Ловец огней на звездном поле - Чарльз Мартин

Береговые реки Джорджии – Сатилла, Алтамаха и Малый Брансуик – текут с далеких западных гор, прокладывая себе путь через Бычье болото и заросли спартины, покрывающие засоленные болотистые равнины низкого берега. Прибрежные заболоченные участки фильтруют речную воду, словно марлевое сито, осаждая ил, который превращается в мягкую жирную грязь. Обитающие на дне болот анаэробные бактерии понемногу перерабатывают этот ил и другие осадочные породы, производя целый букет различных газов, которые все вместе основательно припахивают тухлым яйцом. Когда прилив отступает, мелкие крабы, черви и улитки спешат зарыться в этот прохладный ил, чтобы не свариться на жаре живьем. Когда же море наступает снова, все эти твари выбираются из своих нор и ходов, чтобы принять солнечные и морские ванны (точно так же, к слову, ведут себя и наши местные бездомные, которые предпочитают перебиваться случайными заработками, но работать не хотят ни в какую).

В разгар туристического сезона приезжие с севера, запруживающие тротуары прибрежных городов, брезгливо морщат нос и спрашивают: «Чем это так воняет? У вас здесь кто-то сдох?» Формально они правы, поскольку в болоте постоянно что-то умирает и разлагается. Лишь благодаря приливу, который неизменно несет с собой обновление, наши места не превращаются в гниющую клоаку. С его началом все старое, отжившее исчезает без следа, на его месте появляется новое, и все начинается сначала.

Приезжие этого не понимают, и только для нас – для тех, кому болота дарят спокойствие и утешение, – окружающая природа представляется полотном, на котором Бог каждый день рисует свою бесконечную картину. По утрам заросли спартины кажутся золотыми, днем – зелеными, ближе к вечеру они становятся коричневыми, а на закате отливают багрянцем. Помимо всего прочего, местные болота – это часовые, которые днем и ночью охраняют побережье от океана, который может убить его за несколько часов, охраняют самоотверженно и бескорыстно. Ну а лично для меня болота – это дом, который я люблю, и даже запах сероводорода кажется мне родным.

После колледжа я вернулся в Брансуик и купил акр земли на берегу Алтамахи и яхту под названием «Прощай, вдохновение!», которая продавалась с полицейского аукциона. Это был тридцатишестифутовый «хантер»[12], конфискованный во время одной из облав на наркокурьеров, которые частенько причаливают у нашей изрезанной береговой линии. Во время аукциона ведущий – парень из Управления по борьбе с наркотиками – рассказал потенциальным покупателям, что на яхте плавал какой-то исписавшийся флоридский писатель, книги которого перестали продаваться. С горя он начал потихоньку ширяться и в конце концов решил зарабатывать на жизнь перевозкой наркотиков… словом, перешел на темную сторону.

«Вдохновение» была парусно-моторной яхтой. О парусах я имел только самое общее представление, однако суденышко показалось мне довольно уютным. На борту располагались спальня, туалет, душ и крохотная кухня, на носу вполне могло поместиться складное кресло (едва ли не больше всего мне понравилось леерное ограждение из толстого манильского каната, на которое было удобно закидывать ноги). Еще раз как следует оглядев яхту, я попытался представить себе, как буду сидеть на носу, наблюдая за тем, как приходит и отступает прилив, и… поднял руку. «Продано!..» – радостно провозгласил аукционист.

Я спустил «Вдохновение» на воду, завел двигатель, поднялся по реке к своему участку и бросил якорь в месте достаточно глубоком, чтобы во время отлива яхта не ложилась на грунт. От яхты до твердой земли было ярдов восемьдесят, поэтому когда я говорю, что живу на реке, то нисколько не шучу.

Дядя Уилли ждал меня в черном четырехдверном «Кадиллаке» выпуска семидесятых, который когда-то был самым настоящим катафалком. «Кадиллак» частенько таскал за собой и двухосный прицеп-трейлер, который дядя купил на аукционе транспортной компании «Ю-Хол». Трейлер служил походной мастерской, где хранилось все необходимое кузнецу, который разъезжает по окрестным фермам и подковывает лошадей. В случае необходимости в трейлере можно было и переночевать. Сам катафалк, который дядя называл женским именем «Салли», он приобрел лет десять назад, когда одно из городских похоронных агентств решило обновить свой автопарк. С точки зрения дяди, разъезжать по округе на катафалке было отменной шуткой, а поскольку мне были хорошо известны некоторые обстоятельства его жизни, я не мог с ним не согласиться. Не будь у дяди чувства юмора, ему, пожалуй, пришлось бы туго.

