Русь Богатырская: былинные сказания - Старостин Василий Адрианович

Сказанье о Славуне и Микуле

Было — не было ли это быванье? У небесной Зари-Заряницы Нарождалося два любимых чада, Два сыночка, две малые кровинки. Мати радостна, очи лучисты, Ин весь мир расцветает под ясным Заряницыным светлеющим взором, Расцветать и дитёнкам-ребятёнкам. Лучезарная Заряница‚ Во сынах она своих возлелеет Разум истинный, добрые души, А к тому и все мечты-устремленья. Оба сына — два добра, два солнца. Да судьбует Судьбина по-иному, Всё несёт в себе она, и власть, и силу, И всё будущее в дланях своих держит. Очи разные у Судьбихи: Одно око — чернущая чернедь, А другое — сиянное небо. В чёрном зло у роковухи таится, В голубом — добро и светлые деянья. Добиралась Судьба до Заряницы, Допроворилась до спящих младенцев, Сорывала покрывалину с зыбки, Добрым глазом на младенца воззрилась — Стал он солнцем тёплым и светлым. Возрастать ему лучистым Ярилой. На другого-то всем злом богиха, Чёрным глазом своим сверканула, — В миг единый боженятко малый Почернел-потемнел-обезобразел, И все зло изо всей вселенной, И все нехорошество мира В душу детскую вошло, испропитало. И отчаянье Заряницу, Горе горькое охватило; Принималась упрашивать слёзно Да умаливать Судьбину-ворогушу: «Изыми ты зло из младенца, На добро пересудьби ему участь!» Отвернулась от 3аряны Судьбиха. И тогда от тоски, от печали Побледнела Заряна-Заряница. И покрылося синее небо Облаками седыми да густыми. И ручьём горючие слёзы Заручьились из очей у Заряницы. И теперь не роса на землю, Частый дождь из слёз хлыном хлынул. Вдруг промолвила суровая Судьбина, Зарянице прогрохотала: «Будет добрым твой Морок, Заряна, Если дочерь земли и неба Да позрит на него с любовью». Так воскликнула Судьбина и исчезла. И вошла в Заряницу надежда. Западала за леса Заряница. Сын Ярилка вырос в Ярилу, В дароносного бога Даждьбога И взошёл красным солнцем в синем небе. Вьется русая бородка у Ярилы, А глаза полны синью небесной. Он на белом коне по небу Ездит в белой льняной рубахе. По земле пешком Ярило ходит. Незанузданный конь за ним ступает. На земле и на небе Ярило — Он добро рукою щедрой сеет, Посыпает добром Ярило, Жнёт добро, добром оделяет. От него, от Ярилы-солнца — Жизнь, и хлеб, и любовь, и радость; От него — и всякое счастье По всей земле, и всем людям. Мрачный брат Ярилин — чёрный Морок — Он ушёл в подземное царство. Злобным богом он там богует; Только злобство своё он не хоронит Во своей подземелине затхлой, А выносит его на землю. Густо сеет зло чёрный Морок, Землю злом Чернобог посыпает, Щедро зло своё пожинает И злорадно злом людей оделяет. На земле от Морока — мученья, И несчастья, и ненависть, и войны, Беды разные, всякая морока. Каждым утром на небо Заряница Сына светлого Ярилу выводит. Каждый вечер она же выпускает Подземельного Морока чернягу. И мечтает всё ещё Заряница: Сын недобрый её подобреет. И тогда ночи мрачные исчезнут Навсегда над землёй осветлённой. У Ярилы от богини Роженицы Селянин родился, сын могущий. У земли, у Земницы — дочь Славуна От Перуна, от громоносца. В один час они народились, В один миг они оголосились, Одним светом они осветились. И Славуна — дочь земли и неба — Породнилася с Селянином. Канул срок, у молодых поселенцев На Земле, во вселенной юной, Славимир первый сын народился, А потом другие братья и сёстры, Дети славные росли богатырями. Славимир своё богатырство Проявил ещё младенчиком в люльке; В час урочный пришла к нему Судьбина И злой стороной повернулась Чуток был малыш Славимирко: Он беду себе великую почуял И со злом не захотел мириться, Повернулся малец в колыбельке, Приподнялся, за Судьбиху уцепился И ухватисто, и крепко, и цепко. Повернул Славимирко Судьбину, Стороной повернул к себе доброй. От такой неожиданной ухватки Растерялась и богиха-роковуха. В свой час Славимирко повырос. Он стал кузнецом знаменитым. Всеми дивами мир дивил он, Но дивнее всех див у Славимира Было диво, великое уменье: Мог он судьбы ковать людские! Стал соперником самой Судьбине. Умножалась и крепла семейка Яриловичей, Ярилиных внуков. Наполнялись у родителей души Безмятежным да бодрым весельем. Мать прекрасная, дивная Славуна Год от году всё цвела-расцветала. И не только не старилась с годами, А красивее становилась Славуна. И земной красотой своей дивной Уж прославилась по всей вселенной. А богиню Заряницу муки Из-за Морока, злосчастного сына, Никогда ни на миг не покидали. Ни избавиться от горя, ни забыться. По утрам ещё сверкала Заряница И светилась радостным счастьем, На Ярилу глядучи, на солнце. А под вечер тоска да забота Донимала материнское сердце Из-за сына непутевого такого: Из-за Морока, страшенного злодея. И вечерняя Заряница Тихо меркла и с тоской неизменной В подземелицу к Чернобогу Опускалась во тьму ночную. Душу мрачную у сына Заряница Наставляла на путь добрым словом, Мнила тёмные в ней силы пересилить. Тщетны были её наставления. Только худших бед натворила. Лиходейному сыну Заряница Рассказала-поведала-открыла: Был рожден-де и он доброносцем, Ярким солнцем сиять на небе, Быть весёлым и улыбчивым светилом. Да Судьбина так насудьбила И лихим его уделом наградила. Распалился новой жаждой Морок; Захотелось ему стать над миром, Да не светлым светилом животворным, А злоносным лихим владыкой Над небесным и поднебесным, Над земным и подземным царством, Чернобогом над всей вселенной. Приближался он мирным и молящим, Принимался просить Заряницу: «Одари меня Ярилиным ликом, Походить хочу, мати, на солнце». Про себя же Чернобог замыслил: «Стану я походить на Ярилу, А тогда его и с неба низвергну!» Рассказала добрая матерь, Доповедала недоброму сыну, Положила-де завет Судьбина: Даже он, и злодейственный Морок, Может светлым восстать да ясным: «Если встретит тебя и полюбит И любовными глазами глянет Дочерь славная земли и неба». Ах ты, матерь заря Заряница, Сажу чёрную сделать ли белой, Да чернущую осветлить ли? А запала задумка злодею, Изожгла ему нутро злоедным жженьем. И повылез на белый свет Морок Из своей подземелины погиблой И погнался за светлой Славуной. Не один, а с лихоликой лиховщиной. Охватила Славуну тревога; Сердце замерло, душа затрепетала. И покончилась радость для Славуны. Светлый день для неё стал мрачен, Хуже полночи темнущей, тёмен. А сильны были Мороковы страсти, А все замыслы неукротимы. И от Морока несчастной Славуне Нет ни жизни, ни воздуху, вздоху. Днём оставит ей свой образ безобразный; Ночью явится сам со сворой И устроит шабаш отвратный. Ах, страшны для Славуны эти ночи, А страшнее уж нельзя и придумать! Ин по тем временам первозданным Частых звезд ещё не было на небе И ни северных сияний-полыханок. Ясный месяц ещё несветим был. И явился злодушный Морок Ко Славунке такою ночью — Напугал её до полусмерти; Он угрюмый, страшный, непотребный; Руки длинные, когтистые пальцы; А глаза его навыкате сверкают В темноте язвительным