i_166602c1f3223913 - Неизв.

повесился возле, церкви в Кухельбаде. И это для него было счастье, потому что он был только шпак и его ни за что не произвели бы в

генералы, даже если бы у него было пять параличей и размягчений мозга… А

знаете, господин кадет, теперь развелось так много этих разных болезней, а солдаты, которые своей дурьей башкой не могут понять того, как чудно

умереть за его императорское величество, стараются получить их нарочно.

И вот такой субъект, садясь в вагон, не заорет: «Прощай, Прага, счастливо оставаться!», а непременно: «До свиданья через недельку! У

меня даже обратный билет в кармане! Купил его в „Наполеоне“… за целых

три кроны».

– Смир рна а! – гаркнул вдруг Швейк, вытягиваясь во фронт. В дверях

показались капитан Сагнер и доктор Штейн.

– Прошу раздеться, – обратился врач к кадету, а затем принялся

исследовать его, поставив его у себя между колея, так как был очень

близорук. Швейк с любопытством следил за процедурой врачебного осмотра._

– Пустяки! – сказал врач. – Самое обыкновенное задержание мочи. Господин

кадет, вы, наверное, перехватили лишнего?

Пришлите ко мне за порошками, и завтра все будет в порядке. Ну, всех

благ, спешу.

И врач, в сопровождении ротного командира, двинулся дальше.

– Так что дозвольте, я схожу за порошками, – предложил свои услуги

Швейк. – А только очень мне жаль, что у вас только задержание мочи, а не

сифилис, потому что тогда вы скоро были бы произведены в генералы и

доставили бы радость своим родителям. Дело в том господин кадет…

Больше ничего ему не удалось сказать: кадетов сапог угодил ему прямо в

лицо и отскочил от его носа, так что у Швейка всю физиономию вымазало

ваксой, и искры посыпались у него из глаз. Кадет стоял посреди комнаты, как будто никогда в жизни не бывал больным, и орал, показывая пальцем на

дверь:

– Марш! Вон! Скотина, сукин сын! Как ты смеешь? Иисус Мария, я тебя, поганца, отдам под суд, и тебя расстреляют! Понимаешь?

Когда Швейк спустился вниз, вольноопределяющийся Марек спросил его, что

он делал наверху и к кому вызывали врача. Швейк, посмотревшись в осколок

зеркала и поплевав в носовой платок, чтобы стереть ваксу с левой щеки, невинным тоном ответил:

.– Господину кадету Биглеру было никак не помочиться, так что я был у

него и ухаживал за ним, и мы оченъ мило беседовали.

– Вот счастье то! – воскликнул Марек. – Его то мне как раз и надо, чтобы

он умер геройской смертью, а не валялся по лазаретам. Я предназначил ему

выполнить такое дело, за которое он получает бронзовую медаль «за

храбрость», малую серебряную, большую золотую, похвальный отзыв и

благословение его святейшества. Он у меня взрывает неприятельский

пороховой склад и один берет в плен русский генеральный штаб. Он

совершит в истории нашего полка такие подвиги, что после войны ему, кадету Биглеру, будут служить благодарственные молебны.

Швейк внимательно слушал, а затем заметил: – Вы, мне кажется, насочиняете нивесть какую чушь.

С этими словами он вытащил из кармана пачку казенного табаку, разорвал

обертку, опустился на колени перед скамейкой и запел: В Брно под «Синею Лапшою»

Пляшут девки целым роем.

Вот и я туда ввалился,

С рыжеи девкой покружился.

Заплативши ей по чину,

Я залег с ней да перину…

А с утра попер в больницу –

Боль такая, что скривиться…

Доктора меня спросили:

«Где тебя, брат, наградили?»

– С девкой я гулял шальною

Там, под «Синею Лапшою».

Чехо-словацкий военно-научный институт собирает сейчас все появившиеся

во время мировой войны солдатские песни и поговорки. Настоящим я

безвозмездно предоставляю в его распоряжение некоторые стишки и песни

бравого солдата Швейка.

Глава IV. По пятам врага

Ванек К. Похождения бравого солдата Швейка. Окончание.

Глава IV. По пятам врага

В каждой профессии накапливается опыт и делаются открытия, позволяющие в

точности предсказывать наступление тех или иных событий. Старые овчары

вам лучше скажут, какая погода будет завтра, чем метеорологическая

станция на Петжине; барышни возле Пороховой башни с одного взгляда

узнают, стоит ли попросить папироску у серьезного с виду господина, разглядывающего ночью здание Живно банка; врачи наперед говорят вам, есть ли у вас чахотка, и что если у вас нет денег, то вы все равно

умрете от нее; и даже в пражском полицейском управлении есть один

инспектор, который прекрасно знает, что если приведенный для допроса

субъект попросит стакан воды, то он собирается во всем признаться.