Из приоткрытого заднего окна «Салли» торчала удочка, на конце которой болтался силиконовый воблер с ярко-красным кончиком. Сдвинув назад шляпу, дядя приподнял брови, одновременно сдвигая на кончик носа солнечные очки с поляризованными стеклами, и улыбнулся мне немного виноватой улыбкой. Потом он отстегнул ремень безопасности, вскрыл бутылочку шоколадного напитка, затолкал в рот целый «Мунпай»[13] и отпил из бутылочки с такой жадностью, словно боялся, что у него вот-вот отнимут и то и другое. Глядя, как дядя уплетает сладости, я невольно покачал головой. Порой мне становилось совершенно непонятно, как такой человек смог вполне прилично воспитать такого типа, как я. Впрочем, я отлично помнил – как.

Дядя тем временем совершенно снял очки, и они повисли у него на груди на засаленном кожаном шнурке.

– У тебя такой вид, словно за тобой собаки гнались, – сообщил он.

Должно быть, я действительно выглядел несколько, гм-м… взъерошенным.

Я подошел к машине и принялся сдирать с руки пластиковый идентификационный браслет, который на меня надели три дня назад. Примерно такие же дают пациентам в больнице. Когда на меня надевали эту штуку, я сказал, что она мне не нужна – я, мол, и так знаю, как меня зовут. Впрочем, если быть откровенным до конца, это не совсем так.

В этом-то и заключается моя главная проблема.

Я возился с пластиковым браслетом секунд десять, но мне так и не удалось его разорвать. Наконец я потянул изо всех сил – и снова безрезультатно. С тем же успехом я мог бы пытаться сломать стальные наручники.

Дядя покачал головой.

– Ты, как я погляжу, не сумел бы гвоздя забить, даже если бы на ручке молотка была приклеена подробная инструкция.

Дядя Уилли разговаривает на своем собственном языке. Короткие мысли, которые он изрекает, напоминают забавные афоризмы, но понятны они бывают подчас только ему самому. Тетя Лорна и я называем их «уиллиизмами». Впрочем, когда мы беремся за дело вдвоем, нам, как правило, удается разгадать, что дядя имел в виду.

На сей раз, однако, смысл его слов был вполне ясен, и я просунул руку в окошко катафалка.

– Ну, где твоя инструкция?

Дядя Уилли достал из заднего кармана свой складной «Барлоу» и протянул мне.

– Воду из реки лучше брать подальше от водопоя. И желательно – выше по течению…

Дядины «уиллиизмы» хороши краткостью и наглядностью. Там, где другому человеку потребовалась бы не одна сотня слов, дядя вполне обходился десятком. К примеру, последняя его реплика означала (по крайней мере, так я думал), что он предусмотрел подобную ситуацию и, зная, что моего ножа при мне не будет, позаботился о том, чтобы его собственный «Барлоу» оказался при нем. (Впрочем, дядя никогда с ним не расставался.) Выйдя из тюрьмы, я до некоторой степени и впрямь оказался в положении «голого человека на голой земле» – в зависимости от окружающих, или, в данном случае, от дяди Уилли, который, насколько мне было известно, никогда не поступал как большинство, то есть, в отличие от меня, старался задумываться о будущем. Но… к чему заводить речь о подобных банальностях, если с помощью пары слов о некоем воображаемом человеке, который пьет чистую и вкусную воду, взятую из реки на пару миль выше по течению из места, куда окрестные фермеры гоняют свои стада на водопой, можно заставить собеседника самому задуматься о том, как важно заранее просчитывать любую ситуацию?

Глядя вперед сквозь лобовое стекло, дядя сунул в рот зубочистку и задумчиво закончил свою мысль:

– …И тогда никто не застанет тебя со спущенными штанами.

Я покачал головой, открыл меньшее из двух лезвий и срезал с запястья тюремный браслет со своим именем.

– Лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь, – вполголоса прокомментировал дядя, пряча «Барлоу» обратно в карман.

Я забрался в «Салли» и застегнул ремень безопасности.

– Очень уж некоторые любят похвастаться, – заметил я. – И своей предусмотрительностью, и кое-чем еще… А те, кто хвастается, становятся похожими на раздувшихся лягушек.

– Я не хвастаюсь.

– Тогда почему ты – ходячий вызов обществу?

Дядя двинул рычаг коробки передач, сделал погромче радио, по которому передавали «Свободную птицу» в интерпретации Вайноны Джадд, и кивнул в такт своим мыслям.

– Если ты сделал то, что сделал, это не вызов и не хвастовство. Ты, парень, многого не знаешь.