Ничто не случайно - Ричард Бах

Почему это так приятно видеть? Потому что страх уродлив, а радость прекрасна, и все так просто? Может быть, и так. Нет ничего приятнее исчезающего страха.

Воздух благоухал, как миллион смятых травинок, а солнце садилось, превращая серебро воздуха в золото. День был славный, и мы все трое были счастливы, что летали в небесах так, словно это был яркий, звучный сон, такой подробный и ясный, какими сны никогда не бывают.

Спустя пять минут, проведенных над землей, на втором круге над городом мои пассажиры расслабились и освоились с полетом. Забыв обо всем, с горящими, как у птиц, глазами, они жадно всматривались вниз. Один раз девушка тронула плечо соседа, чтобы указать на церковь, и к своему удивлению я увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Наверняка они совсем недавно вышли из дверей этой церкви под рисовый дождь, а теперь это был игрушечный домик в тысяче футов под нами. Такой крохотный? Да ведь тогда церковь была такая большая, и цветы, и музыка. Может, она была так велика, потому что это был особый случай.

Мы спустились ниже, последний раз охватили взглядом весь городок и скользнули вниз над деревьями, с воздухом, притихшим в расчалках, на посадку. Стоило колесам коснуться земли, как сон рассыпался в дребезжании и громыхании принявшей нас вместо нежного воздуха жесткой земной тверди. Медленнее, медленнее и наконец мы остановились там, откуда начали, а "модель Т" тихонько бормотала что-то себе под нос. Стью открыл дверцу и отстегнул привязные ремни.

- Большое спасибо, - сказал молодой человек. - Это было здорово.

- Это было потрясающе, - сказала его сияющая жена, забыв надеть маску будничности на свои слова и глаза.

- Рад был полетать с вами, - моя-то маска прочно сидела на своем месте, моя радость запрятана глубоко внутрь и находится под жестким контролем. А я ведь столько еще хотел сказать, спросить: скажите, что вы чувствовали в первый раз... было ли небо для вас таким же голубым, а воздух таким же золотым, как для меня? Видели ли вы эту глубокую, глубокую зелень луга, когда после взлета мы словно плыли в изумруде? Будете ли вы помнить об этом через тридцать, через пятьдесят лет? Я искренне хотел знать это.

Но я лишь кивнул головой, улыбнулся и сказал, - рад был полетать с вами, и на этом конец. Они ушли к машине, держась за руки и все еще улыбаясь.

- Это все, - сказал Стью, подходя к моей кабине. - Больше никто не хочет летать.

Я очнулся от своих далеких мыслей.

- Как это никто? Стью, да ведь там стоят еще пять машин! Не приехали же они все только поглазеть.

- Они говорят, что собираются летать завтра.

Будь у нас пять самолетов и побольше оживления в воздухе, подумал я, они полетели бы уже сегодня. С пятью самолетами мы бы смотрелись как настоящий цирк. С двумя самолетами мы, возможно, лишь предмет любопытства.

Ветераны, внезапно подумал я. Сколько их вообще выжило, ведя жизнь бродячих пилотов?

ГЛАВА 2

ЭТО БЫЛА ПРОСТАЯ, свободная и очень славная жизнь. Бродячие пилоты двадцатых годов, заведя вручную моторы, поднимали в воздух свои Дженни[1], летели в какой-нибудь городок и там приземлялись. Там они катали пассажиров и зарабатывали кучу денег. До чего же свободными людьми были эти бродячие пилоты! Какая, должно быть, это была чистая жизнь.

Те же небесные цыгане, уже в летах, прикрыв глаза, рассказывали мне о таком прохладном, свежем и желтом солнце, какого я никогда не видел, и о траве такой зеленой, что она искрилась под колесами; о небе таком синем и чистом, каким оно никогда не бывает, и о тучах белее, чем Рождество в воздухе. Вот это были края в старые времена, куда человек мог свободно попасть и мог летать там, куда и когда он хотел, не подчиняясь ничьей воле, кроме своей собственной.

Я задавал вопросы и внимательно слушал старых пилотов, и где-то в глубине души уже задумывался, нельзя ли было бы проделать то же самое сегодня, в спокойных просторах Среднего Запада.

"Мы были сами по себе, сынок, - слышал я. - Вот это было здорово. По будням мы спали допоздна и работали на самолетах до ужина, а затем катали людей до самого заката и после него. Бывали случаи, черт побери, когда тысяча долларов в день получалась запросто. По выходным мы начинали полеты с восходом и не останавливались до самой полуночи. Желающие полетать выстраивались в очереди, настоящие очереди. Жизнь была что надо, сынок. Поднимались мы утречком... а мы сшивали вместе пару одеял и спали под крылом... поднимались и говорили:

- Фредди, куда это мы сегодня летим? А Фредди... он уже умер, классный был летчик, но он так и не вернулся с войны... а Фредди говорит:

- А откуда ветер дует?

- Ветер с запада, - говорю я.

- Тогда летим на восток, - говорил Фредди, и мы заводили вручную наш старенький самолет, забрасывали в него наше барахло и взлетали по ветру, экономя горючее.

Потом, конечно, наступили трудные времена. Наступил великий кризис 1929 года, и у людей не было лишних денег на полеты. Мы сбросили цену до пятидесяти центов за полет, хотя раньше мы брали и по пять, и по десять долларов. Нам даже горючее не за что было купить. Временами, если мы работали в паре, то сливали горючее из одного самолета, чтобы мог летать второй. Позже заработала авиапочта, а потом начали действовать авиалинии, и им понадобились пилоты. Но какое-то время, пока все это продолжалось, это была славная жизнь. О, с двадцать первого года по двадцать девятый... было просто замечательно. Как приземлишься, первым делом видишь двух пацанов и собаку. Первым делом, раньше всех..." И снова прикрывались глаза, что-то припоминая.

И я задумывался. Может, эти старые добрые дни не так уж безвозвратно ушли. Может, они все еще ждут где-то за горизонтом. Вот если бы мне удалось найти еще несколько пилотов, несколько старых самолетов. Может, мы смогли бы отыскать те времена, этот прозрачный, прозрачный воздух, эту свободу. Если бы я смог доказать, что у человека есть выбор, что он может выбрать и мир, и время, в котором ему жить, я мог бы показать, что вся эта скоростная сталь, и слепые компьютеры, и городские бунты - это лишь одна сторона картины жизни... сторона, которую мы не обязаны выбирать, если не хотим. Я смог бы доказать, что Америка в глубине души не так уж сильно изменилась. Что под тонким налетом газетного заголовка американцы по-прежнему спокойный, храбрый и красивый народ.

Когда я обнародовал свою неясную скромную мечту, кое-кто из тех, кто придерживался противоположного мнения, бросился, чтобы затоптать ее насмерть. То и дело я слышал, что это не только рискованная, непрактичная затея, но что она вообще неосуществима и не имеет никакой надежды на успех. Добрые старые времена миновали... да ведь это каждому известно! О, может, эта страна и была когда-нибудь неторопливым, дружелюбным краем, но в наше время люди подадут в суд на чужака - не говоря уже о друге - только за то, что он обронит их шляпу. Просто люди сейчас такие. Ты приземляешься на сенокосе у фермера, а он сажает тебя в тюрьму за проникновение в частное владение, отбирает у тебя самолет в возмещение нанесенного ущерба его земле и покажет в суде, что ты угрожал жизни членов его семьи, когда пролетал над его амбаром.