Польское Наследство - Владимир Романовский

Амулет, некогда привезенный им из Константинополя, Хелье повесил себе на шею. Временно. До прибытия в место назначения. Лошади Неустрашимых пошли ходко. Через полчаса Хелье обернулся и помахал рукой. Казимир вылез вперед и сменил Хелье.

— До рассвета будем в Льеже, надеюсь, — сказал Хелье. — В город не въезжай, разбуди меня.

В крытой повозке было темно и тихо, только Кшиштоф постанывал.

— Ему бы надо сменить повязку, — подал голос Лех.

— Помолчи, — сказал Хелье.

Он был уверен, что Мария не спит, но говорить с ней не хотелось, и она вела себя умно — молчала. Она вообще умная. Беспрекословно написала бумагу, к примеру. Хотя с другой стороны — что ей еще оставалось? Хелье определил, где лежит Кшиштоф, где сидит Лех, и где, привалившись к стене и обхватив руками колени, затаилась Мария, и растянулся на капе вдоль борта повозки, подложив под голову совершенно дурацкий галльский купеческий головной убор. И сразу уснул.

Через некоторое время Казимир обернулся и позвал яростным шепотом,

— Лех! Лех!

Лех перебрался ближе к переду повозки.

— Смени меня.

Лех принял у него вожжи. Казимир, стараясь никого не задеть, перебрался в конец, к Марие.

— Эй, — сказал он, нащупав ее плечо.

— Завтра поговорим, при свете, — сказала Мария шепотом. — Поспи пока что.

— Нет, я хочу…

— Завтра. Ехать нам долго, времени хватит на все. Поспи.

На рассвете Хелье проснулся и сел. В голове шумело. Повозка стояла на обочине. Отсутствовали Казимир и Лех.

— Что происходит? — спросил он.

— Они вышли, — ответила Мария.

— Погулять?

— Поссать, наверное.

— Листья шуршащие, — сказал Хелье. — Нашли место.

Он выпрыгнул из повозки и посмотрел по сторонам. Казимир возвращался из леса, поправляя на себе одежду. Хелье замахал ему рукой, чтобы он быстрее шел. Казимир не понял, чем и раздражил Хелье.

— Где Лех? — спросил Хелье. — Ты его убил?

— Сейчас будет.

— Я просил тебя разбудить меня перед рассветом. Где Льеж?

— Наверное, там, — сказал Казимир, показывая рукой направление. — А что?

— Во-первых, мы медленно едем. Во-вторых, останавливаться здесь нельзя.

— Почему?

— Потому что мы оставили след. У нас не было выхода. Следующий всадник, воспользовавшись той же подставой, расспросит хозяина, и тот покажет ему бумагу, в которой написано, что Мария следует по этой дороге. И погоню снарядят тут же. Я рассчитывал пройти еще как минимум три подставы, а теперь по твоей милости нам нужно будет искать другие пути! Сколько мы потеряли — час, два?

— Я не знал. Тебе следовало меня предупредить.

— Рассвет есть, а Льежа нет. Почему?

— Лех медленно правит, он неумелый.

— При чем тут Лех? Я дал вожжи тебе.

— А я передал их Леху.

И этот сопливый своенравный расстрига собирается быть в Полонии королем, подумал Хелье. Бедные поляки, мне вас жалко.

Через два часа прибыли в Льеж, маленький город, очень некрасивый. Лошадей Хелье тут же продал ремесленнику за полцены, а повозку загнали на плотничий двор, и плотник, пожав плечами, разобрал ее под руководством Хелье на составные, перепилил оси, демонтировал крышу, разбил колеса. Теперь, если и собирать повозку, в которой Неустрашимые могли бы признать свое имущество — займет это неделю или две.

Определив компанию в подобие крога, с отдельной комнатой, в которой Кшиштофа положили на ложе, Хелье нашел лекаря. Пока лекарь промывал Кшиштофу раны, приговаривая «не очень опасно, вся рана в бок ушла, а важных органов в боках нет», Лех, размышляя над тем, почему Казимир и незнакомая женщина все время держатся вместе, и кто она такая — женщина, которую варанг, руководящий побегом, назвал несколько раз «княжна», спросил у Казимира:

— Казимир, а что сталось с остальными?

Казимир мрачно посмотрел на него и ничего не ответил.

На местном рынке, у реки по прозванию Маас, петляющей больше, чем Сейнен, и противно пахнущей, Хелье, ищущий случая организовать дальнейшее путешествие, неожиданно встретил знакомого готта, купца, промышлявшего в свое время в Новгороде.

— Новгород? — купец сделал кислое лицо, пожал плечами, помотал головой. — Забудь. Подавал когда-то большие надежды, но нынче он уж не тот. Хорошим товарам в Новгороде хода нет. А Прагу на Влтаве захватили себе работорговцы.

