Махмудкины дет - Василий Немирович-Данченко

Тёмное облако всё ниже и ниже… Дети повыскакали из своих кроваток… Мальчик из другой комнаты прибежал сюда… Зовут няню, — няни нет. Вместо неё на сундуке в углу комок каких-то старых тряпок. Зовут мать… Но чёрный, печальный призрак ночи заслонил её от детей. Они одни теперь, одни, лицом к лицу с этим загадочным облаком.

Как туча опускается на волны безбрежного моря, облако тихо-тихо приникло к земле. Смутные, движущиеся, сливающиеся его очертания мало-помалу определяются. Иван Фомич видит, видят и дети. Посредине лежит какое-то длинное громадное тело. Вокруг него — четверо малюток. Чёрные глаза их горят тоской и печалью, слёзы их падают прямо на труп лежащий между ними.

Дети Ивана Фомича подходят к этим малюткам, вместе с ними разглядывают седую голову с горбатым носом, со шрамом на лбу, с встопорщившимся седыми усами. Иван Фомич узнаёт. Это труп Мехмед-бея. Вот и рана на плече. Кровь запеклась на разорванных лохмотьях плаща. Вот и неподвижные ноги торчат в своих опанках…

— Кто это… кто это сделал? — спрашивает кудрявая девочка, раскрасневшиеся было во сне щёки которой разом побледнели.

— Кто его убил? — спрашивает шестилетний мальчик с синяком под глазом.

За его рубашонку цепляется младший ребёнок…

И черномазые, с горящими печалью глазами, малютки этого турка оборачиваются к Ивану Фомичу и его же детям указывают на него…

— Он убил нашего отца… Он… он выкинул нас, беспомощных и слабых, на улицу…

Иван Фомич хочет сказать что-то, крикнуть… Кажется, грудь его разорвётся от тоски, но язык бессилен, звук замер в горле раньше, чем вырвали на волю… Отец видит, как трое его малюток с ужасом отступают от него. Вот младший заслонился даже от Ивана Фомича пухлою ручонкой. Он хотел было двинуться к дочке, но та с перекосившимся от страха личиком бежит прочь, указывая на его руки.

— Кровь… кровь… — кричит она.

Иван Фомич смотрит на руки, они, действительно, в крови. Ещё раз он хочет сказать что-то, но словно кто-то захватил его горло и душит. Он бьётся, делает последние усилия и… просыпается.

Майор сбросил бурку и поднялся.

Турок уже проснулся и сидит с полковником за столом.

— Ну, Иван Фомич, вы ради Нового года заспались, однако!..

— Да… Сны разные…

— Как сны, разве и у вас?.. — запнулся полковник и смешался.

— Что и у меня?

— Да, знаете, мне, Бог знает, что чудилось. Никак не ожидал от себя такой чувствительности.

— Не по поводу ли пленного?

— Именно!.. Представьте себе… Вы моего крошку Володьку помните?..

— Что за вопрос!.. Сам же крестил его у вас.

— Ах, ты!.. Совсем голова кругом… Ну, так представьте себе… Всю ночь Володька приставал ко мне… Сплошь до утра… «Подари да подари ему этого турка». «На что тебе?» — спрашиваю. А он мне: «У него, — говорит, — такие же Володьки есть. Я его отпущу к ним». Кажется, мы с вами ничего вчера лишнего не выпили?

— Ничего! — и Иван Фомич пристально смотрит на полковника… — У меня похуже было.

— Ну?..

— Право… — и он рассказывает ему свой сон.

— Я просто суеверен становлюсь… Э! Была ни была, отправлю скорее этого турка, и Господь с ним. Пускай генерал решает, что с ним делать. С ним ведь тут с ума сойдёшь.

— Я бы только одного попросил у вас.

— Чего это?

— Я сам хочу поехать к генералу.

— Ну?

— И отвезу этого Мехмед-бея.

Полковник скользнул взглядом в угол и, не глядя на майора, проговорил:

— Что же, ему ведь лошадь надо.

— У меня есть лишняя, из турецких, что нам достались.

— Я ничего против этого не имею. Ничего… Там сдайте генералу… — уже совсем официально закончил полковник.

Иван Фомич проштрафился

Медленно, в сопровождении всё такого же печального Мехмед-бея, Иван Фомич подъехал к нашим аванпостам.

Вон, из тумана словно выдвинулся верховой казак, стоявший на посту. Двое лежат тут же. Привязанные к колу, вбитому в землю, лошади мирно едят сено из общей брошенной им охапки. Увидав офицера, казаки быстро вскочили на ноги.

— Что, братцы, куда этот ров ведёт? — показал он на глубокий овраг, начинавшийся здесь.

— К самым туркам, ваше высокоблагородие!

— Не видать их сегодня — здесь, во рву этом?

— Никак нет-с. Они ничего, смирно стоят… Вчера оченно беспокоили, а теперь слава Богу! Очухались!

— Даром-то что стрелять!

Иван Фомич пригласил за собою следовать турка и двинулся в овраг. Минуту спустя, его догнал казак уже верхом.

— Чего тебе?

— На всякий случай, ваше высокоблагородие! Чего бы не вышло. Турки ведь близко…

— Не надо, не надо…

— Опять же пленный с вами. Не сбежал бы!

— Нет, он мне их позиции обещал показать. Поезжай назад!

Казак вернулся.

С полчаса всадники ехали молча. Наконец, Иван Фомич остановился.

— Вот что, Мехмед-бей. Отсюда до ваших позиций близко… Убирайтесь-ка вы вон от нас, в Адрианополь, к своим детям, слышите… У меня у самого дети есть… Ну, чего же вы?.. Ступай, ступай, да поскорей! Ждать некогда… А то ведь, пожалуй, раздумаю! — попробовал улыбнуться он.

Турок словно оцепенел. Только глазами моргает, очевидно, ничего не понимая.

— Говорю тебе, уезжай к своим. Слышишь…

Мехмед-бей, живо, прежде чем Иван Фомич успел опомниться, наклонился и поцеловал у него руку…

— Послушай, русский… заплатить тебе за это я ничем не могу… А желать тебе, чтобы ты попал в такое же положение и с таким же как ты добрым из наших встретился, — не смею… Помни одно: Бог один. Веры разные, а Бог один. Ну, так я и мои дети, пока живы, станем молиться за тебя, чтобы он тебя сохранил для твоих детей, как ты меня для моих сберёг. Пусть тебя всегда греет горячее солнце. Прощай, русский! Прощай!

И точно боясь, что Иван Фомич раздумает, Мехмед-бей живо ударил лошадь и скрылся впереди…

Подождав несколько минут, майор повернул назад…

Вон уж наш аванпост виден. Тот же казак выехал ему навстречу.

— А ведь ты прав был… Турок-то бежал от меня!

Станичник пристально взглянул в лицо майора.

— Что ж, пущай его… И без того пленных девать некуда!

Полковник в крайнем волнении ходил из угла в угол, когда вернулся к нему Иван Фомич.

— Ну…

— Арестуйте меня… Я упустил пленного…

Полковник подскочил к нему, порывисто обнял и поцеловал его.

— Вот он и подарок Володьке на Новый год… Теперь, шельмец, во сне приставать не будет…

— Во всяком случае, надо донести.

— Зачем?

— А бумаги?

— Вот они, в печке! Я уже сжёг их… Воображаю, как он бедняга теперь… скачет к своим-то…

1904