сверканьем: Сам-то он чумазлай чумазый, Рожа — будто крыло вороново, Лохмы-волосы грязнущие свисают, А носище огромный да крюкастый, Да мосластые, костлявые скулы. Щёки впалые, и весь он в морщинах, Бородёнка в редких волосёнках, В редких, реденьких, а толстых и длинных... Лопоухий ушан ушастый... А придёт он, да начнет морочить, — Заморочит головушку до боли, Затуманит морочным духом душу... Славуница, несчастная Славна — Ах. и деться не знает куда ей. Убивается морочливая сила, Все прислужники Чернобожьи, Неуступную Славуну склоняют Полюбить носастого ушана. Лезет нелюдь, а всё в личинах Человеческих, приветливых, приглядных. И шепнула тут Мороку Хитрость Поприкинуться жалким да несчастным, Тем разжалобить Славунино сердце. И запел он запевом заунывным: «Да, злодей, — говорит, — я недобрый! Но в злодействе своем виноват ли? Так Судьбина мне наворожила! Только если ты меня полюбишь... Полюби меня, Славуна, полюби же, Я тогда из злодея стану И великим и добрым богом, Светоносным, как брат мой Ярило! Полюби меня дурного, — говорит он, — Полюби меня хмурого, такого Полюби меня смрадного чернягу, А ведь светлого и всякая полюбит. Ты любовью святою, Славуна, Мир-вселенную от зла избавишь. И тебя за великий подвиг этот Все восславят, и земля, и небо, Веки вечные мир не позабудет! Вознеси меня любовью своею, Вознеси от зла к добру, от мрака к свету! Я — могущ, ин пусть Чернобог я, Но смазливцу не чета Селянину!.. Да и что для меня Селянин твой? На него я дыхну единым дыхом — По вселенной он прахом разлетится!» От такой от похвальбы зловейной У Славунки голова закружилась. И она без чувств повалилась. Подлетел хищным скоком к ней Морок. В этот миг появилась Заряница. И дала она кудлатому сыну Головою знак удалиться. А сама приклонилась ко Славне. Привела Заряница Славну в чувство, Да к тому же уговору обратилась. Ох, заря ты, заря Заряница, Ты и ласкова, ты и приветна; Ты ведь можешь и запросто Славну Обезволить приветом да лаской. Вот, гляди, и в уговорах преуспела: Вот уже, вот она, Славунка, Ради подвига доброго дела, Ночи ждет любовно Морока встретить, Твоего чернодушного сына. И пришла ночь страшная эта. И вечерняя заря Заряница Привела безобразного сына, Привела его ко Славне и померкла. А Славунка — она готова, Уж на всё она, несчастная, согласна: И раскрыть ему, Мороку, объятья, Поглядеть на него любовным взглядом, Обласкать необласканного лаской, Неутешенного утешить. Вот на Морока она взглянула, На подземное страшилище это, На злотворного злобоносца... Он стоял и дышал нечистой страстью, И вокруг себя смертное удушье Источал тлетворным дыханьем. И тогда перед гнусной образиной Вмиг слетели Заряницыны чары, Позабылись все её увещеванья. И Славунка в ужасе да в страхе Шагу сделать ко Мороку не в силах! Видел это черняк, и громыхнул он: «Подойди ко мне с любовью во взоре! Что недвижно стоишь изваяньем?» — Вопрошал в ночи озлобленник грозный. В вопрошанье том чуялась угроза. За угрозой и пагуба скрывалась. Устрашилась пагубы Славна! И тогда-то великая решимость Овладела её душою. Осветились глаза дивным светом. И от света того просветлела Вся ночная непроглядная темень: Ночь кромешная стала светлее Против дня при Яриле-солнце. А в таком-то освете замогильник, Страхолюд стал ещё страхолюдней. Да его уже не видела Славуна. И воскликнула воскликом громким: «Слушай Морок-Чернобог подземный! Я отдам тебе весь, весь свет мой! Очи, взор от очей своих отдам я! Но и ты