— Ну да?

— Ужасно. Ты представить себе не можешь, друг мой — как это противно. Работорговцы — это не купцы, они позорят честь купцов! Страшный, жестокий народ. В древние времена они вынуждены были торговать людьми тайно, похищать, прятать, сговариваться. Сейчас они просто покупают людей по всей округе, и открыто, на рынке, среди бела дня, перепродают их — и каждый ждет, когда приедет южный гость — эти платят лучше всего, у халифов золото без счета. И стоят понурые парни и девки, глаза опущены, и подходит такой халиф… глаза б мои не смотрели… товар руками щупает, будто это не люди, а яблоки или редька.

Хелье подумал, что, наверное, и похищают тоже, а не только покупают, и, возможно, свободных похищают чаще, чем холопов. Дело привычное — в Киеве работорговые караваны останавливаются постоянно.

— А куда ты нынче путь держишь, Жигмонд?

На самом деле купца звали Зигмунд, но он почему-то предпочитал венгерский вариант своего имени. И обрадовался, что Хелье помнит.

— В Магдебург, с обозом.

— Большой обоз-то?

— Десять повозок.

— Охрана есть?

— Да, солидная. Яд от разбойников еще не придумали, только от крыс.

— А почему не морем?

— Пираты лютуют последнее время.

И засмеялся. Хелье тоже засмеялся, из вежливости.

— Быстро едете?

— Нужно успеть, пока настоящие холода не настали.

— Попутчиком нельзя ли к вам?

— Конечно, что за вопрос.

— У меня спутники — племянник мой, жена моя, и двое мужчин, старые друзья. Один из мужчин ранен, но легко.

Жигмонд подумал, развел руками, и согласился.

Вернувшись в крог, Хелье объяснил положение спутникам. Казимир, вознамерившийся бриться, выслушал и сказал:

— Я сейчас, я только…

— Нет, — возразил Хелье. — Меньше вероятности, что тебя узнают. Тебя зовут Густав, ты саксонец, мой племянник. Княжна, ты моя жена, и зовут тебя Хвеба, ты из гречанок. Лех, тебя зовут Лех, и ты поляк. Кшиштофа зовут Дедушка. Люди мы мирные, никогда не вступаем ни в какие драки, не рассуждаем о сражениях, политикой не интересуемся. Пойдем, я вас познакомлю с новыми друзьями.

Когда Кшиштофа погрузили в повозку, он поманил к себе Казимира и спросил,

— Казимир, кто эта добрая женщина, что путешествует с нами?

— Это моя невеста, — ответил Казимир. — Ее зовут Сорсьер, и она из знатного рода.

Слегка шокированный таким положением грунок, Кшиштоф умолк.

Через два часа обоз выехал на страду, сопровождаемый десятью вооруженными конниками. Ехали без остановок до самого Аахена, страшнейшей помойки, давно забывшей, что два столетия назад, под именем Ла Шапель, была она, помойка, имперской столицей самого Шарлеманя. Огромный плоский паром в четыре захода переправил обоз через легендарный Рейн. На противоположном берегу ждало путников самое настоящее чудо. Городок Кайзерверт, маленький, тщательно спланированный, сверкал чистотой. Кастеллум, который во время оно римские легионы решили не штурмовать — ну его — перестраивался несколько раз, и ныне являлся скорее достопримечательностью города, чем крепостью. Мощеные штрассе жители мыли каждый второй день специальными щетками. По вечерам команда разносила и пристраивала в крепления на стенах кирпичных домов факелы. На паперти романской церкви, сбоку, чтобы не мешать прихожанам входить, стоял одетый в рваное, но совершенно чистое, тряпье городской нищий, одобренный властями и имеющий что-то вроде лицензии, с чисто вымытой кружкой в руках. Сточные канавы по бокам штрассе перекрыты были по верху деревянными щитами со слоем извести. По главной, миниатюрной, площади прогуливались променадно нарядно одетые пары, держащиеся степенно вне зависимости от возраста. Постоялый двор, в котором путники остановились на ночлег, помимо чистого, приятно пахнущего свежей едой крога, имел два уровня хорошо распланированных жилых помещений — ни соринки. Румяная горничная, приписанная хозяйкой двора к купеческому обозу, расторопная и глупая, не уловила тонкостей заминки, возникшей в коридоре у двух дверей — одну спальню отвели Дедушке, Леху, и Густаву, вторую супругам. Казимир рвался провести ночь с Марией, княжне было невыносимо неудобно (возможно первый раз в жизни), а варанг смоленских кровей улыбался мрачно. Княжна понимала, что нельзя нарушать конспирацию (дело было не в конспирации, конечно же), а Казимир понимать отказывался. И когда горничная ушла хлопотать, а Лех и Дедушка удалились в свою спальню, Хелье сказал сквозь зубы: