Жизнь переменчива. Рассказы - Анна Вислоух

– Не филонить! – погрозила пальцем застывшему у раковины Тимке. – Чисть зубы и бегом на кухню!

Она любила своего сына какой-то материализованной, биологической любовью, постоянно испытывая потребность потрогать, потискать его руками. Ей всё время хотелось прикасаться к нему, будто проверяя: он здесь, никуда не делся, не исчез, как мираж в пустыне, он с ней рядом, и так будет всегда, и во веки веков. Аминь.

Она любила его так же неровно, как и жила: то бросалась целовать от макушки до пяток, то обрушивала на его голову праведный гнев за какую-либо провинность. Ей казалось, что пуповина, когда-то связывавшая их, не разорвалась, а лишь растянулась, и когда они на время расстаются – она уходит на работу, а он в детский сад – эта нить натягивается до звона, как гитарная струна, и зовет их друг к другу, стоит лишь её коснуться.

После рождения Тимки нелюбимый технический вуз она всё-таки окончила. Помогала старенькая бабушка-соседка, присматривала за Тимкой, пока Женька на несколько часов убегала на лекции. Только вот мама её диплома уже не увидела: умерла от сердечной недостаточности. Женька даже успела немного поработать по специальности на мамином месте в плановом отделе небольшого предприятия. Однажды на столе начальника отдела зазвонил телефон. Он поднял трубку и через несколько секунд на глазах стал наливаться кровью. Женька даже испугалась – лопнет сейчас и всех забрызгает, б-р-р… Её начальник пытался что-то вставить в бурную речь невидимого собеседника, но получалось это у него плохо. Скорее, совсем не получалось. Бросив трубку на рычаг, он повернулся к Женьке.

– Ты делала последний отчёт для Москвы?!

– Ну я… – Женька недоуменно пожала плечами. – А чё случилось-то?

– А то случилось, что ты там всё к чёртовой бабушке перепутала!!! А еще там какие-то стишки!!! Вон отсюда, и чтобы завтра же твоё заявление было у меня на столе!

Визг начальника нёсся вслед бежавшей по коридору Женьке ещё долго. Да помнила она этот отчёт: когда сверяла цифры, ей пришло в голову совершенно гениальное стихотворение, которое нужно было срочно записать. Вот она его и записала. Нет, ну а плохо, что ли, получилось:

И ни зима, и ни весна.

Так, межсезонье…

Вновь наступает ночь без сна.

Дыра озонья

Разверзнется над головой

И мир проглотит.

Лишь колотушкою пустой

Ночь всё колотит.

Я остаюсь с тобой вдвоём.

И одинокой.

А март сквозит в пустой проём

Ослепших окон.

Вот такое было философское настроение. А тут отчёт какой-то… Ну и что, что годовой, что в головной конторе начальство в ярости, тошнит её уже от цифири этой.

На следующий день она отправилась в редакцию областной молодёжной газеты, где пару раз опубликовали её письма-отклики на «гвоздевые» материалы номера. Леденея от ужаса и своего нахальства, открыла двери в первый попавшийся кабинет и выпалила:

– Возьмите меня на работу! Я пишу стихи! И ещё сочинения в школе были на пятерки…

Как ей потом рассказывали, редактор отдела культуры просто онемела от такого явления и долго не могла произнести ни слова. Но в газету её взяли – с испытательным сроком. А через полгода перевели в штат.

Вечером они вместе возвращались домой. Тимка бежал рядом вприпрыжку, то и дело подскакивая и весело треща о чем-то своём, детском:

– Мама, смотри, вон большая звезда на небе – это наша воспитательница, вон те, поменьше – это ребята. А все остальные – столы!

– Почему столы, Тим? – не понимала Женька.

– Ну как же, мам, – удивлялся Тимка. – Как же в группе без столов?

В тот вечер они никого не ждали в гости, поэтому прозвеневший в тишине звонок показался особенно громким и требовательным. Женька подошла к двери, глянула мельком в глазок, на секунду замерла, ещё раз прильнула к нему и словно перестала дышать.

– Я не открою тебе, – прошептала она, словно тот, кто стоял за дверью, мог услышать её шёпот.

– Жень, открой, пожалуйста, – голос был просительный, даже какой-то умоляющий. – Ты должна меня выслушать.

– Я никому ничего не должна, – снова прошептала Женька. За дверью словно опять услышали её слова.

– Ты должна меня выслушать! – раздалось в звенящей тишине. – Я не уйду отсюда, пока ты не откроешь.

Женька непослушными, негнущимися пальцами отодвинула задвижку замка и обречённо посторонилась. В дверь вошёл Миша.

– В комнату пригласишь? – спросил он спокойно.

– И кухни с тебя хватит, – фыркнула Женька, потихоньку пришедшая в себя и пытавшаяся овладеть ситуацией. Ну пришёл через столько лет, но ведь ты всё это время ждала его, слабо признаться? Хотя бы сама перед собой не лицемерь!

