Страна счастливых - Ян Ларри

Обедая, он вмешивался в разговор соседей, ловко направляя беседу в нужном ему направлении, и с биением в сердце прислушивался к тому, что говорят о Звездном клубе.

Но все его попытки угадать настроение отдельных делегатов неизменно сталкивались с одной и той же фразой:

– Подождем доклада… Сейчас говорить об этом - преждевременно… Послушаем, что скажет Иванов.

Он похудел, потерял аппетит, сон его стал беспокойным.

В последний вечер перед сессией он не мог найти места в этом большом городе. Какая-то неведомая сила гнала его из одного конца Москвы в другой, из театра в сады, из садов в рестораны.

Не имея возможности убежать от самого себя, от внутренней тревоги, охватившей все его существо, он отыскал Киру и несвязными словами рассказал ей о своем настроении.

– Измучился за эти дни… Места нигде не могу найти…

– Попробуй представить худшее… Представь себе, что работать тебе не придется в этом году.

– Я не могу представить этого. Не могу уже потому, что это было бы неслыханным насилием над личностью. Укажи в нашей истории, в истории социалистического общества, хотя бы один случай, когда бы коллектив вмешался в личную жизнь члена общества… Мы гордимся тем, что способности каждого особенно пышно расцветают в наше время. Мы знаем, что к индивидуальным наклонностям каждого из нас коллектив относится бережно и любовно, и вдруг…

– Ты забываешь одно, - перебила его Кира, - коллектив не может культивировать того, что может быть для него вредным.

– Да черт возьми! - не выдержал Павел, - а я-то для кого стараюсь? Я для кого из кожи лезу? Для себя?

– Тем больше причин для коллектива распоряжаться твоей работой.

– А я сам?

Кира с досадой пожала плечами:

– Ты хочешь противопоставить себя коллективу. Ты считаешь себя самым лучшим и самым умным.

Павел покраснел.

– Я не имел таких мыслей. Но я хотел сказать, что при таком порядке вещей мы можем потерять свою индивидуальность!

– Ты сам не веришь тому, что говоришь. Ты отлично знаешь, что наша система воспитания и отношение коллектива к отдельным членам общества направлены к тому, чтобы помочь каждому выявить себя во всем объеме своих способностей… Вспомни капиталистический мир, где величайшие таланты гибли от голода, и взгляни на наше общество. Будь ты даже самым бездарным маляром, обладав в этой области способностями телевокса, - и тогда, даже в этом случае, если ты почему-либо решишь, что у тебя в груди шевелится талант художника, коллектив сделает все, - чтобы помочь тебе в твоей работе. Лучшие художники возьмут над тобой шефство. Лучшие профессора искусства займутся твоей теоретической подготовкой. Прекрасное ателье будет предоставлено в твое полное распоряжение. Проявляй себя. Работай. Совершенствуйся. А если из тебя ничего не выйдет и если ты всуе возомнишь себя поэтом, - то коллектив не сделает тебе ни одного упрека. Так же бережно и любовно он поставит тебя в иные условия для роста твоего поэтического призвания.

Индивидуальность? - усмехнулась Кира. - Его угнетают? Ты напоминаешь старого мещанина, который боялся социалистического общества только потому, что его бесцветная личность могла раствориться в коллективе. Он представлял наш коллектив, как стадо животных, как коллектив потертых, стандартных личностей, таких же как сам. Да это было бы страшно. Но разве наш коллектив таков? Точно в бесконечной гамме каждый из нас звучит особенно и неповторимо, но все мы вместе под опытными виртуозными пальцами Экономики соединяемся в гармоническое целое, в прекрасную человеческую симфонию…

– Ты, кажется, принимаешь меня за выходца из старого Я сам все это знаю.

– Я не считаю тебя хуже того, что ты есть.

– Да ведь живой я человек?

– Волнуйся! Но говорить при этом глупости вовсе не обязательно. Ты даже не знаешь, что решит завтра сессия, а уже авансом сыплешь гром и молнии.

– Побыла бы ты в моем положении хотя бы две декады…

– Но, Павел… Ведь это же исключительное положение. Сейчас, когда остро встал вопрос об энергетике, нечего даже и обижаться на коллектив, если он не сочувственно отнесется к твоей работе. И, наконец, решающее-то слово принадлежит тебе. Ты можешь работать, вопреки воле коллектива. В материалах тебе не откажут. Этого бояться нечего.

– Хорошо. Я буду работать, а на меня станут смотреть, как на волка? Спасибо.

– Так ты хочешь получить общественную поддержку, игнорируя интересы общества? Я так тебя поняла?

– Ох, оставь пожалуйста. Я сам не знаю, чего хочу. У меня голова идет кругом.

– Тогда - прекратим этот разговор.

– Хорошо! - покорно сказал Павел.

Они замолчали.

* * *

На другой день все шестьдесят подъездов дома Совета ста принимали делегатов всех клубов Республики. Гигантские стены розового мрамора поднимались в небо. В огромных стеклах, точно в тихих заливах плескалось солнце. Толпа людей перед домом-гигантом была похожа на полчища муравьев.

Пневматические лифты-экспрессы безостановочно курсировали между этажами. В стеклянных, залитых солнцем галереях катилась толпа, не останавливаясь ни на одно мгновенье.

Павел вошел вместе с делегатами в подъезд и поднялся на второй этаж, где находился амфитеатр для гостей, а также для тех, кто был лично заинтересован в решениях сессии по тому или иному вопросу.

До открытия оставалось десять минут, но зал был почти заполнен.

Заняв свободное место, Павел поднял голову вверх, к прозрачному куполу дома Совета ста, уходящему в голубую синеву, в которой растворилось стекло крыши, создавая впечатление пустоты. Плывущие над куполом белые облака усиливали это впечатление еще больше.

Павел посмотрел по сторонам.

Сверху, почти от самого купола, уступами спускались кольца амфитеатров, заставленные пюпитрами.

Пюпитры бежали с головокружительной высоты вниз, наступая широкими потоками на середину. И только у самой середины, где на глыбе мрамора стоял изогнутый в подкову огромный стол с массивными креслами сзади, они смыкали свои ряды, охватив глыбу мрамора строгим полукругом.

Шумная, густая толпа делегатов катилась в проходах, заполняя свободные места перед пюпитрами. Бесчисленное множество усилителей, точно рассыпанные пуговицы, чернели всюду, где только останавливался глаз.

Прямо перед собой, над глыбой мрамора, Павел увидел спокойного и сильного Владимира Ленина.

Суровое, с гранитным чертами, лицо Иосифа Сталина бесстрастно поднималось над шумными амфитеатрами.

Знакомые с детства лица всех борцов за социализм стояли плечо в плечо с вождями партии. Вся задняя стена представляла собою изумительное произведение скульптуры, на этой стене тысячи художников воспроизвели барельефные портреты громадной ленинской партии, положившей начало социалистическому строительству.

…До открытия сессии оставалась одна минута. Члены Совета ста, один за другим, появлялись на возвышении, обходили стол и усаживались на свои места.

Вот вынырнул суетливый Коган. Наклонив голову вниз, он тыкался то в одно, то в другое кресло, потом, присев с краю, быстро вскочил и побежал в другой конец стола.

Вот появился Молибден. Сохраняя свой обычный вид, - высокий и большой, - он, как всегда, прямо держал крупную голову, как всегда, размеренно и бесстрастно прошел мимо стола и опустился в кресло.

За Молибденом шел Владлен Осипов. Это был маленький, необыкновенно подвижный человек, с глубоким взглядом блестящих странно-голубых, словно прозрачных глаз. За его спиной появился Неон Берг, казавшийся совсем молодым человеком. Под шапкой серебристых седых волос светились глаза, в которых метался лихорадочный огонь. С грустным, сосредоточенным видом просеменил Феликс Родэ.

Прошел к своему месту высокий, с величественной осанкой, Ларион Федин.

Подняв перед собой тяжелую могучую руку с тонкими холеными пальцами, медленно двигался старый Андрей Ермаков. И, точно медведь, лохматый и взъерошенный, прокатился перед столом шумный Гамов. Он упал в кресло, сжался в комок и, запустив одну пятерню в голову, другую в бороду, принялся рассматривать делегатов маленькими, колючими глазами.

Один за другим занимали места члены Совета ста, старые знакомые всей Республики.

Самое лучшее, самое талантливое, лучшие из лучших, цвет и гордость Страны советов - было представлено здесь, за столом.

Убеленные сединами, имеющие за плечами крупные заслуги, выдающиеся научные работы, они готовились отчитаться перед Республикой в работе и поделиться мнениями по различного рода экономическим вопросам, по вопросам быта, по вопросам культуры.

Наступила гулкая тишина.

Из-за стола поднялся и подошел к микрофону Максим Горев. Его магнетические, словно завораживающие зрачки блеснули под высоким, чистым лбом, затем пропали, утонув под тяжелыми и длинными ресницами.