поезд «Сибирь – Колыма»

Мимо лагерных вышек вдоль БАМа.

И ревела большая тюрьма:

«Ты прости меня, бедная мама!»

Ты прости… И под сердцем щемит

От обычного, что ли, сюжета.

Словно море со мной говорит.

Хорошо, что не надо ответа.

1.2009

Художник

О судьбе – и серьёзней, и тише…

О себе – как юродивый, тот

Каталонец, богемный излишек,

Потрясающий мир Идиот,

Чья судьба поднимала, как штору,

Разноцветное море за край

И вдали устремлённому взору

Открывала Потерянный Рай.

Как прекрасна в скалистом просторе

Перспектива глубокого сна!

И горит, словно шапка на воре,

В море времени века волна.

Но об этом – серьёзнее, тише…

Всякий, алчущий правды, лукав.

Только статуя в мраморной нише

Не имеет убийственных прав.

Обращается речью нагорной

В небесах нарисованный крест,

Словно схваченный кистью проворной

Дирижёра уверенный жест.

Протащил из потёмок на сцену

Оскорблённой любви эшафот

И продал – за великую цену! —

Каталонец юродивый тот.

Соглядатаем «Тайной Вечери» —

Лицедей, пересмешник, чудак —

С лёгких петель тяжёлые двери

Снял – и всё тут, бывает же так!

Из колодца мечты Мнемозина З

ачерпнула воды решетом…

Но об этом другая картина —

Наяву – как во сне золотом!

12.2005 (11.2011)

Цветные сны трилогия

1

Классический корабль дураков.

Ноябрь. Пятница. Какой-то остров

С утра замечен. Старый капитан

Поёт с кормы «Не слышно в море песен…»