Двое из ларца - Владимир Болучевский

Глава 6

Лязгнули запоры на железной двери. В дверном проеме появился все тот же крупный, навсегда уставший сержант с печальными глазами.

– Дашков и Гуров! На выход. Задремавший было Александр встал и, зажмурившись, шагнул из полутемной камеры в освещенный коридор.

– Тормозни. Обоих поведу.

– Сержант, ты кашу манную с вареньем уважаешь?

– Ну?

– Так вот, она – гурьевская.

– Ну?

– А я не Гуров, я – Гурский, понятно?

– Ты мне поумничай давай. Где второй? Дашков!

– Здесь он, здесь. Пойдем, а?

– Ты мне поговори. У меня в этой камере Богатырев, Савельев и Дашков с Гуровым – всего четверо должно быть. Где еще один?

– Сержант, ты спать хочешь?

– Не по-онял… – вопросительно-угрожающе пропел великан.

– Веди, короче, к командиру, а то побег на тебе будет Дашкевича. Никому, кроме командира, ничего не скажу, понял?

– А ты меня на «понял-понял» не бери! Ишь ты! Да я из вас троих не то что четверых, я шестерых сделаю, веришь? Прям щас!

– Не, начальник, в натуре, нас здесь только трое было, да и то этот вот мелкий чуть не отошел, – раздался заспанный голос из глубины камеры. – Откуда четвертый-то? Может, у вас там в документах чего не так, ты проверь. Мы-то чего?

– А ну давай руки за спину – и вперед из камеры! – Сержант, сопя, запер за Александром дверь и, подтолкнув его в спину, потопал следом. – Понасобирают тут… пенделоков всяких.

– Товарищ капитан, – доложил он, введя задержанного. – Это вот у нас Гуров. Тьфу… Гурский, а этого второго в камере нету. Да и этот ведет себя вызывающе, требует старшего, про того Даш… Дашкевича говорит путано. А какие тут у нас побеги? Никогда у меня такого не было. Может…

– Значит, так… – капитан потер глаза. – Каплан, свободны! А вы, Адашев– Гурский, если уж завели себе такую фамилию, я понимаю, у нас теперь все можно, так хоть ведите себя по-людски. Вам здесь что – цирк? Сержант, между прочим, ранения имеет при задержании. И ножевое, и огнестрельное. Так что не надо, не надо умничать.

– Господин… това… тьфу ты, капитан, вы меня… – Гурский встряхнул головой и, глубоко вздохнув, окликнул уходящего милиционера: – Сержант! Сержант, погодите, пожалуйста. Вы меня извините, Каплан, серьезно, я на самом деле что– то… Просто у меня фамилия такая, понимаете, двойная – Адашев-Гурский. Ну, как Иванов-Крамской или Лебедев-Кумач. Я не хотел вас обидеть, просто я очень устал, ночь не спал. И вы оба не спали, я понимаю. Давайте, короче, как-нибудь все это быстрее… Меня куда, в тюрьму?

– Не надо. Не надо суетиться. Каплан, свободны…

– Да я что, – пробурчал, уходя, сержант, – бывает. Просто ведут себя некоторые, как пенделоки какие-нибудь, как будто мы здесь ради удовольствия…

– Не надо, понимаешь, петлю наперед приговора. В тюрьму, если есть такое желание, всегда пожалуйста. Нет такого желания – все равно не зарекайся. А сейчас – вот ваши личные вещи, распишитесь и давайте не будем умничать. Свободны. Пока…

– Я свободен?

– Потерпевший, собутыльник ваш, претензий к вам не имеет. Аккуратнее выпивать надо, скрупулезнее. А за ложный вызов вообще-то взыскать бы с него надо. Мы бензин тратим, а потом на задержание трамваем добираемся, а потом вы же и говорите: менты… Ладно, гуляйте. Только скрупулезнее.

– Спасибо, капитан. Всего доброго. Впредь мы будем филигранно скрупулезны.

– И не надо умничать. Лучше Волчаре… Волкову спасибо скажите.

Адашев-Гурский рассовал по карманам бумажник, ключи и прочее, вышел в промозглое ноябрьское петербургское утро, которое все еще оставалось, по сути, ночью, и неожиданно для самого себя произнес вслух:

– Воздух свободы пьянил. «Что за дурак это сказал? – подумал он. – И зачем эта чушь живет у меня в мозгах?»

– Здорово! – приветствовал его Петр Волков. – Вшей не нахватал?

Это был крепкий мужик, роста чуть выше среднего, русые волосы коротко подстрижены, а в глубине серых глаз искрилось нечто такое, от чего молоденькие девушки рефлекторно краснели, а женщины искушенные старались перехватить этот его взгляд еще раз.

Он стоял в распахнутой куртке, глубоко засунув руки в карманы брюк, сжимая зубами фильтр горящей сигареты, и хищно улыбался. Лазарский держался поодаль.

