Чей ты, малыш - Артем

Евгений вздрогнул и открыл глаза. Ему показалось, будто кто-то коснулся его

щеки. Стояла ночь, и в квартире было темно. Часы на прикроватной тумбочке

показывали 3-39.

Он потянулся к светильнику и щелкнул выключателем. И тут же увидел ее:

она стояла в дальнем углу, там, куда не дотягивался свет ночника.

— Господи… — выдохнул он и присел в кровати. – Аня?

Но она не ответила, стояла молча. А Евгений не мог разглядеть ее – тьмой,

будто плесенью, заволокло всю дальнюю часть комнаты. Он видел только

размытые очертания фигуры – истончившиеся, высохшие, как будто перед ним

стоял узник Освенцима.

— Кто ты такая? – прошелестел Евгений сухими губами. Ему вспомнилось

предостережение матери.

«Верю ли я в это?» — промелькнуло у него в голове, и он схватил с тумбочки

ночник.

— Покажи мне свое лицо! – крикнул он и выбросил руку с ночником вперед,

осветив тьму. На секунду перед ним предстал тот, кто стоял в темноте – странное,

костлявое нечто, наряженное в одежду его жены. Намалеванное косметикой лицо

– лицо трупа со впалыми, забеленными пудрой щеками, нарисованными бровями и

криво натянутым женским париком. А потом лампа в ночнике с громким хлопком

разлетелась вдребезги, и в темноте Евгений услышал крик своей жены:

— ГОСПОДИ, ЖЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИ НАМ! Господи, пожалу…

Голос потонул в хрипе, забулькал, и Евгений бросился в темноту – ослепший,

дрожащий,

— Аня?! – закричал он. – Аня, где ты?!

Но почти сразу сильный удар сбил его с ног, и он почувствовал, как чьи-то

паучьи пальцы вцепились ему в шею, а потом пропахшая костром рука зажала рот.

Пальцы протиснулись между губами, и он ощутил, какие они горькие, словно

вымазанные в золе. И почувствовал возле уха тяжелое, злое дыхание.

Евгений замычал, задергался, пытаясь вырваться, а рядом кто-то засмеялся.

— Смотри, Форт, — сквозь смех произнес чей-то голос, — эта сука

обделалась. Эта беременная сука обделалась… Разве мы будем есть эту грязь, Форт? Она вся вымазалась, вся грязная… эта тварь!

И Евгений понял: все было именно так. Так убивали его Аню – глумились

над ней, насыщались ее слезами, ее болью. Теперь он больше не вырывался, не

мычал – беззвучно плакал, сжимая от бессилия зубы. И сильные руки отпустили

его, исчезли в темноте. На их место пришел кто-то холодный и лег рядом, прижавшись ледяными губами к уху.

— Отомсти за меня, отомсти за меня, отомсти… — зашептали губы.

И в слезах Евгений яростно закивал в ответ.

— Я отомщу, любимая!

«Пройдет время и боль утихнет».

Так после Аниной смерти говорила ее сестра.

Но время – странная штука. Оно не лечит, изменяет нас. Евгений помнил, как

стойко, будучи ребенком, перенес смерть отца – без слез прощался с ним у

раскрытого гроба. Но ревел без конца, когда падал с велосипеда, обдирая коленки

и локти. А мать дула ему на раны и мазала их зеленкой.

«Заживет», — говорила она, но он не верил. Однако она оказалась права. Все

изменилось с тех пор, и шрамы от падений исчезли.

«Ты выпей, станет легче», — говорил ему следователь, понимая, что убийцу

не смогут найти. И Евгений верил. И пил. Но боли не становилось меньше, а раны

не заживали.

И теперь ему снова предстояло выбирать, кому довериться. Но разве он мог

простить, когда сам жаждал отмщения?

— Мне сказали, вы больше не оперируете. Почему?

Он стянул с руки виниловую перчатку и бросил ее в мусорное ведерко. Его

последняя пациентка – Даша – сидела перед ним в смотровом кресле, раздвинув

ноги. Евгений только что провел осмотр и теперь передавал ее в руки коллегам. Ей

ставили срок родов через несколько дней, но УЗИ показало, что необходимо

хирургическое вмешательство – кесарево сечение.

— Тебя будут оперировать замечательные врачи, — уклонился он от ответа. –

Можешь одеваться.

Она с трудом слезла и принялась натягивать белье.

— Мне хотелось, чтобы это были вы.

— Глупости. Неделю назад ты меня даже не знала, но все равно собиралась

рожать.

— Мне кажется, будет больно, если это будет делать кто-то другой…

Он посмотрел на нее и снова подумал: «Ей всего девятнадцать… бедный

ребенок, как она справится со всем этим?»

