Расшифрованный код Ледового человека: От кого мы произошли, или Семь дочерей Евы - Брайан Сайкс

Глава XII

О ЧЕМ ПОВЕДАЛ ЧЕДДЕРСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Теперь наша научная аргументация, казалось, была полностью «водонепроницаемой», но я продолжал нервничать и искал «протечку» в нашей версии событий в доисторической Европе. Мне все казалось, что может обнаружиться какой-нибудь прокол, которого пока не заметили даже самые ярые и непримиримые наши оппоненты. Они здорово постарались, заставив нас подвергнуть основной наш инструмент — митохондриальную ДНК — подробнейшей проверке по каждому пункту, который вызывал хоть малейшие сомнения. Мы снова и снова уточняли свою оценку скорости мутаций, неделями проигрывали разные версии нашей модели эволюционных сетей и раз за разом приходили к одним и тем же результатам. Пережив бурю рекомбинации, мы по-прежнему были уверены, что основные главы генетической истории Европы были написаны во времена охотников-собирателей, задолго до прибытия земледельцев. Без сомнения, те несколько параграфов, которые добавило сельское хозяйство, были очень важны, но они не стерли основного текста. Теперь мы практически не сомневались в том, что большинство наших современников-европейцев являются потомками охотников-собирателей, которые жили здесь задолго до наступления неолита и прихода «фермеров».

Мы были уверены в своих данных и в нашей интерпретации этих данных. И тем не менее наши выводы пока были всего лишь догадками о событиях прошлого; эти догадки были построены на большом количестве данных и подкреплены мощной статистикой, но все равно они оставались догадками и ничем иным. Так что почивать на лаврах было рано, и я продолжал придираться к себе. Что, если мы напутали в определении сроков? Все говорило о том, что не напутали, но вдруг все же вкралась неточность, вдруг ошиблись где-нибудь в одном месте? Предположим, что события, которые мы датировали пятьюдесятью тысячами лет, на самом деле происходили только двадцать пять тысяч лет назад. Или еще хуже, данные по нашим основным митохондриальным кластерам, которые мы относили приблизительно к концу ледникового периода (от пятнадцати до двадцати тысяч лет назад), а если они имели место гораздо позднее — десять тысячелетий назад? Тогда они очутились бы в опасной близости к началу неолита, и, в конце концов, могли оказаться не чем иным, как частью волны ближневосточных земледельцев.

Сомнения продолжали одолевать. Прямой тест ДНК ископаемых человеческих останков, о которых точно было бы известно, что они заведомо относятся к времени, предшествующему прибытию земледельцев,— вот что нам требовалось. Если бы только удалось найти ДНК в останках охотника, жившего на Земле сотни тысяч лет назад, если бы ее последовательность совпала с одним из имеющих принципиальное значение кластеров. Вот тогда бы мы были в полном порядке. Нельзя было полагаться исключительно на современные последовательности. Реальное доказательство нужно было найти в древней Европе эпохи палеолита. Это окончательно докажет, что основные митохондриальные кластеры обретались там еще до вторжения волны с Ближнего Востока, и подтвердит правильность наших данных. И напротив, если последовательность древней ДНК не совпадет ни с чем из наших данных по Европе — мы вступим на шаткую почву. Тогда не может быть никакой уверенности, что родоначальники большинства современных кластеров жили в Европе до наступления эры сельского хозяйства.

Человеческие останки времен верхнего палеолита немногочисленны, и между ними лежат большие расстояния. Во-первых, десять тысяч лет — очень большой срок, кости могут сохраняться так долго лишь при самых благоприятных условиях. Редкие образчики, дошедшие до наших дней и найденные, ревностно хранят и блюдут — и это оправдано. Нужно было найти какую-то на редкость убедительную причину, чтобы уломать хранителей позволить взять образец от такого раритета. Правда, неплохой рекомендацией могло служить то, что ранее мне уже приходилось работать с ДНК древних костей. Мы с моими сотрудниками были первыми в мире, кто выполнил такое исследование на материале из Абингдона в 1989 году, хотя возраст тех костей составлял всего несколько сот лет. Работа, которую мы осуществили чуть позже с Ледовым человеком, получила широкую известность, а отзывы о ней были самые благоприятные. Но тогда мы имели дело с уникальным случаем: тело сохранилось полностью, так как было вморожено в лед. Пять тысячелетий — почтенный возраст, но недостаточно старый, когда речь идет о периоде, предшествовавшем приходу земледелия в Европу. ДНК Ледового человека, кстати, соответствовала одному из ключевых кластеров, но мы не могли воспользоваться ею для подкрепления своей теории, потому что жил он через две тысячи лет после того, как сельское хозяйство добралось до Альп. Нам же требовались останки тех, кто был раза в два постарше ледового человека. Пока же он оставался самым древним из всех людей, из тканей которых удалось извлечь ДНК,— случай исключительный. Не было никакой уверенности, что в обычном пролежавшем в земле скелете через десять тысяч лет сохранится ДНК.

