Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Красные цветы и малинник спускались вниз по холму до Фоминки, где на болотных берегах были глухие заросли ольшанника, обвитого хмелем, густень усиливалась на берегу ручья тростником, крапивой, здесь и в жаркий полдень прохладно, сюда спускается выводок отдыхать и пить.

Замечательное поле ржи в Новоселках в огромном бору, длинное с переузками и перемычками зарослей.

Около Измайлова на Жирошкине мы бродили, переходя от мохового ягодного болотца с гонобобелем, брусникой, клюквой, черникой, с сухим дрекольем молодых умерших елей в малиннике с красными цветами, заваленными гниющими макушками — глухариные места, обрадованные вышли на березовые светлые палы, отсюда пошли искать Сосновое болото у Нерли. Нам казалось, что вот оно, потому что тропа ввела нас в густую приболотицу с ольшанником, отороченным тростниками, но после того вдруг начался темный лес, и тропа разбежалась.

Мы заблудились в огромном еловом лесу с большими провалами, тут внизу было черно, и огромные серые стволы елей, с ярко зеленой травой и яркими красными костянками, комар кишел тут, хотя в других местах уж совершенно пропал, в яркий солнечный день здесь был полумрак, как в тропическом лесу — жуть, такая жуть! казалось, люди тут, если бы показались, то маленькие, в коросте, пугливые, как мыши. Мы взяли направление по компасу, и, то проваливаясь в трясину, то перелезая через ярусы валежника, выбрались к свету, и когда попали опять на березовые палы — это было счастье, это была встреча с культурой, душа отдохнула. И даже глухари, постоянные жители этих страшных лесов, вышли сюда, где на опушке в кустах были те же лесные ягоды, брусничник, но было светло и прекрасно. Понятно стало, почему наши крестьяне лес не любят: лес — бес.

<Запись на полях> (Переславль-Залесский. Усолье. Гора — Новоселки. Фокину. Желтушное болото.

Арина Дмитриевна Назарова, сыновья — Алексей, Иван, Павел Михайловичи, дочь Паша).

Учитель Иван Иванович Фокин (Новоселки, Перес, уезда — узнать точный адрес). Он провожал нас на болото в дер. Жужево, на севере было село Половецкое. Деланая дорога. Торф такой спелый, что начался обратный процесс размыва. Такое большое болото, что люди знают только свои участки (общее свойство крестьян: незачем дальше своего носа). На болоте острова, только два: Мелиховский и Кобылья голова, — какие дальше, невозможно узнать, дальше им, как море, и туда, где нет деревень, им как древним грекам Скифия, и когда Петя пошел туда, увлекаемый белыми куропатками, и я спросил: «Что там?» Мне ответили: «Там никто не бывал». — «А куда же он выйдет?» — «К Ростову Великому».

До 1-го Августа на реках птицы были непуганые: на старых вершах сидели молодые утки, на борту затонувшего челнока кулики. На Семне-озере сплошь утка, не было момента среди них движения: кряквы перелетали выводками по 7–8 штук. В ночь под 1-е в 12 часов взвилась ракета и началась стрельба на Семне и на Нерли. Через несколько дней было пусто, и утки боялись воды, прятались в сырых вырубках и болотах от реки.

Мы охотились по оборухам. Кряквы поднимались свечой из Тресты, утенок переплывал реку поперек. Однажды в тростниках стало подниматься что-то большое, я выстрелил туда, и это, оказалось, был молодой журавль. Он был подстрелен. Я сдал его на корму Ване. Через некоторое время раздался хрип журавля и хохот Вани. Он забавлялся им как кошка с мышей. Стало неприятно, я велел ему прикончить птицу и не мучить ее. Он стал давить веслом, начался невыносимый предсмертный крик. «Скорее же!» — крикнул я. — «Пускай помучится», — ответил Ваня. — «Вот безобразник, тебя бы так!» Он стукнул веслом — и все затихло. Мы сидели на носу в ожидании взлета уток, но их было мало. Вдруг сзади нас раздался хохот Вани. — «Что ты?» — «Жив, жив! — выдавил он слово сквозь смех, — голова разбита, а жив». — «Что же тут смешного, как ты не жалеешь». — «Нет, не жалею, чего ее жалеть: она дикая». — «Безжалостный», — сказал я ему, приканчивая птицу своими руками. Ваня обиделся. «Почему же безжалостный, — сказал он, — я жалею всякую домашнюю скотину, а это дикая». — «Но ведь она тоже чувствует?» — «А мне что до ее чувства, она мне может раз в жизни в руки попала». (Слепню в жопу соломинку — и это называется антенну поставить, или пустить на восток).

<На полях> (О жестокости русского народа.)

Тема учителя Фокина.

Мужик одолевает, мужик побеждает, но кто он, победитель? Если разложить мужика на 1) в хозяйств, отношении, 2) в религиозном, 3) в нравственном и т. д., то ничего нет, а в целом какой-то сфинкс-победитель.

— Раньше правили бандиты, потом жулики, а он все живет.

— Раньше было так, что человек за 5, за 3 руб. работает весь месяц, раньше не жалели труда, не понимали. Теперь хорошо, что перестали зря работать и не победняли от этого: как-то изворачиваются.

Дмитрий Павлович Коршунов заметил, что у него поворована вика и мучился тем, что как тяжело было этому человеку воровать. У него бывают такие тяжелые дни раздумья, когда, кажется, меркнет свет солнца, а родители боятся, не мешается ли он в уме от книг.

Д. П-у какой ценой досталась отдельная горенка, в которой он, стоя на коленках, читает книги: на коленках, потому что иначе увидят и осудят хозяина за чтение.

Поп сказал родителям Д-а, что книги его и писания «полетят под небеса», и это запало родителям, что если сжечь все, то он образумится. Но Д. П. ответил: книги не его и, значит, если сожгут, то ему продавать пиджак, а писания его все в памяти. После того Д. П. явился в тот дом, где поп пьянствовал, и вычитал ему все его преступление, на это поп ответил: «Тебя сука родила». — «А тебя пес».

Непонятные дни: «Матушка, светит солнце сегодня?» — «Что с тобой, дитятко, день красный». — «Нет, матушка, свет солнца померк».

Хмельники вытянулись в одну улицу — широкая улица со старыми раскидистыми ветлами, между которыми вздымаются журавли колодцев. Конец пролетарский все растет и растет к лесу, последние дома окружены кочками и пнями, тут курганы (жальники), дальше Бармазово, Лисьи горы и болото с дикой дорогой…

— Но это размножение скоро кончится, потому что от этого все беднеют: отцы и дети.

— Как же это может кончиться?

— Всеми средствами.

У самого дети рождаются слабенькие и умирают, сам рвется из дома странствовать, — отрывается дальше и дальше.

Сосед Миронов дворник в Москве, у него нет детей, знает только себя, смерти боится, у него портреты на стене. И показывает портрет: это сам! велосипед имеет.

Объездчик из дьячков, хитрейший человек, у него своя советская партия, другая партия, мужицкая, во главе с учителем.