— После родов… кто тебе будет помогать? – спросил он.

Она пожала плечами:

— Мама, наверное… думаю, что вернусь домой, поживу там какое-то

время…

— А где ты жила до этого?

— Со своим парнем, снимали домик недалеко от «Медика»… ну, вы,

наверное, знаете это место…

Он кивнул:

— У меня там была дача… когда-то. И почему же ты не можешь вернуться

обратно. К парню?

— Он умер, — сказала она спокойно и посмотрела на Евгения детскими

глазами.

Он вздрогнул: неужели и он выглядел таким у отцовского гроба?

— Прости…

— Ничего. У меня есть мой сын. Он будет похож на отца.

— Не сомневаюсь, — откашлялся Евгений.

— От парня у меня осталась только собака, — добавила она и улыбнулась. –

Огромный, черный, как бес. Злющий, но меня обожает. Форт.

У Евгения потемнело в глазах. Он задрожал и вцепился рукой в край рабочего

стола.

— Что… что ты сказала? – переспросил он сухими губами.

— Кличка собаки – Форт… простите… вы побледнели… вам нехорошо?

Он не ответил, потому что перед глазами у него стоял огромный черный пес с

бычьей шеей и громадной головой.

— Прости… я совсем забыл, – пролепетал он, — мне нужно на встречу, прости… я должен… торопиться… идти…

Он оставил ее в кабинете, а сам вылетел оттуда пулей и помчался в туалет.

Заперся в кабинке и долго блевал, стоя перед унитазом на коленях. А когда приступ

прошел, он понял, что в туалете был кто-то еще. Не сразу, но Евгений уловил в

воздухе апельсиновые нотки духов. И услышал шаги. В ужасе он прижался к

металлической стенке кабинки, затаившись. Чуть дыша, прильнул глазом к щели,

но тут же отпрянул: с той стороны на него кто-то смотрел.

— Что… что тебе надо? – просипел он. И увидел, как расползаются в улыбке

красные губы, как засохшие белила на щеках идут паутинками трещин.

— Я хочу, родной, — произнесло существо голосом его жены, — чтобы она

страдала. Чтобы ты вырезал ей из живота ребенка и растоптал у нее на глазах. Что

мне надо от тебя? Чтобы ты отомстил за нас! Чтобы она не сидела в теплой палате

и не рассуждала, кем станет ее сынок. Я хочу, родной, чтобы она узнала – каково

это, лежать в собственном дерьме, истекать кровью и видеть, как убивают твоего

ребенка!..

— Нет, — замотал он головой, — я не могу… так…

— Нет? – зашипело существо, и Евгений увидел, как поворачивается ручка

двери. Прыгнул к ней, вцепился руками.

— Кто ты?! Что ты такое?! – закричал он.

— Хочешь увидеть мое лицо? Тогда впусти… открой мне, родной…

Ручка заскользила в мокрых ладонях, Евгений отшатнулся и упал,

ударившись спиной о заблеванный унитаз. Растянулся на кафельном полу и с

замершим сердцем смотрел, как открывается дверь. Но на пороге никого не было.

— Что же это? – опираясь на руки, он кое-как поднялся и осторожно вышел

из кабинки. В туалете было пусто.

«Что со мной творится?» — он подошел к умывальнику, на котором кто-то

забыл свою косметичку, включил воду и умыл вспотевшее лицо. Посмотрел в

зеркало, пригладил волосы и оперся руками о раковину. Вгляделся в собственное

измученное лицо. С зеркала на него смотрел труп. Евгений вытащил из

косметички помаду и жирно намалевал себе губы. Достал косметический

карандаш и нарисовал высокие дуги бровей. Улыбнулся и раскрыл пудреницу.

Мертвые должны оставаться в прошлом. Иначе они начнут мстить живым.

Костлявая рука вытащила из кармана газетную вырезку с фотографией

малыша и запихала в сток. Мощный напор в секунду превратил ее в серый комок и

смыл в трубу.

Чудес не бывает. Сегодня утром мать младенца созналась, что вся история с

непорочным зачатием была выверенной мистификацией – отцом ребенка оказался

простой работяга, которому теперь предстояло разбираться с женой.

— Вот оно, — сказало намалеванное косметикой существо, — мое настоящее

лицо!

Главврач собиралась домой, когда в ее кабинет влетела напуганная пациентка.

Вечер был тихим, и дверь хлопнула будто выстрел.

— Кажется, в пятой… — запыхавшись, сказала девушка, придерживая

круглый живот, — рожает…

— Уверена?

— Слышала, как она кричит… и, кажется… ребенка… слышала

— Боже мой! – главврач скинула пальто. – И где опять носит этого

Прохорова?!