Узники Тауэра - Сергей Цветков

Наконец состоялся суд, приговоривший участников заговора к смерти. Осужденные были повешены на площади Святого Павла. Фокс и Уинтер были вначале вздернуты на виселицу, а потом сняты и выпотрошены.

С Пороховым заговором было покончено. Оставалось расправиться с его вдохновителями – английскими иезуитами.

Неуловимый отец Гарнет и конец английских иезуитов

Префект английских иезуитов отец Гарнет и его коллега отец Олдкорн укрылись от преследования властей в Гендлип-холле у мистера и миссис Эбингтон. Этот замок был построен специально для того, чтобы служить убежищем преследуемым католическим священникам. Почти в каждой комнате замка имелись тайные ниши, скрытые коридоры и потайные лестницы. Стены внутри были пустые, панели ложные, печи снабжены двойными горнами: одним – для выхода дыма, другим – для выхода священников. Особенно искусно был замурован один тайник в стене: то была узкая ниша в глубине камина, которая соединялась посредством трубы, проложенной в стене, со спальней миссис Эбингтон, благодаря чему можно было незаметно от всего дома доставлять в это убежище пищу, питье и все необходимое.

Ключи от тайников, разумеется, находились только у хозяев, но то, что Гендлип-холл служит убежищем для иезуитов, знали многие окрестные дворяне. Поэтому шериф округа сэр Генри Бромлей получил предписание произвести в замке обыск. Ему приказано было расставить стражу внутри и снаружи, никого не впускать и не выпускать, пробуравить и исследовать все дымовые трубы, измерить комнаты вверху и внизу на предмет соответствия размеров для выявления тайников и т. д.

Бромлей нагрянул так неожиданно, что гостям миссис Эбингтон пришлось прятаться в первые попавшиеся тайники. Гарнет и Олдкорн забрались в каминную нишу, а их слуги Литл-Джон и Чемберс спрятались в какой-то стенной шкаф. В этих тайниках не было сделано никаких приготовлений для пребывания там людей. Ниша за камином была почти вся завалена книгами и разным мусором, а съестные припасы в ней ограничивались несколькими банками джема. В шкафу и вовсе не было никакой пищи, один «папский хлам», как потом выразились в донесении сыщики, то есть предметы католического богослужения.

Мистер и миссис Эбингтон, конечно, заявили, что в доме, кроме них, никого нет. Однако обыск выявил, что постелей в комнатах было больше, чем обитателей Гендлип-холла, причем некоторые из постелей оказались теплыми, хотя хозяева уверяли, что ими никто не пользовался.

Миссис Эбингтон величественно удалилась в свою комнату, рассерженная обыском. Бромлей гадал, почему она наотрез отказалась уехать на время обыска в другое поместье, отчего она не выходит из спальни, и откуда взялся у леди чудовищный аппетит, заставляющий ее поглощать в невероятных количествах супы, жаркое и вино, которые ей доставляли прямо в спальню.

Бдительная стража уже несколько дней безуспешно обследовала каждую комнату, за исключением покоев миссис Эбингтон, как вдруг одна из деревянных панелей неожиданно раскрылась и в залу вступили два привидения. Это были Чемберс и Литл-Джон, не вынесшие мук голода и жажды. Миссис Эбингтон заявила, что не знает этих людей, но вскоре истина обнаружилась, и сыщики с удвоенной энергией принялись обследовать Гендлип-холл.

Ниша, в которой скрывались Гарнет и Олдкорн, была узкая и длинная, а хлам занимал столько места, что там невозможно было ни стоять, ни лежать. У иезуитов начали пухнуть ноги, а тело затекало до полного онемения членов. Они постоянно слышали голоса сыщиков, простукивавших стены, и из их разговоров узнали, что слуги их найдены.

Но проходили дни за днями, а в Гендлип-холле все оставалось по-прежнему. Наконец власти схватили одного знатного заговорщика, бывавшего у четы Эбингтон, который, пытаясь избежать виселицы, раскрыл убежище иезуитов. Сыщики и стража ворвались в комнату миссис Эбингтон и бросились к каминной нише. Один из солдат сорвал стенную обшивку у камина и, разглядев в темном углублении двоих людей, в страхе отпрянул, ожидая выстрела. Но оттуда раздался голос, призывающий не чинить насилия, после чего Гарнет и Олдкорн вышли на свет Божий.

Гарнет умолял Бромлея об одном – чтобы во время их путешествия в Тауэр на него не надевали кандалов и колодок, так как все его тело затекло. Бромлей оказал ему эту милость и даже приютил его на несколько дней у себя в доме, чтобы дать арестованному набраться сил перед заключением. Во время одного из обедов отец Гарнет потребовал вина и с обнаженной головой провозгласил тост за короля, осушив стакан «почтенных размеров».

Бромлей ухаживал за ним и дальше. Всю дорогу в Тауэр Гарнет ехал на лучших лошадях, а в тавернах, где они останавливались, ему подавали самые изысканные блюда и лучшие вина. В Лондоне его вначале поселили в Гэтхаузе под домашним арестом, а Олдкорна, Чемберса и Литл-Джона бросили в Тауэр.

Дело было в том, что против Гарнета не имелось прямых улик. Сесил принял его с почтением, подобающим духовному лицу, и сосредоточил разговор исключительно на нежелании Гарнета дать клятву на верность королю как главе церкви. Префект остался очень доволен тем, что «его обвиняют в измене помимо Порохового заговора, а не в участии в нем». Он был чрезвычайно осторожен в своих показаниях, отрицал право католиков восставать против короля без повеления Папы и на вопрос, считает ли он англичан еретиками, уклончиво ответил: «Религия их – еретическая, о людях я судить не могу». Никаких имен он не называл.

Но на другой день – День святого Валентина – его заключили в Тауэр. Он попал в нижний этаж Кровавой башни, в помещение, которое некогда занимал Лесли, епископ Росский. Отсюда он писал друзьям: «Меня кормят отлично и доставляют прекрасное вино; я щедро черпаю из своего кошелька для самого себя и для соседей, чтобы снискать их расположение».

Впрочем, и, несмотря на его молчание, все английские иезуиты вскоре заняли свои места в Тауэре под надзором сэра Уильяма Ваада.

Гарнет выдал себя, поддавшись на нехитрую уловку наместника. Однажды тюремщик, которого Гарнет считал другом, потому что не раз давал ему денег, сказал ему по секрету, что рядом с ним через стену находится отец Олдкорн. Затем он указал узнику на одну доску в стене. Гарнет тронул ее, она отодвинулась, и префект увидел лицо Олдкорна. Они стали регулярно беседовать друг с другом. Все это время двое шпионов, спрятанных Ваадом не менее искусно, нежели сами узники в доме миссис Эбингтон, записывали их разговоры.

Гарнет и Олдкорн обсуждали свои дела совершенно откровенно, поэтому Сесил узнал об их участии в Пороховом заговоре, услышал нужные имена и т. д. Недостающие сведения пытались выведать у Чемберса и Литл-Джона, из которых тянули жилы на допросах. Чемберс сломался, а Литл-Джон на другой день после особенно невыносимой пытки пожаловался тюремщику, что нездоров, и попросил принести ему стул, чтобы было куда поставить поднос с едой, и нож, чтобы разрезать мясо. Тюремщик исполнил его просьбу, после чего Литл-Джон сказал, что суп остыл и хорошо бы его подогреть. Как только тюремщик вышел, он ножом распорол себе живот и стал ждать смерти. Когда его страж вернулся, спасти истекшего кровью узника не было уже никакой возможности. Перед смертью Литл-Джон прошептал, что сделал это для того, чтобы не выдать тех людей, которые всегда были его друзьями.

Олдкорна судили первым и приговорили к повешению. Суд над Гарнетом, состоявшийся в марте 1606 года, был простой формальностью. После обвинительного приговора его сразу повели к виселице, воздвигнутой перед собором Святого Павла. Гарнет встретил смерть достойным образом. Он помолился за короля и королеву и затем признался, что виноват во всем, в чем его обвиняют. Когда все было готово, он прошептал молитву «Maria Mater gratiae»,[17] и палач выбил тележку у него из-под ног.

Вещий граф

Гарри Перси, девятый граф Нортумберленд, в юности со славой служил в английской армии и, будучи католиком, храбро сражался в войне с испанцами в Нидерландах. Но надежды на военную карьеру рухнули вследствие его вспыльчивого характера, который был главным несчастьем и главной виной сэра Гарри, приведшими его в Тауэр.

Даже когда прошел первый пыл молодости, он не всегда сдерживал свой язык и свое перо, и в тридцать лет вел себя как недисциплинированный школьник. Он ссорился с товарищами и разошелся с женой – сестрой лорда Эссекса, женщиной такого же неукротимого нрава.

За исключением этой слабости, Перси представлял образец рыцаря без страха и упрека и был преданным другом лучших людей Англии. Про него говорили, что ни один ученый не уходил от него, не получив поддержки и покровительства. Он сам изучал искусство, науки, природу, занимался математикой, музыкой, астрономией, химией (или, точнее, алхимией) и старался открыть жизненный эликсир. Фрэнсис Бэкон смотрел на него как на покровителя новой науки.