ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) - Ирина Стрелкова

Академик Садвакасов сидел на кошме поджав ноги, брал мясо руками с общего блюда, рассказывал с удовольствием, как в детстве пас овец.

Еркин видел: отцу не нравится разговор, затеянный Кенжегали. Ну, пас и пас. Все пасли. И сидящий тут председатель райисполкома, и директор школы Канапия Ахметович Ахметов. Наверное, из всех гостей только приглашенный отцом полковник не пас в детстве овец.

Кенжегали, подбадриваемый общим почтительным вниманием, продолжал вспоминать, что в войну, когда отец был на фронте, он оставался с отарой и носил драный тулуп на голом теле. Если в тулупе заводились насекомые, Кенжегали сбрасывал его на муравейник. Муравьи уничтожали всех паразитов.

- Вам знаком такой древний способ дезинсекции? - спросил Кенжегали сидящего рядом председателя райисполкома.

- Нет! - засмеялся председатель. - Я этого способа уже не застал. Думаю, что и старики о нем забыли. У вас, Кенжек #233;, замечательная память.

- Я-то помню, помню… - продолжал Кенжегали. - Зимой мне случалось бегать босиком по снегу. Ноги в коросте, и руки тоже. Ивот в таком-то диком образе я имел смелость влюбиться в девочку, которая приходила на уроки в кружевном воротничке, в кружевных манжетках. Она была красива, умна… А что я?

- Вы, Кенжеке, были все годы первым учеником, - вставил директор школы Ахметов по прозвищу Голова. Крупную и круглую, как шар, голову Ахметов брил по казахскому обычаю. - Наш завуч Серафима Гавриловна вас помнит, часто приводит в пример.

- Серафима Гавриловна! - академик заулыбался: - Она приехала в Чупчи, когда я кончал десятый класс. Молодая, но ужасно строгая. Так крепко за меня взялась… Только и слышишь: «Садвакасов, не отвлекайся! Садвакасов, ты опять загляделся на свою соседку, иди-ка лучше к доске!»

Все засмеялись, и Еркин тоже. Очень смешно и похоже изображал Кенжегали всем в Чупчи знакомую Серафиму Гавриловну. Она и сейчас любит намекнуть в классе, кто на кого заглядывается. Но с кем же тогда сидел Кенжегали? Кто та девочка в кружевном воротничке?

От внезапной догадки Еркин покраснел. Да это же Софья Казимировна, мать Саул #233;шки. Конечно, она. Дочь Казимира Людвиговича, про которого часто вспоминают старики. Конечно, только дочь врача ходила нарядная, в кружевном воротничке. Значит, в нее был влюблен Кенжегали.

Еркин вспомнил: однажды Саулешкина мать сказала ему: «Ты похож на старшего брата. У всех Садвакасовых способности к математике». Кенжегали был первый ученик, но дочери врача он мог вовсе не нравиться. И не потому, что она светловолосая, зеленоглазая, а он - казах. Просто он ей не нравился. И она вышла замуж за Доспаева. Он не здешний, не чупчинский, он западный казах, астраханский. Софья Казимировна и Доспаев вместе учились в Москве, в медицинском институте. Но она не поехала к нему на Волгу, а привезла Доспаева в Чупчи. Отец говорит, у нее в роду все привязаны к Чупчи чуть ли не крепче самих казахов. Может быть, ей все-таки нравился Кенжегали, но он уехал отсюда, он выбрал профессию, которая никогда не приведет его домой. А Доспаев замечательный врач. Его в степи уважают, как уважали отца Софьи Казимировны…

Обнося гостей чашкой для мытья рук и полотенцем, Еркин поймал пристальный, оценивающий взгляд старшего брата. Ему показалось, что Кенжегали угадал его мысли.

Академик Садвакасов давно не бывал в родных краях и давно не видел младшего брата. У городских Садвакасовых считалось, что Еркин закончит школу в Чупчи и приедет учиться дальше в Алма-Ату, а то, глядишь, попадет и в Москву. Но гостившая летом у деда садвакасовская ребятня привезла весть: Еркин собрался пойти в чабаны. Ребятня утверждала: это не просто разговоры, а самое серьезное решение Еркина. Городские Садвакасовы забеспокоились. Брат академика Маж #250;т, приезжавший из Караганды, где он работает начальником шахты, точнее всех выразил садвакасовскую точку зрения на слух об Еркине: время назад не поворачивает, уголь обратно в пласты не укладывают. Было решено: за Еркина пора взяться всерьез.

Садвакасов вышел с гостями из юрты. В степь далеко разбежались пыльные следы автомобильных колес. На прощанье председатель райисполкома сказал:

- Мусеке, почему вы не подаете заявку на «Волгу»? Передовым чабанам выделяем автомашины в первую очередь.

- «Волга» мне не нужна. «Москвич» тоже не хочу. - Кенжегали услышал в отцовском голосе знакомое упрямство. - «Газик» везде пройдет, правильная машина. Ты мне «газик» продашь?

