Помилованные бедой - Эльмира Нетесова

Им была понятна обоюдная ложь. Когда он называл ее любимой, она с трудом сдерживала смех. Не верила. Он тоже, но молчал.

Любовник дарил ей вещи жены. Она брала. Норковую шубу и шапку, совсем новые. Кожаные испанские сапоги и сумку из крокодиловой кожи. Хозяйка их берегла. Любовница трепала нещадно. Не жалела. Могла сама себе купить, но к чему, когда обломился такой шанс?

Совсем ничего не давать любовнице — можно было потерять ее. А он не хотел расставаться с ней, знал — другие хуже ее и наглее. Да и заразу боялся зацепить. Эта чистоплотная и надежная, не искала приключений и не крутила подолом перед мужиками, была немногим моложе жены. Но сохранилась и выглядела куда лучше Валентины, постоянно следила за собой.

Обо всех этих тонкостях в дурдоме не знал никто. Да и кому нужно интересоваться чужой жизнью, когда в своей все черти ноги пообломали. Не с добра жили здесь эти бабы, которых совсем не случайно звали девками понедельника, рожденными под черной звездой неудачи и горестей. Ведь именно понедельник повсюду считают самым корявым и проклятым днем. На долю душевнобольных именно этот день остался, как горестное клеймо.

Несчастные бабы… Во время просветлений в сознании они становились прежними. Вспоминали и любили родню, детей, внуков, тосковали по дому и работе, переживали: как-то там без них справляются? И глушили внутреннюю боль общением. Не важно с кем, главное — поделиться, поговорить о наболевшем, рассказать о себе, чтобы окружающие знали, что не родилась дурой, такой ее заставили стать, кому-то было нужно.

Вон старуха Ксения на самом солнцепеке сидит и теплым одеялом плечи укрывает поверх халата и кофты. И хотя вокруг несносная жара, просит валенки. Замерзает в вязаных носках и тапках. Щеки и губы старухи посинели, дрожат.

— Ксюша! Пошли чайку попьем. Горяченького! Враз душа согреется! — зовут санитарки в палату, опасаясь очередного приступа. Начинается он внезапно, валит с ног, изматывает человека до изнеможения. Едва Ксения вошла в палату, упала на пол, скорчилась в судорогах, скручивалась в жгут, билась головой и телом о стены, пол. Клочья рыжей, как ржавчина, иены повисли на губах. В помутневших глазах боль и мольба. О чем?

— Ксюша, успокойся, ласточка! Зачем переживаешь, не нужно так много вспоминать и думать. Побереги себя, ведь ты у нас умница! — говорит санитарка Люба и уговаривает больную: — Я варенье из дома принесла, клубничное. Твое любимое. Давай успокойся, моя хорошая, да и попьем с тобой чайку!

Та слышит, силится побороть приступ, хочет что-то сказать санитарке, но язык не слушается, не выталкивает слова изо рта, держит их на замке за зубами, даже челюсти свело от боли.

Санитарка Люба давно научилась определять состояние больных по глазам. Коль реагирует баба на слова — приступ не глубокий, скоро закончится, можно не переживать и не вызывать вторую санитарку и врачей.

Вскоре приступ стал ослабевать. Старушка уже не билась об пол, тихо лежала под своей койкой, положив под щеку вместо подушки тапочки. Она гладила их ослабевшей, дрожащей рукой и улыбалась кому-то невидимому. Вот Ксения дернулась, словно ее ударили, свернулась клубком, долго вздыхала, плакала, потом вылезла из-под койки, виновато опустив голову:

— Прости меня, Любаша!

— За что? — удивилась санитарка.

— Видно, обидела тебя, — вздохнула тяжко.

— Ничуть!

— Правда? Ну слава Богу.

Ксения попала в психиатрическую больницу давно. Привезли ее поздним вечером. Увидев женщину, главврач глазам не поверил. Кандидат медицинских наук! Лучший хирург области! Ее знали далеко за пределами своего региона. Ее уважали, с ней считались, у нее в отделении проходили практику студенты из-за рубежа.

Ксения! Она сама проводила сложнейшие операции на сердце. Спасла жизни многим людям. Отнимала у смерти новорожденных и пожилых. Бывало, в лицо не запоминала, а вот по болезням помнила каждого. Случалось и ей делать операции по восемь — десять часов, а остаток дня наблюдать прооперированного и радоваться, что и этот будет жить, сумела помочь.

Сколько бессонных ночей провела в своем отделении, борясь за каждую жизнь? Этого не считала. Зачем? Ведь работала для людей.

А дома муж. Он ждал ее у дверей кабинета, на крыльце больницы и дома на кухне. Засыпал иногда прямо в одежде на диване. Голодный, необстиранный, одинокий. Он тоже работал. Мастером на стройке. И ему хотелось тепла и заботы. Он завидовал больным. Ему иногда хотелось попасть в палату, где лежали больные жены. Хоть здесь он смог бы разглядеть ее, поговорить, заставить выслушать. Глядишь, потеплела б к нему душой, пожалела б и его, домой стала б приходить. Сколько же он так терпел? Год иль два? Нет, целых двенадцать лет. Случалось, надолго уезжал в командировки, жена даже не знала.

