Танец на тлеющих углях - Инна Бачинская

«Жертва!» – вдруг пришло Алику в голову. Брови вразлет, не выщипанные, а свои, естественные, что довольно странно и говорит о… цельности? Рот без улыбки. Единственная серьга. Именно! Потому что единственная – вдруг осенило его. То есть их, разумеется, две, но видна только одна. А вот если бы были видны обе… Мысль вилась вьюном и не давалась. Как будто чего-то не хватает, вдруг сообразил Алик. Какая-то… незавершенность. Но именно эта незавершенность воспринимается естественнее, чем если бы их было две! Недосказанность. Даже намек… жертвенное ожидание? Жертвенное ожидание развязки! И трагичность в сжатых губах, во взгляде в никуда. Именно!

В Алике Дрючине увядал поэт – идеалист и декадент. Вообще существовало как бы два взаимоисключающих Алика – один трепетный и тонко чувствующий, а другой – адвокат, и эта двойственность его натуры приводила иногда к странным результатам. Например, будучи циником, он вдруг безумно влюблялся, причем в самых заурядных женщин, в которых на короткое время ему удавалось разглядеть королеву. Потом все становилось на свои места, и Алик шумно удивлялся, как он мог снова так промахнуться. И клялся Шибаеву, что в любовных комедиях он свою шутовскую роль отыграл на всю оставшуюся жизнь. А потом все повторялось сначала. Алику было легче, чем Шибаеву, – боль и разочарование он бурно выговаривал до дна, запивал коньяком или водкой, а потом, опустошенный и слегка нетрезвый, шарил взглядом в поисках новых приключений. А Шибаев молчал, стиснув зубы, душу не открывал. Алик, к своему разочарованию, так и не знал толком, что же произошло у него с Ингой в Нью-Йорке, и умирал от любопытства.

Он разлил в стаканы остатки водки, сунул пустую бутылку под стол. Позвал негромко: «Сашок!», но Шибаев не откликнулся. Алик прислонил фотографию женщины с одной серьгой к шибаевскому стакану. Кивнул ей и выпил залпом. Поморщился, крякнул не от неприятного ощущения, а, наоборот, ему стало хорошо! Шибаев, видимо, уснул. Женщина с фото пристально смотрела на Алика, и ему казалось, она просит его о чем-то, намекает, призывает…

Хотя Алик Дрючин и был циником в силу профессии, но где-то глубоко внутри сидела в нем чистая вера в некую конечную справедливость, не правосудия, нет, не людскую, а справедливость судьбы, что ли? Он не верил в Бога, то есть не верил в общепринятом смысле слова, но на самом деле допускал – что-то, возможно, есть… где-то там. Или кто-то, кто должен в конце концов разгрести всю эту грязь.

Каждый придумывает себе Бога в силу своего разумения, жизненного опыта, даже образования. Вера или скорее надежда Алика Дрючина на конечную справедливость и была его неосознанным Богом, хотя с точки зрения этого Бога-справедливости, был он, Дрючин, большим грешником. И теперь, глядя на женщину с одной серьгой, он думал, что… что… Мысль все вилась, струилась, как быстрый ручей, и не давалась.

– Ваше здоровье, Ирина Сергеевна, – пожелал ей смирившийся с невозможностью додумать «струящуюся» мысль Алик. – И удачи вам!

Водка была вся выпита. Шибаев спал. Алик, поколебавшись, взял его полный стакан. Прислонил фото к своему пустому. Выпил. Успел подумать еще, может, позвонить ей, предупредить о замыслах супруга? Но сон, усталость и алкоголь сморили его. Алик уронил голову на руки и тоже уснул…

Большой рыжий котяра возник на пороге комнаты внезапно, как привидение. Неторопливо подошел, бесшумно вспрыгнул на стол. С достоинством доел остатки колбасы на тарелке. Понюхал спящего Алика, фыркнул презрительно. Старательно умылся, сидя на столе. Морда у него была вполне бандитская, правое ухо разорвано, а широкий нос в боевых шрамах. Звали кота Шпана, и был он, как однажды пошутил Дрючин, вроде того кота из сказки, который достался в наследство третьему сыну мельника. Вера, поделив имущество с бывшим мужем, отказалась забрать Шпану. И с тех пор двое сильных мужиков, Шибаев и его кот, мирно сосуществовали на единой территории, не наступая друг другу на горло, не воспитывая, не приставая с дурацкими претензиями. А о бантиках, декоративных ошейниках, звоночках и других идиотских бабских финтифлюшках вообще речи не было. Форточка на кухне открыта в любую погоду, зимой и летом. Шпана, нагулявшись, возвращается домой, ест что подворачивается под лапу, зализывает следы драк и заваливается спать на бугристом старом диване.

Закончив умываться, Шпана прыгнул со стола на диван, прошелся по животу Шибаева, пользуясь тем, что тот спал, притулился сбоку и тоже погрузился в сон…

Даже умиление брало при взгляде на них – хорошая мужская компания, холостяцкая, погуляли и честь знают. Ни скандала тебе, ни мордобоя…

Глава 2

Женщина

Роскошное бабье лето царствовало – яркое, солнечное, с сияющими синими небесами, пронизанное тонкими нитями невесомой паутины. Подарок природы перед долгой холодной зимой. Хотя какие сейчас зимы! Уже и не помнит никто настоящей зимы с морозами, снегами, буранами. Может, потому и народ стал похлипче, избаловался, вечно с насморком, гриппом, простудами.

Александр Шибаев сидел в засаде в сонном маленьком парке напротив дома банкира Григорьева. Ожидал его жену, заподозренную в супружеской измене. Деревья почти облетели, парк был тих и прозрачен. Уже случались утренние заморозки, и в траве сверкали капли растаявшего инея. Воздух был свеж, все в нем виделось резко, без летней знойной дымки. Улицы, дома, даже машины были чисто вымыты затяжными дождями, предшествовавшими бабьему лету.

Вчерашняя засада не увенчалась успехом. Ирина Сергеевна так и не вышла из дома. Шибаев позвонил по номеру домашнего телефона, оставленному Григорьевым, предполагая, что мог просмотреть ее. Она ответила, и он назвал первое попавшееся имя. Ирина сказала, что он ошибся, и положила трубку. В том, что это она, сомнений у Шибаева не возникло – Григорьев сказал, что домработницы не держит. Зачем, если жена не работает? Это показалось странным Шибаеву, знавшему, что бывают домработницы и при неработающих женах, были б деньги, а Григорьев производил впечатление человека с деньгами. Не говорил ли факт отсутствия домработницы о натянутых отношениях в семье? Или о скупости Григорьева? Хотя это с равной долей справедливости могло говорить и о других вещах. Например, о том, что хозяйка любит пылесосить и готовить. Бывает и такое, разве нет? Или вообще ни о чем не говорить.

Он рассеянно скользил взглядом по улице, чувствуя себя не в своей тарелке то ли из-за ночи, проведенной на старом диване, то ли из-за вчерашних излишеств с Аликом – они выпили на двоих литровую бутылку «Абсолюта». А что, собственно, такое, литр водки для двоих крепких мужиков, если подумать? Ничего. Но если три дня подряд, то… чего. И головка бо-бо, как говорит адвокат Дрючин. И в сон клонит, и бок до сих пор чувствует диванную пружину. Давно пора выбросить эту рухлядь, стыдно, если кто зайдет. Может быть, зайдет. Когда-нибудь.