Молекула ДНК оказалась намного прочнее, чем кто-либо мог предположить раньше, когда считалось, что пробы на ДНК следует держать только в холодильнике из опасения ее распада. Однако сама по себе она не может продержаться очень долго. Чтобы просуществовать тысячелетия, ей нужен скелет. Кости и зубы отличаются от прочих биологических тканей тем, что в них содержится гидроксиапатит — твердое минеральное вещество, содержащее кальций. Он-то и защищает ДНК и белки от распада, скрывая их от микроорганизмов и грибков, уничтожающих мягкие ткани. Пока минеральное вещество не разрушилось, есть и шанс, что ДНК избежит разложения. Стоит пропасть кальциевому щиту, ДНК остается без защиты и вскоре исчезает. Кальций намного лучше сохраняется в щелочной почве, чем в любой другой. В нейтральных и особенно кислых почвах жизнь у ДНК намного короче. Тела, извлеченные из торфяных болот Северной Европы, у которых сохранились даже волосы и кожа, всегда несколько помяты и уменьшены, словно из них выпустили воздух, именно потому, что кислотные болота вымыли из костей кальций. Многие белки прекрасно сохраняются в бактерицидной кислой среде, предохраняющей их от разложения. К сожалению, молекулярная структура

ДНК такова, что в присутствии кислоты, даже сильно разбавленной, она разваливается на отдельные обрывки.

Высокая температура — тоже наш враг. Египетские мумии были первым объектом, на который нацелились генетики в поисках древней ДНК. Им удалось добыть кое-какой материал. Но только в тщательно набальзамированных телах богатых египтян, которые были защищены от распада естественными консервантами в составе бальзамирующих смесей, запечатаны в деревянные и каменные саркофаги и заключены в подземную гробницу, далеко от палящих солнечных лучей. Что касается захоронений тысяч людей победнее, которых хоронили не так пышно, в неглубоких могилах, вырытых в песке,— в них не было почти никаких признаков белка и ДНК, хотя по возрасту они были не такими уж старыми — две-три тысячи лет. Неорганический кальций не подвержен влиянию температуры, но органические молекулы давно распались и исчезли под воздействием обжигающего жара пустыни.

Нам, следовательно, не годились захоронения в жарком климате и в кислых почвах, мы обратили свой взор к известняковым пещерам Северной Европы. Воздух в пещерах всегда прохладен, и, что особенно важно, температура в течение года почти не меняется. Суточные перепады температуры в египетской пустыне наносят ДНК, пожалуй, не меньший вред, чем жара. Прохладная и постоянная температура давала больше надежд. Но особенно привлекателен известняк из-за его щелочной реакции. Упомянутый костный минерал и известняк очень похожи по химической структуре. В их состав входит кальций. В пещерах повсюду вода, богатая кальцием, она капает, образуя сталактиты и сталагмиты, покрывая стены коркой каменных наплывов. Кальций повсюду. Если древние кости лежат в известняковой пещере, то кальций из них никуда не девается, а если он остается в костях, да еще и при прохладной температуре, то можно рассчитывать, что ДНК сохранен.

Пещеры в Чеддерском ущелье — самые знаменитые в Британии. Узкая извилистая дорога тянется вниз с вершин Мендиппских холмов, что в двадцати милях к западу от Бата. Сначала кажется, что вокруг просто поросшая лесом равнина, обычная для этих мест. Рябина и боярышник растут по обочинам дороги, а весной лес наполняется белыми цветами и пикантным ароматом дикого чеснока. По мере спуска равнина по обе стороны дороги поднимается выше и выше, деревья отступают вверх по склонам, которые становятся все круче, а через пару миль можно видеть только отвесные известняковые стены примерно сто метров высотой. Нет никаких признаков реки, образовавшей эту теснину, разве что на самом дне. Река исчезла, давным-давно ушла под землю, размывая камень, образовала пещеры и гроты. Своды пещер обрушивались раз за разом — сформировалось ущелье. Самые молодые пещеры под действием сил воды и земного тяготения пока не обрушились. Для кишащего туристами городка Чеддера, расположенного у подножия ущелья, пещеры — одна из главных достопримечательностей, эта местность славится ими наряду со знаменитым сыром. По левую сторону ущелья, прямо напротив бара «Чеддерские пещеры — рыба и курица», располагается самая большая и живописная пещера Гофс-кейв, правда, вход в нее плохо заметен — его загораживает вход в кафе-бар «Эксплорер» и в сувенирную лавочку.