- Чего не могу - того не могу. «Газик» продаем колхозам. Частным лицам запрещено.

- Я в Москву напишу, в правительство. Пусть вынесут постановление: чабанам продавать козел-машины!

- Опять ты, старый умный человек, за свое озорство взялся!

- Не хочешь, чтобы я в Москву писал? А я буду писать! Время подойдет - напишу. Рано пока. Нет у государства - зачем просить зря. Себе обида. Государству перед чабаном стыдно. Работает старик, а не продают старику за деньги, что ему надо. Мой мальчишка мне русскую сказку читал. Одному старику служила волшебная рыба. - Мусеке насмешливо покосился на Степанова: послушай про золотую рыбку! - Старик у нее ничего не просил, ему надо - он заработает. Старуха дом просила - рыба дала дом. Шубу просила - бери шубу. Нахальная старуха. Совесть потеряла, приказывает: молодой меня сделай, дочерью хана. Сказала нахальные слова - все у нее пропало! Дом развалился, шуба развалилась, ковры, машина швейная - ничего не осталось у старухи.

- Значит, и швейная машина развалилась? - переспросил председатель райисполкома. - Значит, так и написано в сказке Александра Сергеевича Пушкина?

Мусеке прикрыл хитрые глаза:

- Пошкин? Правильно. Сказка Пошкина. Мой мальчишка читал. Не Еркин, нет… - трясясь от смеха, он показал на академика, - вот мальчишка… Я помню сказку, не забыл…

- С вами не соскучишься, Мусеке! - ворчал председатель, залезая в машину.

Садвакасов тихо смеялся: да, с отцом не соскучишься.

В знакомых алма-атинских семьях он видел неслышных, как тени, стариков и старух, взятых детьми из аула в город, чтобы дожили свои годы ухоженными и присмотренными. Хотел бы он для отца той же участи?

Садвакасов не мог считать себя плохим сыном. Он - казах, а у казахов нет плохих сыновей, как нет и брошенных стариков, хлопочущих по судам насчет алиментов с родных детей. Кенжегали знал: его отец, давший жизнь стольким удачливым и обеспеченным Садвакасовым, живущим в современных комфортабельных квартирах, будет до конца своих дней гонять отару по степи с летних пастбищ на зимние, с зимних на летние. Но кто же заменит при отце Еркина, которому надо учиться дальше?

Он перебирал в памяти аульную родню: кто?

…Еркин слез с отцовской приземистой лошаденки, подошел к старшему брату. С ним приехал на дорогом породистом коне широкий в плечах табунщик.

- Агай, - Еркин обратился к старшему брату, как положено у казахов, - агай, это Исаб #233;к.

Исабек казался на вид взрослым семейным мужчиной, но ему было только восемнадцать лет; он работал помощником у своего отца, дальнего родича Садвакасовых. Кенжегали вспомнил, как много лет назад приезжал в Чупчи и видел у юрты родича туповатого малыша, почти не умеющего говорить в свои три года. Позднее развитие речи, а значит, и ума случалось у детишек, растущих в юрте чабана без игр с ровесниками и общения с людьми. Поговорив теперь с Исабеком, Садвакасов пришел к выводу: очень неразвит, очень… Он все с большим практическим интересом приглядывался к плечистому парню: вот и помощник отцу взамен Еркина.

Обласканный знаменитым родичем, Исабек ускакал, не помня себя от радости.

В степи темнело, резче потянуло запахами сгрудившейся на ночь отары. Мусеке в длинном тулупе вышел из юрты, легко вскочил в седло, потрусил в степь: вечный всадник с сойлом* в руках, полы тулупа прикрывают лошадиный круп.

* Пастушья палка.

- В Нью-Йорке к нам подходил несчастный человек. Русский. Эмигрант. Спрашивал, нет ли у нас с собой горстки земли с родины. Он хотел отнести русскую землю на могилу матери. Я подумал, что наш кочевой народ не придавал земле такого символического значения. Священной считали землю аллаха. По старинной легенде, чтобы напомнить казаху о родине, ему послали емшан - степную полынь. Сейчас люди всё больше интересуются древними обычаями, жизнью предков. Один мой институтский товарищ - он теперь большое начальство - ездил к себе в аул, привез дедово седло, повесил в кабинете. Финская мебель, африканские маски, чешский хрусталь, дедово седло… Это уже не обычай. Это - другое. Интерьер. - Кенжегали говорил медленно, словно и не с Еркином - с самим собой. И сам себя перебил: - Мы с тобой давно не виделись. Ты вырос… - Это были верные, но пустые слова. - Как отец? Не болеет?

- Шишка весной распухла на ноге. Сак #233;н Мамутович вырезал.

- Почему не повезли отца в Алма-Ату?

- Доспаев сказал, что никого беспокоить не надо.