Других ждали с работы. Их кормили, стирали даже спецовку. Их любили. А этот чувствовал себя лишним в ее жизни и однажды не выдержал, пришел к ней на работу.

— Ксения! Нам нужно поговорить! — Не глянул на сидевших вокруг врачей. Те зашептались.

— Подожди немного. Сейчас разберусь с коллегами и позову тебя! — указала на дверь.

Сколько он ждал ее, не помнит. Уснул в кресле приемной, разморило в тепле. Даже бутерброд не доел, выронил на пол.

Проснулся от прикосновения к плечу. Ксения будила. Стояла перед ним, виновато улыбаясь:

— Прости меня, мой хороший! Я понимаю, какая сволочь по отношению к тебе, негодяйка и дрянь. Не имею права называться женой. Ну что делать? Такая у меня работа…

— Я есть хочу! Мне нужны чистые рубашки и постель, порядок в доме и жена под боком. Мне нужны дети! Слышишь, Ксюш-ка! Наши с тобой дети где? У моих одногодков по двое ребятишек в школу ходят. А я давно забыл, какая у меня баба. Я даже голой тебя еще не видел! Иль ты тут дублера завела?

— Иди проверь! Все женщины. Даже стариков нет, — покраснела жена.

— За что бросила меня?

— И не думала о таком…

— Почему домой не приходишь? Иль я прокаженный? Или тебя природа пока не достала? Так я живой мужик. Мне нужна баба! Ее мензурками и пробирками не заменить. Я тоже работаю, но домой возвращаюсь вовремя. Правда, кому это нужно, если меня никто не ждет? Может, опостылел тебе, скажи, уйду от тебя насовсем.

— Ну что ты? Я люблю тебя! Иди домой, я скоро приду.

И впрямь пришла! Целую неделю возвращалась домой вовремя. Стирала, готовила, убирала в квартире и казалась совсем домашней.

Но потом он понял, что она и дома постоянно думает о работе. Ксения и не скрывала. Она жила и дышала своими операциями.

— Дети? Да куда их теперь заводить? Опоздали мы с ними безнадежно. Глянь, обоим скоро по сорок. Кто рожает в таком возрасте? Поднять уже не успеем на ноги. А легка ли сиротская доля? — отмахнулась баба.

— Тогда скажи, зачем выходила замуж?

— Любила тебя…

— Только тогда? Теперь уже нет?

— Ну почему? И сейчас… Но я думала, что ты иным будешь. Решительным, более волевым. Пробивным человеком станешь и займешь свое место под солнцем. А ты так ничего и не добился. Остановился в росте — то ли способностей не хватило, то ли упрямства.

— Чудачка ты, Ксюшка! Думаешь, если человек имеет бабки, уже собой что-то представляет?

— Конечно! В наше время без денег только дураки остаются.

— Ошибаешься. Средь денежных больше всего говна!

— Не выражайся при мне. Этот натурализм не всем приятен. А вот в отношении обеспеченных скажу, что средь них много порядочных людей. Взять хотя бы военкома, прокурора, начальника милиции… Я каждого оперировала. Хорошие люди.

— Это ты о наших?

— Ну да!

— Все, кого назвала, отпетые негодяи. Им не место на воле. Взяточники! Мы ж им строим дома за городом — в зеленой зоне, а это помимо квартир. В прошлом году дачи отгрохали — настоящие дворцы! Попробуй размахнись вот так на свои кровные, пупок до яиц треснет!

Ксения тогда возмутилась.

— Ты по-мерзкому завидуешь им! Самому не удалось пробиться в люди, вот и поливаешь грязью тех, кому повезло. Лучше к себе присмотрись и найди свои изъяны, — ответила мужу.

— А какие недостатки ты приметила?

— Зависть и грубость!

— Эх, Ксюшка! Разве это пороки? Да в таком случае не ко мне, к тебе присмотреться стоит. Ведь вот сколько лет женаты, а детей нет. Кто другой выдержал бы? Я и в постели с тобой только по праздникам бываю. В другие дни ты с больными! Ни домашней еды, ни уюта в доме, чистого белья после ванны нет. Я уже к прачкам бегаю. И это при женатости. Стыдно вслух сознаться — даже мусор сам выношу, хожу в магазин за продуктами. Навожу порядок в доме, приучился. Сам мою окна. А для чего ты имеешься? Ведь даже в праздники я один! И этот Новый год сиротой встретил. Да что там, и день рождения уже восьмой раз забываешь поздравить. Иль тебе за это платить нужно? Оно мелочь, Ксюш, но обидная. Я мать похоронил, ты и проститься с ней не пришла. Некогда, чужие болячки ближе. Мать жалела тебя. Все пыталась понять. А за день до смерти сказала: «Чужая она нам. Холодная как льдина. Не повезло тебе с женой. Нет у нее ни души, ни сердца.