поклянись, ты клянись же. Что ничем никогда не тронешь Ни детей моих, ни мужа Селянина! Ты клянёшься ли мне в этом, Морок?» И в ответ ей Морок поклялся. И ещё возгласила Славна: «Я отдам тебе, Морок, сердце, Но клянись же ты прежде, Морок, Что нигде, никогда‚ не тронешь Ни детей моих, ни мужа Селянина! Ты клянёшься ли мне в этом, Морок?» И в ответ ей Морок поклялся. И тогда Славунка обратилась Мыслью к детям своим и Селянину: Посылала им привет прощальный. И воскликнула: «Пращур Сварже[4], Если свет от очей моих и очи Возродительны для вселенной, Победительны над тьмою ночною, Очистительны для Морока будут, —- Да примет их царь подземный!» И исторгла Славуна очи Из глазниц своих словом и волей. И сокрылся свет на мгновенье. И темно стало, жутко и душно В этой тягостной темнотине. Ано чистые Славнины очи Не коснулись нечистого бога, А незнамо влекучей силой Они ввысь к небесам взвилися И рассыпались на частые звезды. И ночное темнущее небо Первый раз засверкало звёздным светом. Дивным стало оно, прекрасным. И воскликнула снова Славуна: «Пращур Сварже, небесной воле Предаю теперь своё сердце, В нем любовь и жизнетворная сила, Если душу исчаднику возродит, Да приимет его царь подземный!» И извергла единым дыханьем На себя свое сердце Славуна. Но и чистое Славунино сердце Не коснулось подземного исчадья, А рассыпалось на мелкие зёрна Да по всей земле по широкой. В это время раскрылась небо, Сам Даждьбог хоть и в полночь явился, Вместе с братом своим Перуном. Перед ним и Чернобог сокрылся. И склонился Ярило над Славуной. Лик его затуманился печалью. И заметил Даждьбог Ярило: «У Славуны колыхнулось дыханье». Взял его и вознёс Ярило Высоко к полуночному небу. И последним Славуниным дыханьем Он зажег несветимый месяц. Косы русые Славунины Ярило На небесных северных высотах Порассыпал россыпью искристой. Обратились они северным сияньем. В руку левую взял череп Славунин, Носит вечно его у сердца. Подходил Перун ко Славуне, Изымал из дочери душу, Возносил её на небо в Вырей, Дал ей имя Матерсва-Перуница[5], Сделал вестницей меж небом и землёю. А ведь Морок так Мороком остался, Злым, недобрым, прежнего злее. Нету в мире любви насильной, Зло не может стать добром через насилье. Раззлобесился Морок ещё больше. И задумал отомстить он смертью Селянину и Славуниным детям. Да ведь клятв преступать своих не мог он; «Не своею рукой погублю их!» — Царь подземный так решил, а на это Породил он чадо из мрака, Воспоил в пропастине подземельной, Возлелеял царя Моровита И наслал его на Селянина. Завязалось крушебное сражение. Наделила мать Селянина Порождающей растинной силой. Эту силу он не растратил: Возрастил он сыр-бор дремучий И поставил перед собою Непролазные трущобы обороной. И возвысилась перед Селянином Крепость крепкая, древесная защита. И была она пред Моровитом Плотной, частой, непроходимой. Отдохнул Селянин за укрытьем. Супостат Моровит не помыслил От сраженья с Селянином отступиться. Наточил-навострил он зубы, Принимался изгрызать ограду, Вековечные могучие деревья. Перегрыз он все дубы и кедры; Перегрыз он все сосны и ели. Одолел неприступицу и снова Нападал Моровит на Селянина. А врагу борец упорный не сдаётся: Воздвигает могутник перед собою Неприступные каменные горы, Выше облаков кремнистые скалы. И в каменья Моровит возгрызся. Перегрыз он скалы и горы. Закипела неистовая битва. К тому времени у Селянина Сын подрос Славимир, кузнец искусный, Перенял Славимир