Поэтому старые опытные «шкуры», когда маршевый батальон 91 го полка

неожиданно получил в Золтанце приказ вырыть новые отхожие ровики, совершенно серьезно заявили: – Это, братцы, неспроста! Завтра, самое

большее – послезавтра, нас отсюда погонят. Теперь – дело серьезное.

Никто на свете не в состоянии объяснить эту странную связь между

отхожими местами и австрийской армией. Однако между ними существовало

какое то взаимодействие, как между появлением пятен на солнце и

усилением вулканической деятельности. В деревнях, где стояли солдаты, никто не заботился о том, где им отправлять свои естественные нужды; но, как только приходили известные приказы о перегруппировках войск, солдаты

получали лопаты, заступы и топоры и строгий приказ о сооружении

достаточно емких и поместительных отхожих мест. Было похоже на то, будто

воинские отряды постоянно опасались, как бы сменяющие их части не

осудили, не раскритиковали их.

Итак, в Золтанце солдаты к вечеру вырыли ровики, а уже утром трубили

тревогу – в штаб полка приехали два офицера генерального штаба. Они были

доставлены на совершенно забрызганном грязью автомобиле, и стоявшие

вокруг солдаты приветствовали их радостными замечаниями: – Ах, чтоб их разорвало! Как только появятся эти молодчики, так сейчас у

нас наступление или бой. Бог знает, почему русские такие дураки, что все

бегут? Разве нам какая выгода гнаться за ними?

И началась потеха. Роты выстроились на пригорке, и обозные повозки стали

подъезжать одна за другой. Солдатам роздали по двести патронов, по две с

половиной буханки хлеба на пять суток вперед, две жестянки консервов, пригоршню сухарей и пакетик кофе. Это составляло приличную нагрузку для

слона, а не для человека, которому надо было проходить с этим по сорока

километров в сутки. Но такова уж была австрийская система ведения войны, ибо никогда не было известно, когда начнут удирать или где на походе

отстанет обоз.

Солдаты со вздохом принялись укладывать консервы и хлеб в ранцы, а

патроны в вещевые мешки, ранцы и подсумки. А где то позади своей роты

Швейк горячо объяснял Балоуну:

– Ну, теперь пойдет гонка… Слушай, дурачина, ты не воображай, что это

тебе дано только на сегодня. Нет, брат, это тебе должно хватить па целую

неделю. Теперь ты увидишь походную кухню не раньше, чем мы разобьем и

рассеем неприятеля. Только тогда мы опять получим горячую пищу. Может

статься, что тогда выдадут нам и рому.

– Пресвятая богородица Клокотская! – застонал Балоун. – Ой, смертушка

моя пришла! Ой, знаю, что слопаю все это еще раньше, чем господин ротный

скомандует: «Марш, вперед!»

– Не будь ослом, – торжественно промолвил Швейк. – Вспомни присягу и

свою солдатскую честь. Вот, знаешь, в Чаславе в 12 м ландверном полку

был один солдат, некто Старек, тоже такая добрая, но несчастная

скотинка; и был он слабоумный. Когда он поступил на службу и попал под

начальство капрала Эндлера, тот сказал ему: «Вы так глупы, что это даже

невозможно быть таким идиотом. Я только удивляюсь, как это врач, который

вас освидетельствовал, мог быть таким идиотом, что не заметил, что вы

идиот». Дело в том, что этот Старек был таким же обжорой, как и ты.

Когда раздавали, бывало, хлебный паек, он брал себе хлеб на койку и так, и ел от всей буханки и даже не резал ее, а к вечеру у него не оставалось

ни корочки. И в эти дни от него всегда так воняло, что его соседи по

койке должны были с утра идти в околоток, и врач прописывал им лежать, потому что у них оказывались все признаки отравления газами. Потом

только догадались, в чем дело, и стали выставлять Старека на ночь, и он

спал на чердаке, чтобы его не нашли. Но только благодаря этому он

лишился среди солдат всякого уважение; все им помыкали, а ротный во

время учения на плацу всегда посылал его куда нибудь спрятаться, чтобы

не попадался ему на глаза. А потом пришлось таки отправить его домой, потому что солдаты 12 го и даже 21 го полков постоянно собирали для него

остатки казенного хлеба. Об этом стали писать в газетах, так что его