– Дай-ка на минутку… – глядя на Михаила, сказал Волкову Гурский.

Волков хмыкнул и приподнял левую руку, обнажив под курткой плечевую кобуру. Александр вынул из нее «Макарова», скинул предохранитель, взвел курок, подошел к Лазарскому и, приставив ствол к самому его носу, как это делают плохие парни в американских боевиках, тихо произнес:

– Ты немедленно ложишься в больницу. Повтори.

– Я не могу немедленно, Саша.

– Причину назови.

– Я не завтракал.

– О Господи, – простонал Гурский, придержав большим пальцем курок пистолета, мягко снял его с боевого взвода, затем аккуратно поставил предохранитель на место и вернул волыну Волкову. – Петр, ну для чего люди живут на свете, а?

– Так это кто как… – Тот засунул «макаров» в кобуру, пошел к машине и обронил, не оборачиваясь: – Может быть, мы когда-нибудь все-таки поедем домой? Лазарский молча смотрел на Гурского. Александр пожал плечами и полез за сигаретой. Пачка была пуста. Он скомкал ее и выбросил.

– Ну и чего ты стоишь, как дурак? Поехали завтракать. Пенделок несчастный.

Волков завел машину, Гурский сел справа от него, а Лазарский расположился на заднем сиденьи.

– Слушай, он тебя Волчарой назвал, – сказал Гурский Петру. – Вы что, знакомы?

– Одну землю вместе пасли. Операми. Но это еще когда было… Документы, по нынешним временам, носить с собой надо, Саша. Он, тебя по компьютеру-то пробил с моих слов, но бабки все равно взял. Вон, Лазарик заплатил.

– А что же, он мне говорит, что за ложный вызов, мол, платить бы надо. Мы и заплатили…

– Так это он тебе обозначил. А деньги взял от меня. Еще хорошо, что этот сказал, дескать, выпивали, подрались. С кем не бывает?

– Со мной.

– А вот эту правду свою ты бы в «Крестах» братве рассказывал, если б мы сейчас вот здесь мою неправду не втерли. Человеку надо суть дела излагать так, чтобы ему доступно было. Аккуратнее надо с правдой, скрупулезнее. Могут не понять.

Волков развернулся и покатил, разбрызгивая широкими колесами ноябрьское дорожное «сало».

– А куда мы, собственно, едем? – взглянул за окно Гурский.

– Ну не в Бруклин же. Из нас троих я здесь ближе всех живу. Я, правда, гостей не ждал, но… короче, дело у меня в двенадцать недалеко от дома, надо бы хоть немного поспать. Встреча с клиентом. Чушь какая-то, по-моему. Но Дед попросил. Короче, приезжаем, досыпаем, все остальное потом.

– Завтрак с меня, – раздался голос с заднего сиденья.

– Мне, пожалуйста, лобстера с белым вином, – сказал Волков, не оборачиваясь.

– А мне касуле в горшочке, бургундское, непременно урожая тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и чтобы в глиняном кувшине. Люблю кухню юга Франции.

– А не тяжеловато будет для завтрака? – засомневался Лазарский.

– Не переживай, – успокоил Петр. – Что рашэн – гут, дойче капут.

Глава 7

Анемичное осеннее петербургское утро, кое-как собравшись с силами, заявило наконец о себе, когда, вздремнув и приведя себя в порядок, вся компания собралась на кухне волковской квартиры.

Лазарский сидел на табурете, уставясь пустым взглядом в пространство, и вздрагивал всем телом при каждом ударе собственного сердца. Странные и необъяснимые с точки зрения обыденного сознания ощущения возникают иной раз с похмелья у человека пьющего: у кого-то мозги мурашками покрываются, у кого-то зубы в жару мерзнут.

– Ну? Ты как? – спросил Гурский Михаила.

– Саша… – тот приоткрыл рот, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, повинуясь неудержимому желанию «проветрить губы». – Ты же умный человек.

– Ясно.

– Ну что… – сказал Волков. – У меня сейчас встреча по делу. Это у Сытного рынка, здесь рядом, там такой ресторанчик – «Тбилиси», мне там клиентка встречу назначила. Поехали?

– Завтрак с меня, – оживился Михаил. – А там хаш дают?

– Петь, – сказал Гурский Волкову, – а потом этого в клинику закинем?

– Может, проще пристрелить?

– У него родители старенькие, сын родился от американской жены. Ведь заменяют высшую меру пожизненной каторгой? Вот пусть он ее в Бруклине и отбывает.

– А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.

– Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.

– Встали и поехали.

В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.

Они заняли столик в углу зала, и Лазарский нетерпеливым жестом подозвал молоденькую официантку.

– Девушка, у вас хаш есть?

– Нет, извините.

– А что же вы утром подаете? Лобстеров?

– Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.