Выбежавший на громкие голоса Тимка доброжелательно поглядывал на дядю из-под длинной прямой челки. «Подстричь пора!» – машинально отметила Женька и, взяв сына за плечи, мягко развернула его в сторону двери:

– Тима, посиди в комнате, нам с дядей надо поговорить.

Миша стоял молча, с любопытством разглядывая пацана.

– Что ж ты не поправляешь меня? – вскинулась Женька. – Скажи уж сразу, что ты его отец!

– Скажу. Попозже, – он уверенно прошёл на кухню, выдвинул табурет из-под стола. – Присаживайся. В ногах правды нет.

– А в чём она, эта правда? – вежливо поинтересовалась Женька. – В том, что ты сегодня к нам пришёл? Мы тебя не звали.

В её груди уже начинал разгораться маленький костёрчик, словно кто-то ехидный подкидывал в него дровишек. Женька чувствовала, как языки пламени становятся всё больше и больше, от нестерпимого жара ей захотелось пить, она, не глядя, нашарила в холодильнике бутылку минералки и жадно глотнула прямо из горлышка.

– Хватит, не злись, – Миша миролюбиво взял её за руку. – Поиграли в игрушки и будет.

– В игрушки?! – Женька задохнулась.

– Это, – она ткнула пальцем в сторону комнаты, где находился Тимка, – это тебе игрушки?! Слушай, уходи по-хорошему, оставь нас в покое! Ну откуда ты взялся? Катись на свой Север, что тебе там не сиделось?!

– Твои родители дома? – вдруг без всякой связи спросил он.

Женька ошеломлённо замолчала, села всё-таки на табурет и выдавила:

– Мама умерла… У неё было больное сердце. А отец снова женился, живет у новой жены. Мы здесь одни.

Сказала и тут же подумала – зачем? Зачем она ему всё это объясняет? И что это изменит в её решении, которое она приняла сама, не поддавшись в тот раз ни на чьи уговоры.

– Я приду ещё, – он произнёс это так, что она поняла – придёт, и грош цена её хвастливым лозунгам: «Мы вдвоём с сыном и больше нам никто не нужен».

– Почему ты тогда написал мне это письмо? – тихо спросила Женька, испытывая жгучее желание дотронуться до его щеки, провести пальцем по губам, чтобы он шутливо прихватил ими палец и стал целовать её руки все дальше и дальше, до локтя и выше… Она вздрогнула, провела ладонью по лбу, словно снимая с него паутину, в которой сама запуталась, как глупая безмозглая муха.

– Какое письмо? – он удивленно оглянулся. – Я не помню, да и тебе советую забыть.

Дверь стукнула гулко, и этот звук больно оттолкнулся от Женькиной груди, как отдача от выстрела тренировочной винтовки, из которой Женька стреляла в институтском тире на занятиях по гражданской обороне.

«Разве это он? – спросила она себя. – А почему тогда я его не ненавижу?»

Боль и недоумение, скопившиеся у неё за эти годы где-то в районе солнечного сплетения (наверное, там и помещается душа!), вдруг хлынули изнутри мутным потоком. Она медленно съехала по стене на пол и заревела так, как не плакала даже на похоронах матери, словно окаменев тогда от горя и не выдавив из себя ни слезинки.

Испуганный Тимка выскочил в коридор и, увидев мать сидящей на полу и рыдающей в голос, заревел что было силы, кинулся её поднимать, тянул своими слабыми ручонками. Она безвольно сидела, уткнувшись в колени, задыхаясь, и снова как в детстве размазывала по лицу слёзы и сопли, и снова звала: «Мама, мамочка…»

Он появлялся почти каждый вечер. Шумный и весёлый, подкидывал Тимку к потолку, всовывал ему в ладошку шоколадку, проходил на кухню, быстро расставлял по полкам холодильника продукты, и всякий раз Женька находила после его ухода деньги – в разных местах. Он ничего не просил, ничего не требовал, ни о чем не спрашивал, просто изо дня в день выполнял свою работу: словно заданную себе самому норму посещения. По крайней мере, Женьке так казалось.

Как-то появился совсем поздно вечером, усталый, грязный, протопал молча в ванную, там глухо зашумела вода, и Женька вспомнила: она только что выстирала висевшее на крючке полотенце. Быстро схватила с полки шкафа чистое, постучала в дверь.

– Миша, возьми полотенце.

Он приоткрыл дверь. Она, стараясь не смотреть, просунула в щель полотенце и нечаянно выхватила глазами треугольник живота с резко очерченной косой мышцей. Дверь закрылась, а Женька так и осталась стоять, прислонившись к косяку. Или она сошла с ума, или у неё что-то случилось со зрением, но на том месте, где у «того» Миши располагался шрам от аппендицита, у «этого» Миши ничего не было! Девственно гладкая, чистая кожа и никаких признаков хирургического вмешательства, после которого, как правило, остается некрасивый неровный шрам.