уменье Ото всех кузнецов во вселенной, От земных кузнецов и небесных. Отковал Славимир оборону Из железа, из оцела[6], из булата. И теперь Селянин на битву вышел Не с дубьём-колодьём, не с камнем, А с оружьем встретил он супостата: И мечом, и копьём, и секирой, И калёными стрелами с концами На оцела булатной закалки. Но и тем Селянин, борец отважный, Не сразил, не победил супостата. И железным своим грозным оружьем Не изгнал он царя Моровита. Поистратились в борьбе неравной Могутные Селяниновы силы: Победил Моровит Селянина: Пал борец после битвы упорной! Под землей возликовал чёрный Морок. А и пал великан Селянин-то, Да подрос к той поре Микула. Возмужал и окреп, стал сильным. Заступил на отцово место И с противником ринулся в битву. Был Микула простым человеком, Не был он в отца великаном. А с царем Моровитом битвы Он успешнее повёл и Селянина. Вот и первую победу одержал он, Молодой победитель Микула. Не мечом, не копьём, не секирой И не стрелами с оправой железной, Одолел он особой силой. И сильнее она стрел смертоносных, И меча и копья и секиры. После долгой упорной битвы Изнемог было в борьбе Микула —— Моровит-Голодай и одолел бы, Да взмолился к матери Микула: «Матерсва, моя матерь Славуна, Дай мне силы для одоленья». Услыхала Матерсва-Перуница И на зов откликнулась сыновий, И взяла она силу у Даждьбога, И на землю ниспустилась птицей. И овеяла всю крылами. Пала сила живой росою По полям, по степям, по долинам. Оживила роса те зёрна — Эти зёрна, они ведь были Порассыпанным Славуниным сердцем, _ Оросились теперь бессмертной росью, От неё и занивились нивы: И пшеницей, и матушкой рожью, Ячменём, и овсом, и просом, И любою хлебной растиной. Вырастала перед Микулой Густостойная хлебная поросль: Становилась могучей обороной. И бессилен Моровит перед нею Ведь волнистые зелёные нивы Отдавали свои силы Микуле‚ А царю Голодаю — бессилье. Так от нив обретал Микула Мощь победную в сраженьях с Голодаем. А слабел Моровит и бессилел. Вот размяк он, раскис, порасплылся, По бокам развис листом поблеклым. И хотя все ещё был жив он, Да к борьбе Голодай не годен. Велики ли вы, хлебные колосья: Не толсты, а тонки ваши стебли! Злаки в поле — не лес дубравный, Не дубы вы, не сосны, не кедры, А в борьбе против Голода восстали Вы надёжнее лесов непроходимых, Могутнее дубов вековечных, Неподатливее кедров крепкоствольных! Нивы хлебные, Микулины нивы, Вы — не камни, не горы, не скалы. А в сраженьях против Моровита Вы надёжнее и скал кремнёвых, Неуступнее и гор гранитных, И камней-лежаков неодолимых. Хлеб Микулин да нивы полевые, Не звенит в вас ни железа, ни булата, Никакого убойного оружья, Инно против царя Моровита — Вы надёжнее железа и стали, Вы грознее любого булата, Вы победнее всякого оружья! Ах, не вечной победой Микула Победил царя Голодая! Бог подземный, неусыпный Морок, Лихобойному тому порожденью Обновлял-прибавлял голодной гнуси, К новым битвам Моровита готовил. Не оставил упорственный Морок Затаённой мстительной затеи: Истребить Славунин род да с корнем вырвать; Всех славян искоренить на свете! А Микула — хоть он не был великаном — Получал от нив великую силу, И никто её не смог бы пересилить: Никакой богатырь, ни воин, Ни герой, ни могучан сторослый. Ни земные, ни небесные боги, Ни подземные темные силы Одолеть не смогли бы Микулу! Потому-то и тщетны были Чернобоговы всякие усилья. В час урочный на Микулины нивы С поднебесья нисходит Ярило. Ходит он по полям колосистым И даёт земле плодородье. Собирает горсть ржаных колосьев И в руке их во правой носит. По полям мирно шествует Ярило, А за ним белый конь с крутою шеей. А поднимется на небо Ярило — Блещет миру благодатным светом, Возродительным теплым сугревом. В небесах на коне Ярило ездит, Даждьбог светоносец Ярило. С ног босой, а в рубашке белоснежной: Тонкой, светлой рубашке полотняной. Изо льна ему внучка-славянка Соткала, отбелила и сшила. И рубашка та вечна, неизносима. Едет в синих небесах Ярило. У него в руке левой — череп, В правой держит он ржаные колосья. Лих победы-то над Моровитом Не давалося вечной Микуле: Он, Микула Селянинович, должен Каждый год побеждать Моровита, Каждый год вступать в борьбу с Голодаем. Уж вот так победит его Микула, Бездыханного в землю зароет Да осиновым колом пробьёт злодея, Тяжеленным камнем придавит, Царя Голода под осень захоронит... А весной глядь-поглядь: Моровит-то Жив опять, невредим, проклятущий. Он идёт-бредёт на Микулу, Потрясает рукой костлявой; Он клыками щёлкает, грозится Погубить Микулу и с семьею, Заморить его голодной смертью, Истребить всех людей поголовно. Думал было Микула-победитель: «Я не буду Голодая больше Зарывать-закапывать в землю, Я не буду кол осиновый в спину Забивать ему в яме могильной. Я не стану придавливать камнем, А возьму и на мелкие части Разрублю-рассеку, раздроблю я, Разнесу-размечу-расшвыряю Супостатца по всей земле широкой. Уж тогда-то Моровит не восстанет!» И по сказанному сделал Микула. Супротивника победил он. Раздробил-разметал его части. Расшвырял их по всей земле широкой. И зима протекла спокойно. А весной глядь-поглядь: да опять же Моровит идёт-бредёт на Микулу. Он стучит-брячит костями сухими. Он трясёт костлявою рукою. Он клыками щёлкает, грозится Уморить у Микулы ребятишек, Всех людей и самого Микулу. Снова бьётся с ним, ратится Микула. Снова он Моровита побеждает; Снова думает извечную думу: Как избавиться навек от бедотворца? «А давай я сожгу вражину В полыхающем огне пепелящем, Размечу его пепел по ветру, Разнесу-распылю по вселенной!» И разжёг он костёр огромный, Распалил горяченное пламя, В пожирающее пекло низвергнул Побеждённого Моровита. Пособрал остатний пепел Микула И по ветру его развеял. Задождили дожди под осень, Смыли начисто прах Моровитов, Унесли в моря глубокие пепел. «Вот теперь не возродиться бедоносцу!» Так Микула подумал, да Морок Пособрал по морям-океанам Все пылинки-пепелинки по водам, Лихостную свою бедственную силу Вдунул в мертвого Моровита. Вновь восстал Моровит на Микулу. Он идёт-бредёт неотвратимый. Он стучит-брячит костями сухими, Потрясает кулаком костлявым. Он клыкастыми щёлкает зубами. Он ярится сокрушить Микулу И Микулиных ребятишек. И тогда-то понял Микула: Та борьба с царём Голодом извечна. Понял это сын Селянинов И с уделом таким смирился: Со врагом к вековечному сраженью Изготовился пахарь Микула. А подземник-ненавистник Морок Не обрёл торжества над Микулой. И познал враг в своих попытках: Нет, нельзя умертвить Микулу, А в борьбе такой непобедим он. Тот борец и труженик Микула На полях своих и нивах бессмертен. И тогда злоковарный Морок Ещё новое коварство замыслил. Вот позвал он из тьмы кромешной Красноглазое ушастое исчадье: Черныша-чиликуна из каменистых Да глубинных щелистых проемов. И Черныш-чиликун явился —— Он губастый, ноздрястый, смурогий. Два глаза — два больших лукошка. Из-под верхней губы слюноватой Два клыка опускаются книзу, Загибаются ниже подбородка, Уши круглые — две сковородки. Чиликун — он ходил и чиликал Постоянно и неотступно Ручьевал в глубинах подземных. Повелел Чернышу подземник Морок: «Собери ты из недр твердиземных Власть у золота всю колдовскую; Отыщи изумруд зелёный. Выплавь ты, чиликун, кольцо такое, Притягательный сверкучий перстень, Чтобы кто на него ни глянул, Всяк бы тут же им и прельстился, И не смог бы от него оторваться!» Чиликун Черныш по повеленью Из-под горных глубин недоступных Собрал золота несметные горы. Из него он извлек всю владу. Владу-власть всю из золота исторг он И в кольцо на огне переплавил, Изукрасил бесценным изумрудом. И принес Чернобогу перстень. Морок взял и заклял таким заклятьем: «Ты вселись, моя душа, в этот перстень! Всё проклятье моё и лихость, Моя ненависть, войди и укройся Чаровейным этим изумрудом! Ты из царства тьмы изыди, перстень! И вселись ты мной в царство света! И блесни! И покори! И прожги ты! И тогда ослепнут народы От сверкающего огненного блеска. И в своей слепоте безумной Пусть не будут добра они видеть! Ано зло за добро принимают! Ано зло добром называют! Пусть сердца их окаменеют От прожога твоего огневого! Да ин в душах пусть возгорится Алчность, жадность, злодушье, свирепость! Слушай, золото, ты изумруд мой! Слушай, перстень, завет мой подземный: Ты иди и повергни народы, Покори всех людей моей воле! Стань слугою моим, а над миром —— Властелином бессловесным, но всевластным! И да пусть же погибнет каждый, Кто тобою, мой перстень, прельстится, Ослеплённый возьмёт его в руки! Пусть же первая погибь постигнет И падёт на отпрысков Славуны! А и прежде всех на пахаря Микулу! Так иди же ты по свету, перстень! Разнеси по земле преступленья И вражду рассади меж народов. Да не будет меж ними больше дружбы, А раздоры, да ненависть, да войны Раздирают пусть и мучат людство, И реками льётся кровь человечья. Под твоею растленною властью И грабители и воры да станут Средь народов самозваными вождями. И бесстыдные, бессовестные люди Человечеством пусть управляют! Да сотрут они своими делами С лиц людские веселые улыбки, А из глаз поисторгнут слезы, Из грудей безутешные стенанья! Да задушат они печалью И тоскою истерзанные души! Да не будет на земле одичалой Никому ни веселья, ни счастья!» Вот таким заклятьем бог подземный Напитал изумрудный перстень. И подкинул его Морок в день весенний На Микулину пашню приманкой, Погубительным обольщеньем. Пашет пашеньку свою вечный пахарь. День сияет. Высится солнце. Светом землю Ярило обмывает. И теплом её отепляет, До глубин он пашню прогревает. Будь, земля, ты тепла и плодородна! И мягка, и пухла, и влажна ты! Лягут в землю пшеничные зёрна. И горох, и овсяное семя, И ячмень, и лён, и гречиха. И повырастет хлеб на пропитанье, А рубашка — на одеванье! Будет людям и жизнь, и веселье, И земные все радости уделом! Пашет пашню пахарь Микула, И об этом текут его думы. Он бороздку за бороздкой прокладает. Он пласты кладёт на пласточки. Он выпахивает каменья И отваливает их во сторонку. Так Микула Селянинович свершает Свой непышный, да великий подвиг. Наезжает он на Мороков перстень. А до перстня ли теперь Микуле? Не до золота сыну Селянина! На приманку не глядит Микула — Ведь не золото ищет в поле пахарь, Роет землю не ради изумрудов! И не видит соблазна Микула! Он проходит мимо искушенья: Он сырой привалил его землею, Он пластом понакрыл изумрудок! Вот за это пахарю слава! Ведь не будет теперь з